« Est quaedam flere voluptas» или партия в Штосс под плеск волны

« Est quaedam flere voluptas» или партия в Штосс под плеск волны
1.

В небольшой двухэтажной гостинице при женском Покровском ставропигиальном монастыре в Хотьково, той самой, что стоит в пятидесяти шагах от монастырской стены, топят жарко и часто. Мало того, что в каждом номере, практически небольших кельях, пылают жаром голландки, облицованные белым изразцом, так еще внизу на кухне, большая плита с тяжелыми чугунными плитами постоянно раскалена – суровый Рождественский пост закончился. Жаркий и сытный воздух буквально окутал, пропитал гостиницу, приют богатых паломников и непритязательных путешественников.

Россия празднует Рождество Христово! С утра в морозном воздухе дрожит и резвится колокольный звон вперемешку с Величанием Рождеству Христову, отчетливо доносящемуся  из распахнутых дверей ближайшего храма.

« Величаем Тя, Живодавче Христе,
нас ради ныне плотию Рождшагося
от Безневестныя и Пречистыя Девы Марии»…
Накануне выпавший снег вокруг высоких монастырских стен истоптан до глины тысячами ног – ночью был крестный ход.

Дмитрий Титович Ямщиков, молодой темноволосый, красивый лицом мужик, курил, смотрел сквозь стекло на истоптанное, глинисто – снежное месиво, отвратно грязное  на фоне белых монастырских стен и чистого снега лежащего повсюду кроме этой извилистой дороги и ему становилось еще гаже, словно он только что, вляпался голыми руками в чужую рвоту.

Он знал наверняка, что она не спит, смотрит ему в спину и ненавидит его. А может быть даже и презирает. Он и сам себя презирал довольно. Там, на пароходе «Баян», под насмешливо – снисходительным взглядом князя Боровитинова – Мещерского, предстоящая подлость казалось подлостью относительной, не столь весомой в сравнении с величиной карточного долга. Но то было там и тогда, теплой соловьиной весной, посреди Волги, а здесь, сейчас, зимой, в день Рождества Христова и такая гнусность.
Дмитрий далеко, щелчком ногтя, сквозь распахнутую форточку выбросил окурок и тяжело, сквозь силу повернулся.

Анастасия сидела на постели, подложив под спину подушку, и смотрела на него сквозь ресницы с дрожащими на них слезами. Простенькая ночная рубашка по-монашески непритязательно скроенная, тем ни менее не смогла скрыть совершенство фигуры черницы.
– Зачем? Зачем ты так на меня смотришь? Я поддонок? Подлец? Мразь!?
Он уже не говорил, он почти кричал сквозь слезы истерики: Ну не молчи, не молчи, родная! Ну, хочешь, ударь меня! Ударь!
Дмитрий сунулся было к ней, но видимо что-то страшное увидев в лице Анастасии, отскочил назад, упал на колени, и мгновенье, помедлив, рывком вытащил из-под кровати большой, свиной кожи саквояж.
Замки равнодушно щелкнули, и вот он, большой серебристый Smith & Wesson удобно расположился в ладони Ямщикова, а тот, как-то уж очень по – опереточному, все также на коленях быстро подполз к постели и протянул оружие женщине.
– На. Возьми. Убей меня! Такой суке как я, жить продолжать не должно! Да не мучь же ты меня, Анастасия. Самому себя жизни лишать никак не возможно. Грех это смертный. Да ты и сама об этом лучше меня знаешь.…Пощади меня, девонька…
– Скажите Дмитрий. А разве вас не Владимир Александрович нанял? Нет? Чем вы так обязаны князю, что на подобное согласились? Чем?
– Ты, ты имеешь в виду, городничего Владимира Александровича Боровитинова – Мещерскоко? Я тебя правильно понял?
Ямщиков неожиданно успокоился, поднялся с пола и, отряхнув колени, присел рядом с женщиной.
2.

