От автора.
Даже не верится, что шесть лет назад, примерно в эти же двадцатые числа февраля, сидели и смотрели в окна на пустые улицы, где двигались только скорые. Как бегом бежали в магазин, нацепив маску и закутавшись поверх шарфом, как обжигали зажигалкой ключ в месте, которым он касался кнопки лифта… И новости… С обязательной табличкой: заболело. умерло…
Шесть лет.
Рассказ появился когда еще не было сотен тысяч смертей. Тогда, все только начиналось. И еще не считалось моветоном об этом писать (хоть я и не избежал обвинений в паразитировании на теме). Пусть будет – этакий памятник тому времени. Упавшая слеза, оставившая круги в пыли.
– Михаил Юрьевич?
– Да.
– Как Лермонтов?
– Как Лермонтов.
Совсем молодой медик, лет двадцать. Ну это для меня, совсем молодой – так и не привык. Приветливо улыбаюсь этому преследующему меня с детства сравнению. Ничего, говорю я себе, шестьдесят четыре года одиннадцать месяцев тридцать дней и двадцать часов терпел, еще пару часиков потерплю.
Посторонился, пропуская бригаду вперед. За юношей семенит девчонка лет семнадцати – только что, похоже, мед окончила и сейчас на практике – глаза блестят, руки чешутся лечить. Ну все верно – я «хороший» пациент. Нас галочками отмечают в анкетах. Автоматчик мнется в коридоре, нервничает, на звуки телевизоров за дверями соседей вздрагивает. Тоже молодой совсем – вон глаза какие лучистые, ясные. Лет пятнадцать – срочника послали. Видимо, постарше внизу остались. Ловит мой взгляд. Интерес, смешанный со стыдом. Ничего, малыш, ты не виноват. Тебя даже еще не было, когда все началось.
***
Серьезно, было интересно и волнительно. Что-то происходит! Не в кино, про гуляющего в одиночку мужика по заросшему лианами мегаполису, или на страницах книги про средневековые города, заваленные трупами и шевелящимися горами отожравшихся крыс, а вот прямо тут, под окнами, где сияет проблесковыми белая «Газель» с красными крестами.
Выводят. Вижу: в соседних домах белеющие лица меж раздернутых штор. Зрители встревожены, но не более – сам идет, значит, легкая форма. Примеряю мысленно на себя костюм санитаров: все эти респираторы, щитки, плотная, глянцевая на вид, белоснежная ткань костюмов, накинутые капюшоны и пухлые бахилы. И это все в плюс тридцать. Надеюсь, в новой, на вид, машине, есть кондиционер. Уезжают, за ними снимаются и патрульные, выключая «люстру». Эти даже покурит успели.
Плюхнулся на диван – мои спят, можно новости посмотреть. Замечали, что как начинается какая-то движуха, все начинают смотреть новости. Даже оголтелые противники эфирного тв, тайком, лезут в онлайн, глянуть трансляцию с центральных в восемнадцать нуль нуль. Чтобы с часами на весь экран и торжественной секундной стрелкой, которая совмещается с большой. Здравствуйте, товарищи. А почему? Потому, что создает иллюзию, что ты в курсе всего происходящего. А когда все знаешь, и даже не страшно. Вон, при Испанке, и побольше умерло, особенно в процентах от общего населения. А тут какая-то вшивая распираторка. Еще и дети от нее почти не умирают. Выдохнули успокоено – живем дальше.
***
Юноша, мимо меня, сразу к дочке – а и правильно, меня уж, считай и нет. Протянул ей планшет. Тщательно проверяйте, расписывайтесь. Жена мне стул принесла, колени, будь они неладны – сижу прямо у дверей. Девочка пока давление меряет, сатурацию, экспресс-анализ крови в переносной лаборатории. Бессмысленное занятие. Мучительно хочется спросить, нужно ли мочу и кал сдавать, но девочку жалко. Поэтому, давлю в себе это дурацкое желание, выместить обиду на весь мир в мелких пакостях первой попавшейся. Девочка действует старательно, но не уверенно. Всё время поглядывает на старшего товарища. Или не товарища? Ждет одобрения или любуется? Пускай второе – красивая пара будет. Люба? Хорошее имя. Сколько? А, шестнадцать. Ух ты, не угадал. Как же они все взросло выглядят, эти нынешние дети, тридцать пять лет назад лишенные нормального детства.
