Ежик, ежик выходи или темные пятна на белом фартуке…
1.
…Здесь, В Булонском лесу осень чувствовалась много отчетливее, чем в многоголосых, вечно праздничных улицах, каменных и душных Парижских переулках.
Недавно прошедший дождь (скупой и теплый) отлакировал заасфальтированные дорожки, сбил с лощеных и мясистых листьев рододендронов легкую патину летней пыли, освежил исходящие клейкой смолой разлапистые сосны.
Остро и тоскливо пахло расплющенным кленовым листочком, грибами и жареными каштанами.
Темно-кровавое солнце нехотя опускалось за вершины дальних деревьев, испуская сквозь прорехи в их кронах торжествующие пучки света.
Евгения, совсем еще молодая женщина, откинулась на изогнутую спинку скамейки и слегка прищурила свои и без того удлиненные глаза, редкого цвета, сходного по оттенку с темным, густым гречишным медом.
Тот час же весь мир, пропущенный сквозь легкие ресницы, переменился, приобретя дрожаще – радужное звучание, превратился в нечто таинственное, без строгих форм, цветов и оттенков…
Женщина счастливо улыбнулась и потянулась к карману за сигаретами.
– Le herisson, le herisson sors! Je te voyais…- раздался звонкий голос ее семилетнего сына, без устали носившегося по влажной траве в своих ярко-красных (как рисуют обычно в детских книжках) резиновых сапожках.
Евгения загасила сигарету и слегка повысила голос:
– Алеша. Я же тебя просила, когда мы с тобой одни говорить только на русском языке…
– Bien la mere… Je ne serai pas…- легко согласился парнишка и уже в голос закричал:
– Ежик, ежик выходи…Я тебя видел…
Евгения вздрогнула и зябко поежившись, запахнула свое светло-серое пальто из легкого панбархата…
– Да, да…- подумала она, сопровождая взглядом непоседливого сына, то тут, то там появляющегося среди желтоватых сосновых стволов.
…- Да, да. Именно так спрятавшись в густой сирени вызывал ее на улицу Борис Каримов, первое серьезное увлечение, если не любовь Евгении…Именно так… Ежик, ежик выходи…Господи, как давно это было…Да и было ли?
– Ежик, ежик выходи…
…Как обычно бывает весной, в школу после очередной эпидемии гриппа пришла эпидемия влюбленности.
Любовью пахло везде: в городе вольготно расположившимся над широкой блистающей словно ртуть рекой, в аллеях парка обрамленных кустами желтой акации с неправдоподобно сладкими мелкими соцветиями, в скучных классах, где серые казенные стены не украшали, а скорее уродовали скучные плакаты и портреты великих ученых и писателей.
Учителя с бессильной тоскою провожали взглядами полеты через парты записок и конвертиков амурного содержания, но сделать ничего решительно не могли.
Весна.
Весна в одночасье сделала всех старшеклассниц прекрасными принцессами, а старшеклассников как минимум гордыми и бесстрашными рыцарями…
Весна.
Девушки на глазах расцветали, по случаю и без, украшая себя роскошными бантами и передничками в кружевах, а юноши во время уроков все чаще и чаще стали заглядываться на свои отражения урезанные небольшими круглыми или квадратными зеркальцами.
И обнаруженные новые, предательски краснеющие юношеские прыщи на их физиономиях на удивленье замученных педагогов удручали юных рыцарей много больше и трагичнее, чем судьба упавшей на сверкающие рельсы Анны Карениной.
Эпидемия.
Даже мелочь пузатая: первоклашки и второклашки, почувствовали что-то такое разлитое в воздухе школьного двора и коридоров…
Все чаще и чаще на переменах стали раздаваться громкие плачи малолетних Джульетт и счастливо – злорадные смешки сопливых Айвенго…
Весна.