В просторной кают-компании парохода «Баян», под вечер, за карточным столом, собралось вполне приличное общество. Женщин не было. Их на борту «Баяна» оказалось вообще немного, да и те сейчас в соседнем, так называемом читальном салоне, собрались слушать довольно известного шансонье из Парижа. Тот, в последние годы частенько приезжал в Россию, где в турне по Волге, на пассажирских пароходах, только за несколько месяцев чистой воды умудрялся зарабатывать много больше, чем за несколько лет у себя на Родине.
Высокий, дородный, смуглый и темноволосый словно цыган, купец первой гильдии Дмитрий Титович Ямщиков, выложив перед собой пухлое портмоне, расслабленно откинулся на спинку мягкого стула.
Напротив него, при парадной форме, в алой черкеске, обшитой серебряным кавказским галуном, темно-синих шароварах и сапогах без шпор, расположился Лейб-гвардии ротмистр Александр Толстолобов. Щуря и без того узковатый, карий глаз, он рассматривал на просвет графинчик с коньяком. Ни к кому особенно не обращаясь, офицер проговорил негромко и твердо.
– Нет, господа. Что бы вы ни говорили, а я коньяк не люблю. Матушка моя, к Рождеству такую водку готовила, что Смирновым и не снилась. На клюкве, да на бруснике, да на меду диких пчел…Нектар, а не водка.
Лейб-гвардии ротмистр громко втянул воздух крупным породистым носом и, оставив в покое графинчик, повторился, печально покачивая коротко остриженной головой:

– Нет господа, Смирновым и не снилась…
– Может быть вы и правы, милостивый государь…Хорошая водка со льда, да под горячую закуску – благороднейший напиток. Да и запах не в пример коньякам не столь вызывающий. Хотя это конечно на любителя, и к тому же если в меру, без усердия излишнего.
Высокий худощавый священник, в новенькой, тщательно выглаженной рясе, аккуратных очках тонкой золотой оправы и с реденькой седой бородкой, отложил газету и пересев на стул поближе к электрической лампе, продолжил.
– Я, господа, прошу меня уволить от карточной игры. Не самое лучшее времяпровождение, особенно если игра на деньги. Вас отговаривать не стану, ну а сам, будучи священнослужителем, играть, не имею права, да и желания.
Дмитрий Титович быстро зыркнул на священника и приоткрыл небольшой, темного дерева ящичек, вынул запечатанную в пергамент колоду карт. С хрустом вскрыв упаковку, бросил карты на стол.
– А я, батюшка, люблю грешным делом в карты перекинуться. Все удовольствие – пять рублей сорок копеек за дюжину колод. Я имею в виду, конечно, Боде – Шарлемань, атласные, первого сорта: те, что на Александровской мануфактуре печатают. Зато сколько волнительных минут испытаешь, пока играешь. Вы только вслушайтесь батюшка, слова-то какие: Малый шлем, длинная масть, кварт-мажор, ренонс, прикуп, мизер…Песня, а не слова. Фамилия наша, предки мои и сродственники, Ямщиковы значит, все из староверов вышли. А вам ли господин протоиерей не знать, как староверы к картам относились. А все одно, как почувствую запах новенькой колоды, сам не свой делаюсь. Ровно глина перед обжигом. Мни меня, катай, как хочешь, только дай по третьей руке валетом резануть. Сколько раз все свое состояние на кон ставил. Да видно Бог меня бережет, до паперти покамест еще не опустился.
Купец перекрестился, выудил из-под сорочки массивный серебряный крест, поцеловал его и снова спрятал на груди.
– Вам бы, Дмитрий Титович, в церковь сходить. Перед «Неупиваемой чашей» свечку затеплить. Глядишь и отпустит.

Надо полагать сами понимаете, что грех это большой: страсть ваша перед картами. К тому же помнится вы не из одиноких. Семья у вас, супруга, детей кажется пятеро душ. Разве ж можно так безрассудно не только своим благосостоянием рисковать, но и будущем деток своих?

Священник протер стекла очков и вновь водрузил их на переносицу.
– Может быть, и схожу,- Буркнул недовольно Дмитрий Титович:
– Вот в Астрахань прибудем, обязательно схожу.
…В это время за стенкой раздался громкий женский смех, звуки фортепьяно и приглушенное пенье француза – шансонье.