***
Новый, две тысячи двадцать пятый год. Всеобщая обязательная вакцинация. Вирус теперь переносится легче гриппа. Смертность около нулевая. Земля вновь спокойно крутилась, за счет трения медведей об ось. Тридцать первого декабря, по новой традиции, ровно в полдень, были приспущены флаги и по всему миру объявлена минута молчания по всем погибшим от Вируса.
Масштабные флешмобы – площади и проспекты городов, замершие в гробовой тишине, с тысячами стоящими в метре от друг друга людьми в масках. Минута прошла. Сорванные маски разом взлетают в воздух, все обнимаются со всеми и целуют всех, символизируя победу человечества над изоляцией и страхом.
Почему-то жертв рака, СПИДа, гриппа, так не поминают. Несправедливо.
Под бой курантов, слова Президента и хлопки фейерверков за окном, наступил Новый год. Который начинался так же, как и тысяча девятьсот четырнадцатый, и тысяча девятьсот семнадцатый, и тысяча девятьсот сорок первый, и тысяча девятьсот девяносто первый, и тысяча девятьсот девяносто восьмой, и две тысячи двадцатый – с сонного и спокойно-радостного первого января
Что происходит, люди поняли только к третьему числу – никак не могли поверить. А когда поверили, то оцепенели от ужаса. Особенно те, кому в этом году должно было исполниться шестьдесят пять – они теперь знали точно, вплоть до минуты, дату своей смерти.
***
Дочка все ищет меня глазами, выглядывая из-за плеча юноши. Улыбаюсь ей – все хорошо. Мы давно к этому готовы. Прощальный ужин съеден, посуда вымыта, все слезы выплаканы, успокоительные съедены. Внучка пока еще ничего, слава богу, не понимает – показать сюрприз на день рожденья любимому дедушке заранее, отказалась наотрез. Лада рыдала, уткнувшись ей в волосы, а Соня убеждала ее не вести себя как маленькая и потерпеть до дня рождения, где мама обязательно все увидит вместе с дедой.
Это было позавчера. Сегодня, глаза у всех сухие. Перегорели уже – нет сил больше. Им через три года опять…
Хорошо, что я старше жены. Я б не выдержал. А она ничего, держится, дрожит вся, правда. Моя… Стоит рядом, в руку вцепилась, второй за плечо обнимает, будто так сможет не пустить меня. Трусь щекой о ее теплую руку. “Ты замуж то снова не выходи”, говорю. Она убегает в туалет и закрывается там. Какое же я все-таки трепло. Ухожу к ней – каждая минута вместе теперь как алмаз.
***
Первый удар был страшен. Многоголосый плач повис над миром, оплакивая внезапно умерших людей, старше шестидесяти пяти. Коса Старухи не делала исключений, все были равны – президенты, миллиардеры, ученые, генералы, певцы, ученые, дачники, бомжи.
Городские службы не справлялись. Сладковатый запах повис над многоэтажками. Вновь, на помощь пришли волонтеры и армия. Примета того времени – стоящие нараспашку разграбленные квартиры и стаи бездомных кошек и собак.
Непонимание и паника первых дней, хаос во власти, на биржах, беспорядки на улицах, лихорадочные попытки сделать хоть что-то. Но каждый день, вернувшийся в новости счетчик, отсчитывал новые тысячи жертв.
Оказалось, мы недооценили врага. Нет, он не был побежден – он, как и было задумано лишь притворился мертвым, чтобы в назначенный час, нанести смертельное туше.
