Наташка
Я прибежал домой уже затемно, бабушка с дедом как всегда экономили электричество и сидели в кухне при тусклой настольной лампе. Дед грыз кусок мяса на кости, он регулярно устраивал себе такие «мясные дни» и съедал кусок варёной свинины без соли и хлеба, запивал ковшиком колодезной воды, крякал от удовольствия и уходил на сеновал спать. Нынче бабушке не удалось достать кусок свинины и она сварила ему говяжий мосол. Дед грыз его, и хруст стоял на весь дом, он перемазался и у него в свете жёлтой тусклой лампочки блестело всё лицо. Бабушка включила свет и, взглянув на меня и всплеснула руками – моё лицо было всё покарябано.
— Ах, ты ж!Иттимать! Это где ж тебя так?
— Да это мы по лесу бегали! Ну и ветками лицо покарябал!
— Это ж с кем ты бегал?
— Да… Мишка, Колька, Оксанка…
Дед оторвался от своего мосла и, прищурив один глаз, спросил
— А Ольга-то была?
Я густо покраснел.
— Была…
— Ну, смотри, чтобы она не забере…
Он не успел договорить, как бабушка перебила его на полуслове
— Ах, ты ж старыйохальник! Иттимать! Им же по четырнадцать лет!
И дала ладошкой хохочущему деду по лысой макушке.Дед от неожиданности выронил скользкий мосол себе под ноги. Здоровенный полосатый кот, мирно дремавший у ног деда и не признававший никого в доме хозяином, кроме него, открыл один здоровенный жёлтый глаз, в фокус которого попала кость. В одно мгновенье мосол размером с кулак оказался у кота во рту, раздался страшный рык, мне даже показалось, что когти с металлическим звоном выскочили из его лап размером с мои ладошки. Кот ещё раз прорычал, обозначая, что первый, кто подойдёт, будет порван в клочья десятисантиметровыми когтями. И медленно, ни на кого не глядя, вышел с мослом на улицу, держа вертикально распушенный хвост, при этом цокание когтей о деревянный пол было предупреждающе-угрожающим. Мы молча проследили за ним, дед крякнул и сказал.
— Ну и звуруха!Кабыпоросяку не загрыз! Льва недоделанная. Ладно, пущай жрёт, окаянный, я всё равно его опередил, усё мясоужось обглодал, там один кость остался.
Дед посмотрел на меня и бабушку.
— Ну, чёпялимся? Завтра рано вставать, на покос едем. Ты, – обратился он ко мне. – Будешь копна возить. Жри и спать!
— Как я? Один? Тяжело же! Видел я эти копна! Под два метра! Как я их увезу-то?
— Эээээх! Городской житель! Молохольнаядушонка! – дед вытер рот и лицо засаленным рукавом пиджака, который снимал только перед сном. – На коне!
Я аж присвистнул.
— Не свисти в доме! – строго сказала бабушка и дала подзатыльник.
— На коне!? На телеге!? – радостновопросил я.
— Верхом, бестолочь! И как с тобой, дураком, только Ольга водится?
Я присел на табурет. Ну, какая тут Ольга может быть, если завтра я буду верхом на коне!!! Ну их всех,этих девчонок!!!
— Только чёт у меня живот болит, мы в лесу землянику ели и синенькие ягоды, Оксанка сказала, что это голубика.
— На кустах с длинными листьями? — всплеснула руками бабушка.
— Ну да, — ответил я.
Дед хмыкнул и спросил.
— А вас потом хоть пронесло?
— Ну… меня пару раз… остальные тоже вроде в кусты бегали…
Бабушкабыстро рылась в шкафу и что-то искала, дед ещё раз хмыкнул и сказал
— Городские жители… молохольныедушонки, иттимать вас всех… это ж волчья ягода… за голубикой надоть за пятый перегон иттить. Ну, раз пронесло, тада не надо в больничку. Токмоподи все инфузии в организме подохли.
— Кто? — спросил я испуганно.
— Ну… эти… инфузии… положительный микроб, значит. Ну, ты ж грамотный, знаешь сам, — морщил лоб дед
— Полезные бактерии? – спросил я
— Во!
Наконец бабушка нашла какой-то мешочек с душистой травой и быстренько заварила в стакане.
