* * *
1.Три глотка домашнего сидра.
Перевернув котлеты, жена спросила:
– Вляпался в новый конкурс?
– Нет, – отвечаю, – погряз в раздумьях.
Мужики народ примитивный… можно сказать, одноклеточный. Думать способны лишь одним из собственных полушарий. Женщины, те сразу двумя – оттого и попы у них гораздо круглее. Неспособность мыслить более чем тремя процентами мозга лишает мужчин возможности делать два-три дела одновременно. По телефону, скажем, трещать, мыть посуду и смотреть сериал, не забывая покрикивать: «Вовка, сядь за уроки!». Поэтому женское «нет» означает: не спеши, я ничего ещё не решила… а что означает «да», не ведает подчас и сама женщина. Мужчины создают этот мир. Женщины его обустраивают, мирясь с тем, что привлекательность гендерных отношений падает, сворачиваясь в обложку журнального вуайеризма. Такова цена удобств, внесённых техническим прогрессом и победившими рыночными отношениями.
Ну и довольно. Тут вам не лекторий.
2. Сухое красное. Допустим, молодое Мерло.
Шаблов, Барабанов и Решетов работали в одном таксопарке, однако встречались редко. Таксисты не дружат, таков их профиль. Сближало троицу общее прошлое – институтское, офисное, бездельное.Один ещё не разучился пописывать, а двое других почитывать в Интернете. Однажды Шаблов, в ожидании маршрутной карты пребывавший в диспетчерской и в Сети, зашёл на греческий литературный сайт, где выставлены были во множестве русские стихи, часть авторов изъяснялась к тому же и прозой. Стихами Шаблов тоже баловался, предпочитая свои и Лермонтова. Некто по прозвищу Умка делился грустными перспективами: «Растаю без следа, вчерашняя снежинка…».
Шаблов заглянул в профайл, умилился Умкиной фотке. И кто-то когтистой лапой провёл по шабловскому сердцу. Милая, хрупкая девушка лет двадцати семи одиноко сидела в траве и смотрела вдаль.Ветер ерошил её медно-русые локоны, и боль отчаяния светилась в карих глазёнках. Шея тонкая, едва намеченная грудь… бараний вес – три пудика, определил бывалый Шаблов, поражаясь собственному цинизму. Не различалось в фотографической дали более ни черта, и Шаблов отправил Умке следующее послание: «Вы талантливы… более того, вы очень красивы! Отчего грустите? Неурядицы в личной жизни?». Насторожившись, Умка тоже заглянула в профайл к Шаблову, обозрела наглое фото. Шаблов стоял с Барабановым на фоне моста Александра Второго, сжимая, как синицу в руке, полупустую бутылку пива. Поэтесса заметила: «Если Вы слева, то очень похожи на моего мужа».
– Я слева! На будущего? – спросил жених по переписке Шаблов.
– На настоящего, – ответила Умка.
– Я настоящий! – заявил Шаблов. – Абсолютно доподлинный! Без добавок, без комплексов.
– Да Вы нахал, – восхитилась Умка. – Обожаю нахалов!
– Сильно пишет! – загрохотал Барабанов, засунув походя свой длинный, беззастенчивый нос в «переписку Энгельса с Каутским». – Надо бы её…
И он кратко, но выразительно пояснил, что сделал бы с Умкой в ходе суточного автопробега.
– Не будь скотом, Барабанов, – поморщился Шаблов, захлопывая ноутбук.
– Грубо, но справедливо, – резюмировал Решетов. – Девушке всего-то лет тридцать. А если она…
Решетов любил недоговаривать, и Шаблову нравилось домысливать его речевые обрывки. Барабанов, как вулкан Попокатепетль, извергался совершенно открыто. Порой хотелось, чтобы он помалкивал.
3.Задумчивый Совиньон. Сухой и белый, как французская сыроварня.
Жена занервничала:
– Ты ужинать будешь? Сколько раз котлеты разогревать?!
– Нет, – отвечаю, – холодную съем. Так легче сосредоточиться.
Придирчивым оком, интересуясь больше личностью автора, Шаблов перерыл всё Умкино творчество. Техника местами прихрамывала, и хромота, как макияжем, была прикрыта многозначительностью… обычные дела в женском царстве. Но часть работ казалась пронзительной, как глоток студёной воды. Оптимизма маловато: что-то сильно терзало Умку, да и пишет она по ночам неспроста, заключил Шаблов, вновь ужасаясь собственному цинизму, но более сдержанно. Фотография в профайле тянула к себе, Шаблов разглядывал её, словно примериваясь обнять узкие плечи, тронуть нежно очерченный рот. На просьбу прислать новое фото последовал дипломатичный отказ. Не помогло даже встречное предложение: портрет Шаблова в розовых стрингах (чистый вымысел!).
«Не обольщайтесь, – писала Умка, как асфальтовым катком, сминая прямотой мужские восторги. – Я просто фотогенична. Такое случается. В жизни я совершенно иная, Вы не поверите». Но всё подтверждало обратное. Шаблов узнал из переписки, что Умка проживает в гражданском браке с человеком намного старше её.