Перед нацией выступил новый президент, пятидесятилетний мужчина с запавшими усталыми глазами. Говорил общими фразами, убеждал успокоится, что причин для паники нет, уверял, что все силы брошены на поиск лекарства. Что все будет хорошо. В последнее верилось слабо, а вот в то, что лекарство будет найдено, тогда верилось легко – «золотой миллион», вернее, то, что от него осталось, всегда любил и хотел жить.
***
Люба, ну как там моя кровь? Сахара много и лейкоциты? А то ж! Я ж сколько давеча мороженного слопал. Даже горло болеть начинало. Катюш, глянь, есть белые налеты? Есть? Точно, ангина. Чего такой довольный? Ну ты ж предупреждала. Ничего, в Бункере вылечат, если выживу. Чип то когда снимите? До? Хоть помереть человеком, а не терминатором. Это из старого фильма, девочка. Не модом, короче. Не снимается в принципе? Жаль… За пять лет так к нему и не привык – чешется, особенно в дождь. Не может чесаться? А как же психосоматика! У меня он сначала током бился, пока я не прочитал, что у большинства, именно чешется.
***
Когда стало понятно, что всем, кто младше шестидесяти пяти, ничего не грозит, человечество опасливо сделала вдох, а потом, задышало полной грудью. Медведи вернулись к прерванному процессу – все-таки, большая часть жизни общества было завязано отнюдь не на пожилых людях.
Снова разгорелись вечные конфликты на Ближнем Востоке, крупная гражданская война за передел территорий в центральной Африке, перемалывала в своих жерновах десятки тысяч и без помощи Вируса. В яростном противоборстве между Пакистаном и Индией почти дошло до применения ядерного оружия. Но разнимать дерущихся было некому – ведущим державам старые игры стали не интересны – все интеллектуальные и промышленные силы были брошены на поиск лекарства. И главная надежда была на исследование выживших – тех семи с копейками процентов, которые, видимо, из вредности, помирать не спешили, даже после наступления заветной даты.
Были среди них и те, кто просто не знал настоящей даты появления на свет, но были и настоящие. Вот их искали отчаянно, а когда находили – бились за них, не считаясь с жертвами и расходами.
Прошел слух, что помогает переливание крови от выживших или поедание их плоти. И понеслось.
Дошло до того, что во многих странах, особенно слаборазвитых, начали похищать всех, кому оставалось один-два года. Там эта практика стала нормальной, как и торговля стариками. Цены на выживших были космическими – а спрос порождал предложение.
Чтобы обезопасить своих граждан, все крупные страны ввели принудительное чипирование при достижении шестидесяти лет – то, чего так боялись все правозащитники, стало насущной необходимостью. Небольшое устройство, которое невозможно отключить или изъять, не убив носителя, предоставляло данные о точном месте нахождения человека. Каждый был обязан информировать специальную службу о всех своих дальних передвижениях. Потеря сигнала дольше, чем на двое суток, приводило к самоуничтожению чипа, со всеми вытекающими. Только таким способом, можно было сделать похищения бессмысленными. Необходимость таких мер все прекрасно понимали, но споры о гуманности такого решения не угасали.
Как и о том, гуманно ли использовать выживших в качестве морских свинок. Но когда на одной чаше весов – интересы всего человечества, а на другой – интересы отдельного человека, результат очевиден. Каждый выживший объявлялся собственностью Нации, не подлежащей передаче другим странам. Появились специальные службы, которые за месяц, как во Франции, или за неделю, как в США, забирали стариков в Бункер. Что там происходило, не знал никто, так как никто оттуда никогда не возвращался. Тем не менее, юридически, все сто процентов, даже те семь, при наступлении шестидесяти пятилетия, считались умершими.
У нас забирали за четыре часа.
***
Что говоришь, Катюш? А. Зачем автоматчики? Ну как маленькая. Неужели ты думаешь, что за столько лет не научились снимать чипы, особенно первых поколений? Вот и стерегут. Да не бойся ты, я не выживший – я от сердца в дороге помру. Ага, опять прихватило. Любаш, есть чего вкусного от сердца? А то не доедет дедушка до Бункера вашего. Лада, ты то хоть не лезь со своим валидолом – сейчас мне тетя доктор даст современную таблетку, меня попустит, да поедем потихоньку – вам спать пора. Ну что ты опять ревешь – Соню разбудишь, пускай ребенок спит – не нужно ей это всё.