“ Quandelle ?taitp‘titeLesoirelleallait? Saint’-Marguerite
O? qu’a s’dessalait :Maint’nant qu’elle est grande
Elle marche le soir Avec ceux d’la bande
Du Richard-Lenoir»…

– Вот разошелся французишка! Не остановишь. Словно музицирует не посреди Волги-матушки, а у себя дома, на rue de Vaugirard.

Лейб-гвардии ротмистр закурил длинную папиросу с обрезанным золотом длинным мундштуком.
– А что? Приходилось бывать в Париже их заморском?
Поинтересовался только что вошедший в каюту высокий, но из-за небольшой полноты кажущийся более низкорослым, чем в действительности, городничий небольшого уральского городка, князь Владимир Александрович Боровитинов – Мещерский.
Александр Толстолобов поднялся из-за стола, и слегка театрально щелкнув каблуками, ответил.
– Бывал-с, Ваше Сиятельство. С матушкой и папенькой аккурат на Пряничную ярмарку попали – Foire aux pains d’;pices.
– С матушкой и папенькой…
Дрогнувшим голосом повторил князь и, сбросив на ближайший стул легкое пальто темно-серой шерсти, вновь полюбопытствовал.
– Как вы хорошо это сказали: с матушкой. Ну и как?
– Если честно, Ваше Сиятельство, мне наш Российский Санкт-Петербург нравится не в пример больше Парижа. А уж про их хваленые пряники я вообще молчу. Против Тульского печатного пряника, их пряникам ну никак не выстоять…
Ротмистр рассмеялся, закашлялся дымом и, проморгав выступившие слезы, погасил окурок о хрустальную пепельницу.
– …Так во что же мы будем сегодня играть, господа? Уже вечереет, скоро пригласят на ужин?
Купец Ямщиков нетерпеливо шлепнул портмоне по инкрустированной крышке стола.
– Торопитесь, любезнейший?
Князь улыбнулся и сел напротив Дмитрия Титовича.
– Мне кажется начать можно в Ландскнехт, ну а потом, в зависимости от того, сколько и у кого останется так сказать в карманах, можно и в Штосс.
Лейб-гвардии ротмистр, хохотнул в аккуратно подбритые усики, и шутливо пробежав свернутой сотенной купюрой по газырям с серебряными наконечниками, сел к столу, рядом с Ямщиковым.
– Да вы никак суеверны, милостивый государь?
Князь Боровитинов – Мещерский потрепал офицера по плечу.
– Успокойтесь, Бога ради. Здесь разбойников нет.
Он полез в карман и, достав несколько сухо хрустнувших купюр, поинтересовался.

– Я думаю, по сотенной, в запасной фонд, для начала будет довольно?
– Вполне.
Кивнул Ямщиков и припечатал сотенную купюру к столу.
– Ну что ж, Катенька, так Катенька.

Хмыкнул ротмистр Толстолобов и добавил сторублевку.
Игра проходила в относительно тишине, лишь иногда слышалось недовольно шуршание газеты священника, скрип стульев, крики чаек, кружащих над пароходом да шлепанье лопастей гребных колес по воде, приводимых в движение двигателем мощностью в 1200 лошадиных сил.
– Господа.

Смущенно проговорил офицер, привстав.
– Я полагаю, мне как первому понтеру дозволительно снизить ставку вдвое. Откровенно говоря, в Нижнем я поиздержался.
– Ваше право, господин ротмистр.
Бросил Ямщиков и перекрыл ставку.
Дверь на палубу распахнулась, и перед игроками появился матрос в белом фартуке, с полотенцем перекинутом через левую руку.
-Господа. Шеф-повар прислал примерное меню к ужину. Ознакомитесь?
– Пустое, голубчик.
Рассеянно отозвался князь Боровитинов – Мещерский.
– В двух словах, что готовят на камбузе?
Матрос вытянулся перед князем и, отдав честь, отрапортовал.
– Ваше сиятельство. Кухня Российского парохода Баян предлагает господам пассажирам первого класса на первое: пельмени с груздями в сметане и говяжьем бульоне. На второе: стерлядь, чиненную просоленной щукой с отварным картофелем под смальцем и горячими сливками. Десерт предполагает на выбор, многослойный курник с горячим клюквенным киселем или открытый пирог с пьяной вишней и сладким чаем. Также предлагаем господам пассажирам большой выбор крепких и сладких вин, настоек и наливок.
– Спасибо, любезнейший. Все славно. Передай повару, нашу благодарность. А ужин, ужин пусть подает сюда через…
Князь оглядел игроков, стол, карты, внушительную кучку купюр, возвышающуюся посредине, и закончил:

– …Пусть подает сюда через час. Да-да. Я думаю, мы уже к этому времени закончим.
Матрос ушел, а игроки вернулись к прерванной партии.