— Голубики они поели! Вот! Выпьешь через пять минут! Кто с тобой ещё… А! Ты ж говорил! Побегу до Оксанки с Ольгой, тоже отсыплю им взвара, а то, поди, мучаются животами!
И бабушка быстро убежала.
— Ну, — посмотрел строго он на меня. — Ущипнул Ольгу за задницу, как я сказал?
Я опустил голову
— Неа…
— Ээээх! Городской житель! – презрительно бросил он и пошел спать на сеновал, бурча по дороге на тлетворное влияние города на детей.
Я быстренько выпил заваренную траву со вкусным запахом и мне тут же отпустило живот. Есть не хотелось, и я лег в старую никелированную кровать сбольшими блестящими шарами по бокам, мысль, что завтра я буду скакать на лошади как настоящий индеец, приводила меня в восторг и я заснул с улыбкой на лице.
Дед разбудил меня так рано, что я не понял, какое это время суток. Мне показалось я только закрыл глаза.
— Вставай! Уже пять утра! – трепал за плечо меня дед.
— А? Сколько?
Но дед ушел, бывший сержант и гроза Второго Белорусского Фронта не повторял некоторые вещи дважды, это я уже понял. Мне не хотелось ни коня, ничего, мне хотелось спать. Вдруг на меня обрушился неприятный по вкусу и запаху фонтан воды. Это дед, набрав в рот ледяной воды со своими накуренными слюнями брызнул на меня. Я задохнулся от обиды. Старый хрыч! Еле-еле вытеревшись о подушку я свесил ноги с кровати, и спал сидя. Услышав его шаги, я испуганно соскочил и начал одеваться, ожидая ещё какую ни-будь пакость от него. Дед ходил в соседней комнате в скрипучих яловых сапогах и разговаривал с бабушкой, обо мне.
— Чё его привезли на неделю? Пущай на лето оставляют! Я его научу сруб делать, сено скирдовать. А то смотри — жрёт чё попало в этом лесу, спит долго, потом журналысидит читает до обеда! В деревне! — дед крепко выругался. – Журналы! В деревне! И откуда он их взял только! Журналы! Баню ими растоплю! Нет, надо его на всё лето, я научу и сено косить и девокшупать! Городской житель, понимашь! Молохольнаядушонка! – сурово заключил дед
— Ишь, ты, шупатель! Разошелся! – хохотала в ответ на его серьёзный тон бабушка.
Я боялся выйти из спальни, думая, что дед накинется на меня и начнёт учить делать сруб и кидать сено. Я осторожно выглянул, дед сидел на стуле и курил вонючую самокрутку-самосад. Он поманил меня пальцем и протянул цигарку скрученную из старой газеты, я затянулся, пока не видела бабушка. Горячий горький дым наполнил рот, я закашлялся, потекли слёзы. Бабушка, увидев, что я кашляю дымом, заругалась на деда и замахала на него руками. Дед с улыбкой смотрел на меня и бабушку и стряхивал пепел в толстую стеклянную пепельницу.
— Для первого раза нормально, научу, не ссы, сопля городская, — и смачно высморкавшись в грязный носовой платок, встал из-за стола.
Бабушка только закатила глаза и развела руки в стороны.
— Через полчаса выезжаем, — сказал он и вышел.
Я быстро умылся на улице холодной водой из рукомойника сел за стол. Ммммм! Бабушка уже приготовила горячие сдобные печенюшки, я быстро их умял со стаканом парного молока, и побежал за дедом, надеясь, что он сегодня он ещё даст покурить, и мне точно будет что рассказать пацанам во дворе.
Поле было огромное, копёнки стояли то тут то там и им не было числа. В стогу уже лежали вещи, люди и орудия труда,весело переговариваясь мужчины и женщины обсуждали погоду и переодевались – женщины вязали себе косынки и одевались в короткие платья, мужчины — майки и кирзовые сапоги. Увидев меня, все замолчали
— Эй, казак! Тебе сколько лет? — спросила красивая девушка лет двадцати.
— Четырнадцать, — ответил я, она подошла и обняла меня, прижавшись упругой грудью.
— Эх… — мечтательно протянула она. – Было бы тебе лет на десять побольше, красавчик!
И закатилось звонким смехом, дёрнув меня завихр на чубе, все женщины залились смехом.
— А ну цыц! Лахудры! – прикрикнул на них дед. –Наташка! Портишь мне тут ребетёнкамалолетнего!