***
Прошло пять лет и стало понятно, что даже вся мощь Homo sapiens sapiens, не способна победить Смерть. И человек приспособился, привык, как привыкает ко всему.
Говорите, теперь всем известна точный день смерти, который равен дню рождения? Да и пожалуйста – больше не отмечаем День Рождения, а отмечаем День Зачатия – условная дата, ровно на девять месяцев назад. А день Смерти используем, как еще один повод поесть тортика.
Исчез период старости? Не беда – сдвинем его на пораньше, вместе со всеми остальными периодами. Пенсия – в пятьдесят. Совершеннолетие – в четырнадцать. Уже давно было понятно, что растягивания детства современному поколению не нужно. Привыкшие, в прямом смысле с рождения купаться в объемах информации, которые и не снились, даже в конце двадцатого века, дети стали очень быстро взрослеть. Их тело, будто чувствуя сидящую внутри бомбу с тикающим таймером, перестроилось. Десятилетний парень выглядел как пятнадцатилетний в пору моей юности. Да что там, у девочек месячные в восемь лет стали начинаться. Человек стал жить быстрее, стараясь успеть пожить.
В первые несколько лет, когда уже многие стали догадываться, что лекарства нет и, в обозримом будущем, не будет, прокатилась волна самоубийств – эти люди просто не смогли справится с страшным знанием – точным временем, когда они гарантированно, без надежды на иное или способа спасения, умрут.
Не обошлось и без появления новых религий, сект и культов. Вспомнили даже Спящего. Некоторые пытались искать сакральный смысл в цифре «шестьдесят пять». Я всегда шутил, что хорошо хоть ответом на «почему шестьдесят пять» не является «ну давайте сделаем сорок два».
Механизм наступления смерти так и не раскрыли – просто человек переставал жить: отказывали разом все органы, включая мозг. Никаких семи минут – сразу, будто выдергивали из розетки. Одно было понятно – доставка в тело «выключателя» производилась именно Вирусом, который был сейчас у ста процентов людей на планете, и для чего он подходил как ничто другое. Почти половина переносила его без симптомов, при этом оставаясь разносчиками, другая почти половина – переносила легко. Видимо, изначально, не стояла цель убить носителя раньше времени – умирали только те, кто и так был одной ногой в могиле. И то, до появления Вакцины. Именно этот факт нереального сочетания заразности и безвредности, а также уж слишком «ровная» цифра, подталкивал на очевидную мысль об искусственном происхождении. Посыпались обвинения стран друг друга в разработке вируса. Больше всего досталось Америке и Поднебесной. Но и они страдали вместе со всеми: и у них умерло тридцать процентов населения, и у них были старые лидеры и старые миллиардеры. Даже, если вирус был результатом деятельности человека, то это был, скорее всего, одиночка, следы которого продолжали искать все спецслужбы мира.
Другой теорией стало мнение, что все происходящее – предупреждение от Матери Земли, которая уже была замечена в изобретательности подходов по уменьшению слишком расплодившихся видов. Она, как терпеливый сосед снизу, долго слушала вакханалию сверху, пока терпение не лопалось. Иногда, как в Средневековье и в начале двадцатого века, «стучала по батарее», заставляя людей ненадолго угомонится. В этот раз, люди слишком расшумелись, и, на намеки, в виде землетрясений и наводнений с природными пожарами, уже не реагировали. Тогда она поднялась и постучала в дверь.
Я был сторонником последней гипотезы – только тот, кто «включил» Человека, знает, как его выключить. А как называть этого «того»: Бог, Мать Природа или Вселенский разум – выбирайте на свой вкус.
