* * *
Это не вы случайно наблюдали из-за забора переход Суворова через Альпы? А может, сами участвовали? Так вот, сватовство Мони Эйхенбаума к Лиане Сохадзе немногим уступало этому батальному полотну. Мой сосед, холодный сапожник дядя Йося Кырчану, сказал, выплёвывая последний гвоздик: «Каждый Вий дождётся собственного Гоголя!». На этот раз персонального Вия дождался пристав Гиви Сохадзе. Старый служака привык считать себя человеком взвешенным и упорядоченным. В его семье не били горничных по лицу, там даже не хлопали дверью. Но что прикажете делать – пусть даже вы воспитаны, как английский лорд – если Моня, сиротка Божья, запинаясь и притопывая по ковровой дорожке потрёпанными башмаками, таки взял и выложил цель прихода:
– Простите, пристав, но я хочу вашу дочь себе в жёны.
Тут чистый ангел взовьётся, словно змей в воздушном потоке! Все вразумления по поводу женитьбы Моня отвергал категорически, поэтому в доме Сохадзе мгновенно грянула последняя битва Самсона с филистимлянами. Впрочем, дочурка Лиана, как истинная Далила, сразу же овладела ситуацией. Она щёлкнула Моню по носу и тоненько взвизгнула. Все удивлённо смолкли.
– Я уезжаю к тётушке в Анкару, – сказала Лиана.
Задумчивое облачко, заметное только Моне, пробежало по нежному лику красавицы, зацепившись за кончик носика с лёгкой горбинкой.
– Рейс в следующий четверг, – продолжала Лиана, пребывая как бы в задумчивости, но зорко наблюдая за женихом. – Вернусь через пару месяцев. Тогда и решу, утопиться или выйти замуж! Идите, Моня, и не чипайте девушку, как босяк.
Возвращаясь домой, Моня лихорадочно высчитывал: сегодня суббота, значит, остаётся четыре дня, чтобы собрать деньги на билет. Он должен ехать вместе с возлюбленной! Это же очевидно. Что вы смеётесь? Жизнь влюбленного – это сплошь и рядом мечта о несбыточном. Двор Моти на Пересыпи принял живейшее участие в судьбе ухажёра. Старый Нечипайло, ветеран морских битв, сидя на скамеечке и сгорбившись, теребил выцветший ворот тельняшки и ожесточённо сипел в пустую трубку. Софочка Либединская, оперная актриса, выпиленная интригами и завистниками из трёх загадочных варьете, с оттяжкой выбивала ковры, словно надеясь вместе с пылью изгнать гордыню и непокорство. Даже дедушка Циммерман, улыбаясь, словно младенец, беззубыми розовыми дёснами, поскрёб в затылке, затем принёс откуда-то потрёпанную картонку. Послюнил химический грифель и вывел кривыми печатными буквами:
«Евреи города Одессы! Объявляется подписка в один конец на рейс до Стамбула. Билет вы купите для Мони Эйхенбаума. Не верьте сплетням. Наш Моня сирота и влюблён, как баран».
Подумав, Циммерман отрицательно помотал головой и вымарал последнее слово, исправив его на «Ромео». Затем старик вышел к воротам и, оглядевшись, прикрепил картонку между редкими кольями изгороди. Воззвание Циммермана не собрало ни копейки – напротив, вызвало целый водопад зубоскальства. Между тем, разгневанному Сохадзе и без того приходилось несладко. Как назло, его участку выпало несение охранной службы во время визита важных французских гостей, заехавших на минуту к негоциантам нефтью.
Забудьте эту пустую породу! И вспомните оду “К радости”. Стоило трём мясоедовским щипачам – Зибен-Ахту, Ключарю, Сене-Сочи – засечь компанию чижиков, одетую шикарней, чем дамский куафер Яша Глечик, у аристократов помойки даже пальчики на ногах приветливо зачесались! А когда у Зибен-Ахта чешутся пальчики, любой, кто прогуливался на Дерибасовской, скажет вам на манер одесских куплетов: не будьте фраером, держите кошелёк! Но даже это вряд ли вам поможет.