Наташка – эта красивая молодая девушка фыркнула деду и подмигнула мне.
— Приходи вечером на танцы, — шепнула она, и, вильнув задом пошла к остальным. Дед с улыбкой смотрел ей вслед и курил самокрутку, она оглянулась и помахала нам рукой.
— Иттимать… курва… — не зло сказал дед, и цыкнул слюной сквозь белые крепкие зубы.
Я ошалел от такого приёма.
— Пойдём, с конягой познакомлю, — сказал дед, и вытащил из кармана куски хлеба. – И вот ещё. Покормишь.
Он положил мне в руки кусок грязного рафинада. Мы подошли к белому жеребцу, он ел траву и отмахивался хвостом от назойливых слепней.
— Мальчик, Мальчик, — дед погладил его по морде. – Давай, корми его.
Я осторожно дал ему хлеба и сахар, коняга взял шершавыми губами и то и другое и замотал головой.
— Молодец… — дед погладил его. – Теперь ты.
Я погладил жеребца по морде, приятная, тёплая короткая шёрстка, большие глазища, длиннющие ресницы.
— Ну, вроде признал, — сказал дед, конь громко фыркнул. – Точно признал!
И начал седлать его. Дед ловко в одиночку надел на него сбрую и седло и ушел к остальным разбивать скирду.
— Так! – командовал он. – Вон то, иттимать, сюда! Это, иттимать, туда! Эту берёзу, так-перетак-растак, пилим и под основу!
Мужики быстро исполняли указания деда и размечали какие-то линии на земле, спилили иприволокли здоровенную берёзу, положили строго по каким-то линиям, которые начертил прутомдед.
— А зачем берёза? — спросил я.
— Что бы скирду зимой по снегу можно было увезти на одной лошадке, — сказала Наташка.
Она не участвовала в строительстве и разметке основ скирды.
— А знаешь какая она высокая и тяжёлая будет! Оооо! Но если лесину правильно положить, то можно увезти и коняшкой, — она посмотрела на меня и улыбнулась. – Дед меня с тобой в пару поставил, буду тебе помогать. Санки цеплять буду, видишь, сено не доверяют кидать.
— Какие санки?
Она показала мне длинную и блестящую жердину с которой стояла всё время. С одной стороны у жердины была дырка и большой крюк, сквозь дырку пропущена верёвка.
-Вот санки. Сам увидишь. Коней-то не боишься?
— Нет.
— А девок? – и опять залилась громким смехом.
— Ну-ка, Наташка, сбегай к ручью, да принеси нам с внучком молока. Быстро! — дед подошёл сзади и шлёпнул плёткой Наташку по заду, та, хохоча, убежала.
Мы пили холодное молоко прямо из кринки, дед смачнокрякал, вытирал рот сальным рукавом пиджака и прикладывался к кринки опять.
— Эх! Иттимать! Пора! С Богом!
Все встали. Дед повёл меня к жеребцу.
— Левую ногу в стремя, за седло левой рукой, и рррааааз!
Я сделал всё наоборот – в стремя поставил правую ногу, схватился двумя руками за седло и… — оказался животом на седле.
— Аааа! – сказал я и ухватил висевшие поводья, конь пошёл по кругу. – ААААААА!!!!
Закричал я уже громче. Дед меланхолично смотрел и курил свою вонючую самокрутку, когда конь сделает круг и встанет на место. Он стащил меня, дал подзатыльник.
— Левую! Городской житель! Левую! – повторил он по слогам и наступил мне на неё.
— Ай! — вскрикнул я.
— Смотри, — он показал на всех остальных, я посмотрел, мужики сидели под деревом и курили, женщины, лежали на траве, прикрыв глаза, Наташка смотрела на меня, закусив губу. – От тебя зависит, как скоро мы начнём, и как скоро ты привезёшь сена. Понял?
У меня внутри похолодело
— Это они меня ждут?
— Тебя, — серьёзно сказал дед.
Я сел на коня сразу и правильно, ну почти сразу, дед меня немного подтолкнул,всё-таки.
— Поводья! Стремя! Седло! – командовал дед. – Ну, ехай! Чё встал, казак, иттимать!
Я легонько ударил конягу пятками – жеребец медленно пошёл прямо.
— Поводьями рули! Иттимать! – кричал мне дед.
