Эпитафия

 

Весна в Мексике ничуть не прохладнее разгара лета в Севилье! Обычно спокойные мулы с видимым облегчением устремились в тень знакомой конюшни, но внезапно отпрянули, испуганные истошными криками из-за ограды жилого дома.

Сдвинув сомбреро на брови, Мигель почесал затылок. Он уже шесть лет работал арьерро – погонщиком мулов – на торговую компанию сеньора Антонио де Эрасо, но впервые слышал, как в доме хозяина вопят женщины. Что в Мексике бабы орут так же, как в Арагоне или Валенсии, Мигель знал. И всё равно слушать подобный гвалт было тяжко.

«Сроду такого не было! Хозяин завсегда тишину берёг. Да и бабы в его доме не так, чтобы уж очень скандальные…»

Прислушиваясь, аррьеро в несколько шагов пересёк раскалённый от полуденного зноя патио. Этим манёвром он загнал в угол дворика молоденькую служанку, тащившую кувшин воды от уличного колодца.

– Тихо, стрекоза! – он грозно нахмурил брови, но тут же ослепительно улыбнулся,  подмигнул и закрутил кончик седеющего уса. Девушка стрельнула глазами туда-сюда. Бежать было некуда, и она принуждённо состроила гримаску-улыбку в ответ:

– Чего угодно сеньору?

– Холодной воды и объяснений. Каррамба! Что тут у вас творится? Куда смотрит сеньор Антонио?

Осколки разбитого кувшина, вода и девичьи слёзы брызнули разом. Служанка уткнулась носом в стену, заголосила ещё громче тех, в доме.

Беспомощно оглядываясь по сторонам, Мигель, наконец, увидел знакомого мужчину:

– Отец Диего! Хоть вы, падре, объясните, в чём дело?

Монах-францисканец неуверенно спускался по каменной лестнице, цепляясь за стену. Слова арьерро заставили его споткнуться, но, кое-как справившись, отец Диего благословил погонщика и поманил того за собой:

– Идём, сын мой. Оставим заботы об усопшем женщинам и наследникам, а пока… Помоги мне, ради пяти ран Господа!

Смекнув, Мигель поддержал монаха под локоток: крепкий винный запах прояснил состояние падре, а намерение святого отца продолжать «утешение во славу Божию» вызвало горячее одобрение аррьеро. Свистнув на подмогу старика Гонсало, он быстренько загнал мулов. Через несколько минут все трое расположились на сеновале, то и дело гоняя внука конюха за вином в хозяйский погреб. Солёный сыр, отрешённость от суеты, царящей где-то там, за стеной – всё настраивало на долгую и приятную сиесту.

На четвёртой кружке отец Диего дозрел.

– Я так вам скажу, дети мои: грешите! Грешите – и кайтесь, ибо только раскаяние открывает врата рая. Возьмём, к примеру, новопреставлен… – он оборвал слово. Тупо посмотрел в кружку, бросил ею в мальчишку. Схватил тыквенную бутыль, шумно допил из горла. Отправил посудину вслед кружке. – Тащи ещё, бездельник! И не подслушивай! Хотя-а-а-а… к вечеру бабьё и так разболтает.

Повернулся к собутыльникам, шумно высморкался, вытер нос пучком сена и, наконец, начал рассказ.

– Возымел я желание, чада мои возлюбленные, поведать вам повесть о некоей дщери Церкви Христовой, каковая премного согрешив, всё же удостоилась славы, богатства и райского блаженства. Не для-ради злословия, либо пустого развлечения расскажу, но в назидание, творя тем духовное наставление!

Итак, в лето одна тысяча пятьсот девяносто второе, в Басконии, у тамошних не слишком знатных дворян родилась дочь, крещёная именем Каталина. И отец, и старшие братья – а всего их было пятеро – служили в войсках Его Католического Величества. Так что мать девочки поступила сообразно местным обычаям. Короче, в пятилетнем возрасте отправили Каталину в ближайший женский монастырь – ждать ли обручения с земным супругом, либо остаться невестой Христовой…. Там дитя воспитывалось десять лет, пока не взыграла воинственная натура. Как-то раз монахини довольно сурово наказали девушку, и та сбежала. Дабы не оказаться узнанной, она переоделась в мужское платье – стыд и срам! – и сумела добраться до Бильбао под именем Франсиско Лойолы…

– Это точно так и бывает, – старый конюх внёс свою лепту, пока отец Диего смачно чавкал куском козьего сыра. – Я говорю, когда молодая кобылка, к примеру, заартачится – сроду с ней не сладишь! Вот у моего прежнего сеньора как вышло?

– Провались ты со своими кобылами! – арьерро ткнул в старика полной кружкой. Тот припал к дармовщине, словно голодный жеребёнок к вымени матери. – Продолжайте, падре! Гонсало, молчи!

– Дьявол не дремлет, дорогие мои! Вот и сейчас пытался помешать сим душеспасительным речам… Но ничего, Христос терпел – и нам велел! Наливай, сын мой, а я пока продолжу.