Сие обстоятельство приятно холодило Шаблову разгорячённую голову: значит, и я могу! Это была совершенно идиотская мысль. Нагрянули следом и более идиотские. Манила схожесть Умкиного лица с сухими, скуластыми, княжескими чертами кавказских горцев: частично дама оказалась родом из Северной Осетии. Я русская, настойчиво твердила Умка. Может быть, отец… может быть, соглашался Шаблов. Переписка разгоралась подобно лесному пожару. Со стороны, впрочем, могло показаться, что гореть совершенно нечему.
4.Ламбруска, игристое розовое. Парижский канкан.
– Пора ехать в Р. – повторял Шаблов, обедая с коллегами в пельменной “Белые ночи”. – А что там сделаешь с пустыми руками? Ссудите, братцы! Я отработаю.
– Надо бы, – вздохнул Решетов. – Вдруг это судьба? Машину свою передашь, если задержишься (Решетов работал на старой «Волге»). Кажется, была где-то пара сотен. Но если что…
– Пары сотен на билет в зоопарк не хватит, ему ещё гондоны надо купить! – рявкнул Барабанов, традиционно ёрничая. – Держи, здесь полторы штуки. Но только на две недели, понял? У меня тёщино день-рождение на носу!
Шаблов машинально обозрел набрякший, сизый нос Барабанова, ничем не напоминавший о грядущих событиях. Решетов усмехнулся: тоже мне, новости! И поезд с Шабловым ушёл. Из питерских болот он пробирался кругами на юг. Шли к Шаблову странные, слегка панические смс-ки: “Учти, у меня совсем нет фигуры, я тощая… ты будешь очень разочарован”. Он только посмеивался.
Он всё ещё посмеивался про себя, сжимая хрупкое и сильное тело Умки в вязком интерьере привокзальной гостиницы, где даже в голову не приходило заняться сексом. Задёрнув шторы и слегка приструнив себя, стороны вовлекли друг друга, говоря языком протокола, в жёсткий петтинг… она шептала: здесь не хочу, ну ты же меня понимаешь. Он, задыхаясь, целовал её губы, шею, глаза, удивляясь пряному холодку. Изредка отрываясь друг от друга, великовозрастные сорванцы курили одну сингареллу на двоих, передавая чёрные дымящие отростки дрожащими пальцами и посмеиваясь над этой дрожью. Города он так и не запомнил, оставшись при первом же впечатлении: ну и дыра! Впрочем, Р. совершенно не заметил Шаблова.
5.Стакан Кагора. Выпито залпом.
Год прошёл незамеченным. Умка выбралась в гости к Шаблову, забрав у осетинской мамы умопомрачительную сумму денег. Он долго катал девушку по Городу, остывавшему в новогодних сугробах, хвастался подсветкой дворцов, музеев и набережных. Гуляли мало, ноги сразу промокли. Город был с ними неласков. В чебуречной возле Исаакия Умка от впечатлений заплакала, даже есть чебуреки не стала. Шаблов, растерявшись, пересел поближе, принялся гладить девушку по голове. С мужем Умка к тому времени рассталась, с Шабловым переспала… казалось, о чём тут плакать? «Мы сделали всё, что могли. Но легче обоим не стало, – размышлял Шаблов, целуя девичьи глаза. – Я очень тебя люблю. Остаётся понять, на кой я тебе? Хочешь перебраться в Город? Я не против, только куда, чёрт меня побери… жилья с гулькин хрен».
– Квартира нужна, – взмолился друзьям Шаблов. – Ни черта в происходящем понять не могу… а в коммуналке сплошные уши! В Р. живёт сестра и Умкин детёныш, особо не разгуляешься.
– Дача у меня, топить надо, – задумался Решетов. – Дров заодно нарубишь. Я бы тоже привёз кой-кого, если бы… если бы.
– К хренам твою дачу! – заорал пошляк Барабанов. – Я в Подмосковье на неделю отваливаю. К жене и тёще. Точняк, уеду на три дня раньше, чем планировал! Держи ключи. Ты там постельное бельё…
И Барабанов красочно закончил пожелание.
Шаблов поморщился, но промолчал.
Решетов хрюкнул в ладонь и шёпотом выругался.
6.В длинном бокале чёрный мускат «Массандра».
Задыхаясь, она спросила: а так хоть раз тебе делали? Он помотал головой: всегда стеснялся просить о чём-то подобном. Умка торжествующе улыбнулась. Если двоим по кайфу, запретов не надо, заключил он про себя. А нравится ли это обоим? А может, здесь очередная жертва на алтарь возможного переезда? Её самолёт уходил в четыре утра. «Не покидай меня!» – молила Умка, и мелкие блестящие слёзы катились алмазными семечками по смуглым и впалым щёчкам. Шаблов, потрясённый, молчал, никто по нему никогда не плакал… возникло непрошеное ощущение, что рядом кого-то хоронят.
Лето пролетело во взаимных надеждах и уверениях.
А осенью Умка перестала писать.
7.Послевкусие. Дегустация закончена.
– Нарви салата и луку, с огурчиком порублю, – сказала жена.
Горжусь, что их вырастил. Мы живём в известном дачном посёлке, на тихой улице Связи, у перекрестка с Надеждинской. Это правильно, нет связи – на что тут можно надеяться? Хрен с ними, с этими винами. Налью-ка я водки с каплей лимонного сока… привяжется ведь чёртова память. Можно подумать, что…
Привет тебе, Решетов.
Автор публикации