3.

…- Так как же мы с вами, милостивый государь поступим?
В каюте, освещенной только подсвечником с тремя толстыми свечами желтого воска, за столом сидели лишь двое: городничий, князь Владимир Александрович Боровитинов – Мещерский и купец первой гильдии Дмитрий Титович Ямщиков. Сигарный дым сизыми слоями колыхался под потолком. В широкие окна смотрела плоская, неверной формы, желтая луна. Сквозь приоткрытую дверь в каюту проникал свежий ночной воздух и чуть слышные соловьиные трели.
– Никак соловьи?
Весело удивился князь вслушиваясь.
– Ну да, соловьи. Ишь, как стараются. Значит, берег близко. Должно быть к Чебоксарам подходим.
Его сиятельство с трудом уложил выигранные деньги в пустой ящичек из-под карт и уже без тени улыбки повторил.
– Так как же мы с вами, милостивый государь поступим? Последняя ставка выглядела как: все против всего. Вот и наши расписки: ваша и моя.
Князь бросил на стол два обрывка мятой бумаги.
– Ваше сиятельство…
Ямщиков повалился в ноги перед Боровитиновым – Мещерским.
– Не губите! Да как же я домой-то возвернусь? Я из Нижнего Новгорода телеграмму отбил, мол, с барышом еду.…А на деле…что, вместо барыша – паперть!? Я, я не могу так с ними поступить. Детей пощадите, князь!
-Слушайте, вы…
Князь с трудом освободился от цепких рук купца.
– А если бы проиграл я? Как бы вы поступили с моей распиской, полу уважаемый господин Ямщиков? Неужто простили бы Генерала? Голову кладу, что нет. Вы mon cher, уже назавтра в моем именье вместе с землемером объявились бы. Уверен!
Князь подошел к двери и раскурил новую сигару.
– Так что же мне делать, князь?
Все так же стоя на коленях, чуть слышно спросил Ямщиков, ладонью смахивая обильные слезы.
– Что же мне делать?
– Все-таки правы были древние: « Est quaedam flere voluptas» , сиречь, в слезах есть что-то от наслаждения.
Мещерский затянулся, слегка кашлянул и, оглядев сломанную фигуру купца, продолжил.

– Поезжайте домой, обнимите супругу, поцелуйте детей. Одним словом, вы, купец первой гильдии Дмитрий Титович Ямщиков живите, как и жили раньше. Но если, до Рождества Христова не выполните то, что я сейчас вам озвучу, а самое главное не предоставите мне доказательств содеянного, я с чистой совестью и главное по закону Российской Империи, воспользуюсь всеми вашими активами.
Ямщиков приподнимаясь с колен, в ужасе прикрывая рот ладонью, прошептал, сипло и громко.
– Да вы, ваше сиятельство никак меня в душегубцы решили определить? Убийцу из меня сотворить надумали?
– Вовсе нет, милейший. Вовсе нет. Сейчас убийцу нанять и за четвертную проще простого. Но нет. Со всеми своими врагами я привык разбираться сам.
Князь сел и налил себе коньяка.
-… Под Москвой, в Хотьково, есть женская обитель: Покровский ставропигиальный монастырь. Вам нужно-то всего ничего: совратить монашку. Сестру Евдокию. В миру – Анастасия Давыдова. С вашей-то внешностью и деньгами, мне думается, это будет сделать совсем несложно. Принесете мне доказательства вашей победы, и расписка – ваша.
– И чем князь перед вами, смогла провиниться некая черница Анастасия?
Ямщиков поднялся с колен, отряхнул брюки и присел напротив князя.
– Где ваше городничество, и где она, монашка Хотьковского монастыря? Я не ослышался, простая монахиня, даже не игуменья?
-Да. Именно так. Именно простая монашка. Но именно Евдокия и именно Давыдова. На вид ей около тридцати лет, над верхней губой маленькое родимое пятнышко, словно мушка.