Итак, сеньорита Каталина не пожелала возвращаться в отчий дом, но под тем же именем Франсиско Лойолы нанялась юнгой на судно, идущее сюда, в Индии. Многие тогда грезили сокровищами Эльдорадо! Вот только на первых порах пришлось юной ослушнице зарабатывать хлеб свой скучнейшим делом… А? Да просто поначалу выпало ей служить приказчиком в молочной лавке небольшого городка в Панаме.

Надо сказать, мечты об Эльдорадо она не оставила. Не знаю, кто и как обучал Каталину, однако вскоре она овладела оружейными приёмами как мало кто из мужчин. Ну, может, ещё в нежном возрасте видела, чему отец братьев учил? Не знаю. Так или иначе, руку она набила будь здоров!.. А тебе, проклятый, глаз бы набить! Смотри, куда льёшь…

Короче, наша строптивица встревала едва ли не в половину всех стычек и дуэлей в  Панаме. И, когда дело дошло до военной службы – тут уж забияку приняли что называется с распростёртыми объятиями.

Надо помнить, что как раз в то время  на юге разгорелась война с арауканами. А эти краснокожие, скажу я вам, вояки ого-го! Вот там-то, в Чили, пришлось сражаться молодому «кавалеру Франсиско». Пятеро капитанов сменилось в отряде – один из них был её собственный брат! – но никто так и не заподозрил в ней женщину. Отчаянный храбрец, прекрасный стрелок и лучший фехтовальщик отряда… Как видно, её любовь к Христу ушла, сменившись страстью к Марсу, прости, Господи!

…Да не знаю, как там она скрывалась! А что брат не узнал, не мудрено – он-то беглянку видел ещё девчушкой, лет за десять до того, как отправился в Чили. Ну, а сама сеньорита Каталина, конечно, не пожелала открыться даже брату. Видно, крепко мечтала о славе мирской!

Ну, короче говоря, в одном из боёв индейцы убили знаменосца, захватили флаг – ряды дрогнули, и только фурия в мужском обличье спасла всех. В одиночку «кавалер Франсиско» вернул утраченный символ, ряды сплотились, наши победили! За тот подвиг Каталину сделали лейтенантом.

– Вот это да! – мальчишка, забывшись, привлёк к себе внимание деда. Гонсало отвесил внуку затрещину, отправил за следующим кувшином. Путаные извинения оборвал сам падре:

– Ничего-ничего, дети мои! Надо бы и того, малость утробу облегчить, – он отошёл в угол, зажурчал. Вернулся, облегчённо отдуваясь. Оправил складки рясы, едва не падая, опустился на сено. – Вот, я перевёл дух и, благодаря Господу, продолжу после новой кружки.

Так вот, сеньорита стала офицером. Может быть, её ждал и капитанский чин, а то и выше… Да только нрав у сеньориты оставался неуживчивым – новая дуэль, и всё закончилось. Последний противник был, видно, половчее прочих, и перед смертью серьёзно ранил нашу героиню. Чуя близость смерти, она исповедалась, а духовник доложил о небывалом происшествии епископу де Карвахалю. Тот проверил истинность дошедших до него вестей, а затем наложил на беглянку епитимью – после выздоровления уйти в ближайший монастырь. Там бывшая послушница замаливала накопившиеся грехи, пока через три года не вернулась в Испанию. Принимали её с почестями. Сам король, его Католическое Величество Филипп удостоил монахиню-лейтенанта аудиенции! Да, а позже назначил пенсию, – Диего причмокнул с завистью. – Не всем так везёт, верно? А когда Каталина совершила паломничество в Рим, и сам Его Святейшество Урбан VIII отпустил ей грехи… О-о-о! Короче, Папа самолично разрешил ей носить мужскую одежду. Вот это, я понимаю, покаяние! Ик!..

– Падре, а я не понял… – конюх грустно покачивая головой следил за остатками вина, устремившимися в ненасытную глотку монаха.

– Чего не понял, старина? – францисканец с пьяным удивлением воззрился на собутыльника.

– Не понял, зачем вы нам рассказывали про сеньориту Каталину на поминках по нашему хозяину.

Монах, арьерро и внук конюха переглянулись. Отец Диего потянулся вперёд, с трудом сохраняя равновесие, раз-другой стукнул пустой кружкой по лысине Гонсало:

– Вот уж олух, прости, Господи! Да ведь новопреставленный дон Антонио де Эрасо – это и была монахиня-лейтенант!

– А-а-а! – закатил глаза конюх. Потёр ушибленный лоб, и неожиданно заключил многократно слышанной в церкви фразой Евангелия:

– Прощаются грехи её многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит! – и кивнул с глубокомысленной физиономией.

Погонщик мулов засмеялся было, но, смущённый наступившей тишиной, оборвал смех. Мальчик непонимающе покрутил головой, а францисканец, смахнув слезу, улыбнулся:

– Слышу глас валаамовой ослицы! Наливай по последней, старина… За упокой невесты Христа и Марса!