Француз, забывшись от витрин и одесситок, влетел в расставленный капкан, и громадный, как бронированный шкаф, Ваня-Ключарь, шагая вперевалку, толкнул раззяву-лягушатника чугунным плечом. Приезжий испуганно отшатнулся, попадая на Сеню-Сочи… а сбоку подкатил Зибен-Ахт. И-и… поезд тихо ехал на Бердичев! Чтоб остаться после пижон-де-труа при кошельке и часах, вам не поможет притвориться швейцарским сейфом. Что вы сказали? Даже не пробуйте.
Французы, между тем, народ скупой и довольно склочный. Тем же вечером на Французском бульваре зреет международный скандал. И вот уже приставу Сохадзе несут два пакета – что характерно, с нарочными. Один, от губернатора, предупреждает пристава об угрозе срыва международного визита с далеко текущими осложнениями. Другой – что у господина пристава вполне свободно найдутся время до утра и триста рублей деньгами, необходимых для выкупа случайной кражи. Жулики тоже соображают в международных осложнениях, особенно если отыщется в их рядах наставник для ходящих путями неправедными. Пристав долго взвешивает ситуацию на невидимых весах. Наконец, второй нарочный, смущая легкомысленную горничную трубным сморканием через одну ноздрю, получает искомые триста рублей и скрывается в сумерках. Его никто не преследует, на Ланжероне нема дурных.
Пристав Сохадзе далеко не глуп и дело своё знает добре. Любому, кто смыслит в сыскной работе, ясно, что тити-мити с залётного фраера сняли то ли мальчики Пети-Метронома, то ли архаровцы Фимы-Котика… то есть, пардон – Фимы Барабанова! Оговорочка вот откуда: Фима-Котик последнее время канает под аристократа, бомбит теперь лишь в Оперном театре. Наконец, клиента могла сработать контора «Зибен-Ахт со товарищи». В той песне только три куплета! Но если с деньгами пристава случится что-то неясное, Одесса вздрогнет от облавы. Даже Привоз подымут на ноги наряду с вокзальными нищими! И воры сами выдадут потерпевших. Ибо сказано… впрочем, пора уже ближе к делу.
На закате в уютном доме Сохадзе раздался осторожный стук в дверь, и вышедший на крылечко пристав обнаружил тряпичный свёрток с крадеными цацками, примотанный суровой ниткой к дверной ручке. Наутро французы передумали уезжать, и переговоры с нефтепромышленниками торжественно вышли в эндшпиль.
Следующим вечером Зибен-Ахт со старым Циммерманом уединились для непростой беседы.
– Ты мою афишу читал? – начал Циммерман.
– Это где клоуны и говорящий кот на проволоке? – спросил неунывающий Зибен-Ахт.
– Мотя, может, и клоун, но не кот. Он должен поехать в Турцию, – сказал Циммерман с почти родительской интонацией. – Ты себе ещё украдёшь, Зибен-Ахт.
– Я вас умоляю, Циммерман, – сказал Зибен-Ахт. – Нашли цыгане ярмарку! Вы мне родовую травму заговаривали, старый болтун, а я уже пытался сдёрнуть бранзулетку с цепочкой. Ну что вы лечите, Роман Аркадьич? Какое мне дело до вашего Мони, трясця его матери?!
– Моня влюблён, и Моня должен быть счастлив! – твёрдо сказал Циммерман. – Иначе мальчик отправится по скользкой дорожке. Он может вырасти циником и анархистом. Ты же не хочешь, чтобы Моня сделался анархистом?
– Чтоб меня украли, если хочу! – весело откликнулся Зибен-Ахт.