Не спутаете.

Другой такой красавицы отыскать сложно. А в чем ее предо мной вина? Мне кажется Дмитрий Титович, этого вам лучше и не знать. К тому же, как знать, быть может, это не она, а я перед ней повинен?
Боровитинов – Мещерский невнятно выругался и зло раздавил сигару в пепельнице.
– Господи! Князь! Дорогой! – Ямщиков опять упал на колени.
– Освободите ваше сиятельство от греха подобного. Ведь мне, да что мне, вам потом как с грузом таким-то жить? Ведь они, там, за стеной монастырской, ровно дети чисты.…Да это ж все одно, что ее, монахиню вашу на нож посадить. Освободите…
– Ну и дурак.
Глухо выдохнул князь и поднялся.
– На днях ожидайте прихода судейских и стряпчих. Прощайте сударь.
– …Стойте. Стойте князь. Я передумал. Будет вам к Рождеству подарок. Будет.
Ямщиков хватанул несколько крупных глотков коньяка прямо из графина и на выдохе повторил.

– Я передумал.
– А я и не сомневался. Молодец.
Князь пододвинул шкатулку с деньгами к купцу и, кивнув головой, вышел.
4.

День постепенно клонился к вечеру. Зимой даже и снежной, в России темнеет рано.
Возле монастырских ворот два газовых фонаря блеклым яичным желтком расползлись в снежной круговерти. К гостинице под крики и ругань ВанькА, подъехали сани, груженные колотыми дровами. Окна в номере потемнели, покрылись черной амальгамой.
Ямщиков зажег лампу, подождал, когда лампа перестанет трещать и плеваться огнем, накрыл колбой и бросил взгляд в окно.
В стекле необычайно четко отражалась Анастасия Давыдова.
Женщина уже оделась, а сейчас расчесывала коротко остриженные золотистые волосы.
– До чего же она хороша!
Вглядываясь в отражение монахини в который раз подумал купец.

Женщина почувствовала внимательный взгляд Ямщикова, и видимо поняв его по-своему, проговорила кротко и негромко.
– Необычайно хороша.
– Вы, господин Ямщиков, не бойтесь уж так…Я в участок жаловаться на вас не пойду. Сама во всем виновата. С первой минуты по глазам видно было, что во всех ваших словах правды ни на грош не было. Все что угодно было: страх, отчаянье, безысходность. Жадность была, а вот любви, любви ко мне не было. Эх, Дмитрий. Да тот же самый князь, по чьему наущению вы подобную низость со мной сотворили, любил меня. Всем сердцем любил. Кто ж виноват, что супруга его Елизавета Петровна хоть и хворая была, а все одно, развод ему не давала? Да еще к тому же в синод письма писала. Как уж тут было развенчаться? Тем более если Генерал и городничий. Златоуст конечно город не большой, а все одно, нельзя. Пример, какой для остальных православных!?

Я в те годы в театре драмы играла. Характерные роли.

Владимир Александрович на каждый спектакль приходил. Сначала цветы, а потом за кулисами ревнивый скандал: да все с мордобитием, криками.…Стреляться с князем никто не решался: во-первых, Генерал, а во-вторых – стрелок великолепный.

Будь-то пистолет или ружье охотничье. Все это знали. Да и я знала: он меня в свое время на вальдшнепов брал.