Я натянул вправо – ого! Повернул вправо! Через некоторое время я подъехал к ближайшей копёнке. Там меня уже ждала Наташка.
— Ну, начнём? — она просунула жердину под копну и вытащила верёвку и прицепила её к сбруе. – Объезжай вокруг!
Задача мне показалось не выполнимой, но потихоньку конь пошёл сам и обошёл копну, мне показалось, что он был умней меня. Наташка прицепила второй конец к сбруе и копна оказалась обвязанной вокруг. Она чмокнула губами и легонько ударила Мальчика по крупу, мы повезли копёнку на санках, на скользкой жердине.
— Ну, иттимать! С почином! – дед быстро рассупонил копну и отдал санки Наташке.
Через три копны я уже уверенно держался в седле и даже прибавил в скорости. Мы с Наташкой весело переговаривались, она быстро носилась в резиновых сапогах на босу ногу от копёнки к копёнки, а я быстро их подвозил, работа спорилась. Куча сена начала расти на глазах. Мужчины снизу подавали на скирду, женщины сверху принимали и приминали.К обеду она была высотой с половину дома.Вдали пронёсся поезд и дал два длинных гудка.
— Литерный! Двенадцать пятнадцать. Обед! Перекур! Иттимать! – крикнул дед и бросил вилы, женщины, стоявшие наверху скирды, охнули и съехали по сену вниз.
Достали еду, мужики достали трёхлитровую банку вина себе и кринки с молоком мне и женщинам. Ели не торопясь, пилимедленно, с оттягом, молча с наслаждением. Все устали, конь Мальчик пасся в теньке и махал головой. Еда была незамысловатой: на газетах разрезали копчёное мясо и варёные яйца, огурцы, лук, зелень, всего было навалом. Мужики налегали на вино и лук, с хрустом откусывая сразу половинку сочной головки луковицы. Наташка незаметно налила себе вина в небольшой гранёный стакан и не морщась выпила, закусив огурцом.
— Э! Кобыла! Ещё работать! Хвощищь тут винища! – одна из женщин отобрала у Наташки пустой стакан.
— Чего, мам? — Наташка с аппетитом хрустела огурцом.
— Ничего! Жри вон давай, и отдыхай! Кобыла! Когдатокмазамуж за Кольку выйдешь? – бурчала Наташкина мать.
— Эх! Мама! Говорят, замужем плохо, — и Наташка растянулась на траве.
Я жевал вкусный домашний хлеб с молоком и тайком смотрел на Наташку, ветер задирал её платье.
— Э! Кобыла бесстыжая! Ну-ка прикройся! – прикрикнула на неё мать.
Наташка фыркнула и встала.
— Пошли землянику есть к ручью, — шепнула она мне и, сбросив резиновые сапоги, побежала босиком за пригорок, к оврагу, где журчал широкий ручей.
Я наелся до отвала, и посмотрел на остальных – все дремали под здоровенной кучей сена. Дед громко храпел в потной рубахе, прикрыв лицо своей военной фуражкой. Открыв один глаз, как кот, он посмотрел на меня и сказал
— Сходи к ручью, коня напои, — и захрапел дальше.
Взяв ещё огурец, я подобрал поводья и пошёл не торопясь к ручью, конь Мальчик послушно пошёл за мной. Тёплый ветер приносил со стороны ручья запах влаги и спелых ягод. За пригорком я увидел довольно широкий ручей и большую поляну перед ним. Скормив Мальчику остатки огурца, я залез на него и шагом спустился с косогора. Жеребец начал жадно пить, зайдя в воду. Наташки нигде не было, только одежда лежала на берегу.
Сзади послышался плеск воды, я обернулся, мокрая голая Наташка стояла на берегу в трёх метрах от меня и отжимала волосы. Я обалдел от неожиданности.
— Вода холодная, — как ни в чём ни бывало, сказала она, продолжая выжимать из длинных волос воду.
Я резко отвернулся и чуть не выпал из седла. Конь, как назло, стал поворачиваться в Наташкину сторону, напился он, видите ли, гад!Жеребецстал выходить на берег из холодной воды, остановился как раз около неё и стал щипать сочную траву около берега. Она посмотрела на меня и спросила
— Поди, не видел никогда голых девок?
— Видел… — срывающимся голосом сказал я. – На картинках… Старшие… во дворе… показывали… видел… почему не видел, видел… на картинках.