***
Меня оставили в покое на моем стуле у двери, ощущать действие таблетки. Катя пригласила бригаду попить чаю с капустным пирогом – чувствовалось, еще немного, и ей тоже будет нужна вкусная таблетка от Любаши. Гости были голодными, они сперва радостно пошли за женой и дочкой, но потом девочка посмотрела на меня вопросительно своими большими грустными глазами. Я кивнул – кушайте на здоровье, я никуда не денусь – еще целых три часа.
Я остался один. Впервые, за неделю, когда вокруг меня начали водить хороводы провожающие. Я и правда себя сейчас чувствовал, будто меня провожают в путешествие на поезде или самолете. Разве, что чемоданов не было. Я оглядывал знакомые до боли стены, вешалки с одеждой, обои, двери. Все это было залито светом включенного верхнего света, даже настенных бра у туалетов и в прихожей. Будто родные пытались этим изгнать Тьму.
Почему, будучи включенными ночью, даже самые милые светильники, источают такой желтый ядовитый свет? Я помню, как покупал эту люстру, как она мне нравилась, как ее вешал, знаю, что один из патронов прогорел и почернел – его давно нужно сменить. Я даже купил запасной, но не успел.
Не успел. Я столько всего не успел. Перед глазами пронеслись сотни обещаний, планов, намерений сотням людей. Может это и называется – «жизнь пронеслась перед глазами»? Жизнь, состоящая из сделанных и несделанных дел. Мучительно, до рези, в только переставшем жечь сердце, захотелось пойти сейчас в комнату, взять из ящика сменный патрон, инструменты и прямо сейчас… Нет, это нужно будет выключать свет, а с фонариком неудобно – потом, днем сделаю.
Меня накрыло осознанием, что не будет потом, не будет дня. Что ничего я уже не сделаю. Я родился в два часа пятнадцать минут ночи. И умру в два часа пятнадцать минут.
Я заплакал. Впервые за долгое время – даже было больно, когда слезы пробивали дорогу по пересохшему старому руслу и падали на пол, оставляя мокрые круги.
Из детской вышла заспанная Соня в пижаме, вся такая теплая и помятая. За ней, по полу, волочилась подаренная мной плюшевая собака.
– Деда, а почему ты плачешь?
Я не придумал, что сказать, просто встал и взял ее на руки.
– Грустинка в глаз попала. Спи, солнышко, поздно же совсем, – поцеловал я её в нос.
Зашел в темную комнату, подальше от источающей яд люстры, и закрыл за собой дверь.
В детской было тепло, душно и пахло неповторимой смесью запахов – наверное, так пахнет детство.
Я качал внучку на руках, как качал всю её еще совсем короткую жизнь, как качал тысячу лет назад её маму. Меня накрыло светлой грустью – самое главное в жизни любого человека я все-таки успел. На душе стало пронзительно свежо и легко. Слезы градом катились по лицу и терялись в седой бороде.
– Деда, а я тебе подарок приготовила, но я тебе его утром подарю, в День Рождения, – Соня широко зевнула, доверительно прижимаясь к моей груди и проваливаясь в сон, – заранее нельзя – мама сказала – примета плохая.
Уснула. Я еще походил с ней по комнате, пока она ровно и безмятежно не засопела.
Аккуратно, чтобы не потревожить, я положил ее в кроватку и укрыл одеяльцем, подоткнув его, чтобы не пролез бабайка. Потом пристроил рядом собаку. Не удержавшись, поцеловал в лобик, все-таки капнув мокрой слезой. Она заворочалась, но я положил сверху ладони, и она успокоилась, крепко заснув.
Потом, я тихо ушел.
(с)2019
Конкурсные рассказы
Нашедшийся
Кофе
Запах
Пастырь
Счастья, здоровья
Мечта
Автор публикации
Вполне симпатичный, печальный и страшноватый памфлет-антиутопия.
Читается с пониманием и вне серьезных придирок.
Напоминает стиль и формат рассказов Гелприна.
Вспомнились “Пурпурные поля” Крейна… но эта вещь трагичнее и …”беззащитнее”.
Спасибо. К сожалению, не читал не первое не второе… Чукча не читатель:(