И начали за моей спиной перешептываться что, дескать, все свои роли я в княжеской постели заработала. Так что сначала из театра ушла, а потом и с Урала подалась. Хотя точно знала, что отыщет меня Мещерский. Непременно отыщет. Но судя, потому, что вас прислал, супруга его Елизавета Петровна, все еще во здравии?
– Да вроде бы да…
Пересохшим горлом выдавил из себя Ямщиков.
– Ну, дай Бог ей долгие лета. Терпеливая она женщина. Князь до знакомства со мной, говорят, ни одной юбки в городе не пропустил.
Монашка замолчала и, спрятав волосы под простенький апостольник, направилась к двери.
– Там под подушкой, я для князя в доказательства нашей с вами близости брошку оставила, в виде розы поломанной. Вы уж передайте ее Владимиру Александровичу. Не позарьтесь на золотую безделушку, Богом вас заклинаю. Роза эта единственный подарок от князя (цветы после спектаклей, трудно за подарки считать), единственно, что я от него приняла в память за нашу единственную ночь.
– А ты? Ты куда сейчас?
Купец вдруг подозрительно глянул на уходящую черницу, резко вскочил и собой задержал ее в самых дверях.
– Куда ты, на ночь, глядя, девонька? Оставайся. Номер за неделю вперед оплачен.
– Эх, господин купец первой гильдии. Эх, Дмитрий Титович.…

А еще миллионщик говорят…

Слабеньким вы на поверку мужиком оказались. Слабеньким. Трусливым да жадным. Куда вам до князя. Тот два года меня добивался, но до таблеток сонных, никогда бы как вы не опустился. Вот что значит кровь! А вы, кстати, если бы угроз его показных не побоялись, не только бы состояние свое сберегли, но глядишь, и какую-никакую протекцию поимели бы. Фамилия князя не только на Урале громкая, но и во всей России матушке известная. Он в свое время и Абрикосовым помогал, и Мамонтовым…Одно в толк не возьму, зачем он вас ко мне послал? Что он этим сказать-то хотел?
Монашка задумалась на минутку, строгая и покорная, но встрепенувшись, продолжила.
– А обо мне не печальтесь. Сейчас к игуменье на покаяние. Глядишь, и простит меня, многогрешную. Ну а коли не простит, к митрополиту достучаться попробую. А нет, тогда и говорить не о чем, тогда печалиться буду. Но мне теперь, без Бога нашего, жизни нет.
Анастасия легко отодвинула купца в сторону и вышла, прикрыв за собой дверь плотно, но тихо. Легкие каблучки ее, легко простучали по деревянной лестнице. Внизу хлопнула упругой пружиной тяжелая входная дверь и наступила тишина.

5.
« Ваше сиятельство, Владимир Александрович Боровитинов – Мещерский. Володенька. Столько лет я пряталась, где и как могла, от нашей любви, вот даже постриг приняла, хотя позабыть Вас, миленький мой так и не сумела. Я дорогой мой князь, всю свою жизнь только Вас одного и любила, только Вас одного все эти годы ждала. Лишь обретя веру в обители нашей, мало-помалу успокоилась. Господа нашего Иисуса Христа возлюбила. Хотя верите или нет, до сего дня иной раз в ликах святых Ваши черты нахожу. А Вы ко мне эту дрянь, этого купчишку подослали. Зачем? За что? Опять эта Ваша болезненная ревность? К кому!? К Богу нашему!?
Впрочем, это уже и не важно. Главное, что жить такой грязной, после всего произошедшего я не могу, да и не желаю. Прощайте! Некогда Ваша любимая Анастасия Давыдова, после пострига сестра Евдокия. И не печальтесь, ради Бога, обо мне, хороший мой. Я Вас прощаю. За все прощаю».
7 января 1903 года от р.х. Хотьково. Номера Зинюхина.

Князь внимательно, дважды перечитал записку, вновь сложил ее в тугой конвертик и вложил в золотой, полый внутри бутон розы – броши.
– Где купец!?
– Где и полагается ваше сиятельство. В людской дожидается. Возле печки греется.
Дворецкий замолчал, ожидая указаний.
– В моем кабинете, на столе, под пресс-папье лежат бумаги на имя купца первой гильдии Дмитрия Титовича Ямщикова. Отнесите их голубчик вы мой, этому самому купчишке, а в карманы ему вложите тридцать рулей медью. Обязательно медью!

Будет артачиться, позовите людей. Хоть до смерти забейте, но что бы эти деньги он унес с собой.

– Да ваше сиятельство. Будет исполнено ваше сиятельство.