Я говорил запинаясь, и пялясь на неё.
— Аааа… Ну если на картинках…
Она сорвала ветку с земляникой, и медленно жуя, тоскливо сказала.
— Как же мне здесь надоело! Ещё мамка замуж выдать хочет! За этого Кольку-дурака!
Она погладила жеребцу морду и он положил ей на плечо свою здоровенную голову, он смотрела на меня и гладила Мальчика между ушей.
— Зажмуряйся! – сказала она.
Я закрыл глаза
— Отжмуряйся обратно!
Я открыл — она стояла уже одетая.
— Слазь, земляники поедим!
Вначале я брал всю ягоду подряд, потом стал выбирать только самую крупную и самую спелую, поляна с земляникой уходила вдоль ручья до леса на горизонте.
К нам шла Наташкина мать. Остановившись, она свистнула, потом крикнула.
— Эй! Наташка! Ты где? – увидев нас, подошла ближе. – Ты чё, кобыла, убёгла?Чётут делаете?
Она подозрительно посмотрела на меня и Наташку.
— Чё, чё, — передразнила её Наташка. – Ягоду едим!
И продолжила собирать в ладошку ягоду.
— Замуж тебя, кобылу, надо за Кольку, чтоб раком тебя, дуру, ставил кажен день! А тоишьчё — убёгла!
— Мам! Ну чего ты опять! – Наташка бросила собранную ягоду и быстро пошла обратно к скирде.
Я подхватил поводья и тоже потихоньку пошёл с жеребцом следом.
— Ягоду штоль собирал с этой дурой? — спросила она, я кивнул головой и пошёл быстрее. – Ну-ну, гляди у меня! — пригрозила она.
После обеда мы работали молча, Наташка не смотрела на меня, не шутила, не хохотала, как до обеда, и время от времени вытирала глаза, когда я уезжал с копной. Часам к пяти всё было готово: здоровенная скирда стояла посреди поляны, верх был сделан острой крышей, как у дома. Всё было красиво и ровно. Дед обошёл вокруг и довольно крякнул.
— Эх! Иттимать! Ровно! Как бык пассал! Через три дня Петровскимложим!
— Кладём! – сказал я
— Чаво? — дед повернулся ко мне.
Я довольный разъезжал на жеребце по поляне.
— Кладём, дед! Нет слова «ложим»! – сказал я на скаку.
Дед удивлённо уставился на меня
— Поговори мне тут! – дед был уязвлён. – Городской житель!
Наташка залилась смехом
— Да где ж он городской? Смотри как скочет! – хохотала она.
— Нет такого слова! – сказал я ей на скаку.
— Да он не скочет! Он задницей гвозди выдёргивает! – крикнул дед. – Надоть с конём воедину быть! А! Да ну вас! Грамотеи! Токма журнальчики читать горазды!
И смачно плюнул.
С покоса мы шли уставшие, но весёлые, женщины затянули песню, мужики допивали вино прямо из банки. Наташка была весёлой и запевала громче и звонче всех. Я обнимал жеребца за морду, гладил его и вспоминал как встретил Наташку у ручья. Кормил его огурцами и хлебом, с непривычки у меня болели ноги от седла.
На следующий день я уехал домой, и не успел скирдовать сено Петровским.
Рассказывая своим друзьям во дворе, что случилось со мной за один день в деревне, пацаны недоверчиво послушали мой рассказ и сказали.
— Ну, знаешь… столько счастья одному и всё в один день… а правда голая была?
— Правда…
— Совсем?
— Совсем…
— Везёт…
Я разговаривал с бабушкой перед Новым годом из телефонного пункта на почтовом отделении. Вначале поговорили родители, потом я вырвал трубку и быстро закричал
— Бабушка привет! С наступающим! Как там у вас? Снег? И у нас снег! У вас больше?У нас тоже много! А как там дед? Что делает? Курит? Привет ему! А как там Мальчик? Какой Мальчик? Ну, конь! А… не знаешь… А как там Наташка? Какая Наташка? Ну,эта… с которой сено кидали! Зарезали?
— Ваше время заканчивается, — раздалось в трубке.
— Колька… пьяный… перед свадьбой… — я отдал трубку родителям и вышел из кабинки.
— Ваше время закончилось, — раздалось в трубке.
Автор публикации