– И вот моя пара слов к тебе, Зибен-Ахт, – продолжал Циммерман, вздымая тонкий, высохший палец. – Если ты откажешься помочь, я сделаю так, что вам, божедомам, станет мало места на пароходе. Слухай сюда, Зибен-Ахт, и вынь из ушей мозоли. Фима-Котик ходит до Циммермана, и Циммерман говорит дельное с Котиком. Петя-Метроном стучится в эту дверь по ночам, и я, как проклятый, иду беседовать с Метрономом. Нужны вы старому Циммерману, как единственный зуб во рту! Но я говорю, что делать завтра после сделанного сегодня. И вы, глупые сторожа чужого добра, пока что живы и на свободе! А теперь, что ты хочешь, Зибен-Ахт – чтобы я взял, да и изменил своему общественному долгу?!
Собеседники смолкли. В тишину ворвалась звонкая перекличка паровозных гудков. Плотный запах жасмина можно было резать ножом.
– Ишь, как цветы воняют… не иначе, к дождю, – сказал Зибен-Ахт, слегка омрачась. – Вы, Циммерман, у Бога на особом счету. И он таки не даст вам помереть своей смертью!
– Я говорил с тобой, как с дауном, Зибен-Ахт. Надеюсь, ты всё понял правильно, – сказал Циммерман, пожевав пустыми дёснами. – Изыди, штымп криворукий! А выручку клади, да поживей…
Пароход, отчаянно дымя, собирался покинуть пристань, когда Моня, увешанный узелками и чемоданами, ворвался на сходни, как торнадо, неведомо как попавший в Одессу из североамериканских штатов. Увидев жениха, Лиана подскочила от неожиданности и, сбежав с верхней палубы, набросилась на Моню с расспросами.
– Нарядный какой! – теребила она растерянного юношу. – Причёсанный! А кудри-то на кой ты смочил?! Ладно. Ты лучше, Моня, скажи, где ты, босяк, набрал столько денег? А? Сам украл или помог кто?
– Конечно, помог! – слабо улыбаясь, сказал Моня.
Он никогда ещё не был так счастлив и оттого с трудом осознавал происходящее. И вы бы сделали упрёк? Таки нет.
– Да кто же? Кто помог-то? – не отставала Лиана.
– Ну, ясно, кто… евреи города Одессы! – сказал Моня, и оба расхохотались.
Ничего не добившись, Лиана помогла неопытному пассажиру отыскать свою каюту третьего класса. Моня закинул вещички и гордо повёл невесту в буфет – праздновать победу с пирожными и шампанским.
Из сборника "Евреи города Одессы и другие рассказы"
Автор публикации
Я буду с Вами откровенен.. в Одессе жил не только Беня.
Таки да! Там прошло и моё детство – недалеко от Соборной площади. И это до сих пор мой любимый город, несмотря ни на что.
P.S. Прочитайте рассказ “До диез” – Вам понравится ?
Непременно прочту, спасибо.. я думал, Питер разлюбить не сумею. Полвека там прожил. Но Одесса всё перевернула во мне..
Я тоже Питер разлюбить не смогу: я там родился) Правда, тогда он назывался Ленинград.
Поверьте, они (города) это ценят.. к примеру, в Одессе у меня был друг во дворе, впервые встреченный цветущий абрикос, стройный и маленький.. он был настолько хорош, что каждое утро я с ним здоровался за руку..)). И это чудо было только моё..
Что до Питера, спросите: любит ли рыбка воду? Нет, она там просто живёт. Бросьте её в керосин, и жить уже будет незачем.. куда из Питера, бывало, ни приедешь, везде дыра, даже в столице .)).
Прекрасное владение языком. Хорошо, что Моня не стал циником и анархистом ?
Как это мило, сердечно благодарю Вас.. мы с Моней низко кланяемся. Старик Циммерман сказал, что Ваши родственники – наверняка одесситы.. а может, проезжали через неё..).