…Полуденное солнце внезапно осветило лицо Бориса, стоящего возле повешенной на школьной доске широкой, дырявой на сгибах географической карты, с сомнением блуждающего указкой где-то в Уральских горах и нависшего над ним уставшего, зверски скучающего педагога – учителя географии Семена Петровича.
-Боже…- подумалось тогда Евгении, вернее сказать в то время просто Женьки.
– Ну, до чего же он хорош собой, этот Борька.
И эти бездонные, огромные глаза, и эти ресницы, длинные и даже слегка загнутые…А этот нос, а этот высокий и чистый лоб…А волосы, светлые и слегка вьющиеся…Да одна только его поза возле доски чего стоит…Он конечно все знает, но ему просто напросто лень и скучно отвечать на глупые, банальные вопросики Семена Петровича…Он конечно все знает…Но он выше этого, много выше!
И Женька тут же громким, наверняка слишком громким голосам ринулась с места подсказывать что-то Борису…
Из класса их выгнали вместе…
…- Да он же татарин, этот твой Борька! Ты что!?
Злобно, с заметной завистью отчитывала Женьку ее в те годы лучшая подруга Марина Засядько.
– Да ну и пусть!- тряхнула головой Женька. – Я уже и татарский учить начала, правда, правда.
– Да ну!? – округлила глаза Марина, а из ее раскрытого рта красной рыбкой выскользнула обсосанная карамелька.
– Перемечи учпочмаки…- гордо, по слогам произнесла Женька, картинно отставив в сторону руку.
– А что это?- испуганно прошептала подруга.
– Да кто его знает!- расхохоталась Женька, тряхнув коротко стрижеными волосами.- Что-то вроде пирожков.
Она снова расхохоталась, а за ней и Маринка. И этот их обоюдный смех вновь сделал их лучшими подругами, растопив наметившийся было ледок зависти и недоверия…
Борис быстро почувствовал интерес девочки к своей особе и как бы даже слегка возгордился – походка, да и все его поведение на глазах менялись: в осанке появилась снисходительная усталость, в жестах картинная манерность, на красивых, четко отчерченных губах при виде Женьки появлялась самоуверенная, слегка кривоватая улыбка. А девочка, тонкая ровно тростинка, всерьез занимающаяся художественной гимнастикой и музыкой, лучшая ученица в классе, случайно оказавшись с Борисом наедине, тот час же превращалось во что-то угловатое, молчаливо-неумное, старалась сделаться ниже ростом, смотрела в его глаза снизу вверх чуть ли не с собачьей преданностью и обожанием…
Мать Женьки, женщина решительная и наблюдательная, довольно быстро заметила метаморфозу, произошедшую со своей дочерью, а случайно выпавшая из кармашка школьного, форменного передничка мятая Борькина фотография помогла распознать и установить точный диагноз дочкиного заболевания: любовь. Женщина усадила Женьку за стол и, взлохматив ладонью ее непокорные волосы, как всегда без предисловия и излишних мягкотелых предисловий, в лоб спросила, в упор, вглядываясь в густоту гречишного меда ее упрямо сощуренных глаз:
– Что девочка, никак влюбилась? В Бориса? В татарина? В сына рыночного мясника? Я правильно тебя поняла?
– Да мама…- прошелестел Женькин голос. – Да… И я хочу после школы выйти за него замуж…
– Да ты совсем сбрендила, Женька.
Мать в голос расхохоталась, до слез, обидно…
– Да что ты в нем нашла, в татарчонке этом? Что? Смазливую мордашку? Глазки в пол лица? Ну а еще, что еще ты в нем смогла рассмотреть? Что? Да в его семье только разговоров как о рынке, да о мясе… Да еще о том, как бы побольше покупателей за смену объегорить…Дуреха, прости Господи…Честное слово дуреха…Да его отец на прошлом родительском собрании, во всеуслышание заявлял, что сразу же после школы, Борьке свой топор отдаст… От военкомата откупится и прямой наводкой на рынок…Кости рубить…Замуж…Ты об этом мечтала, когда в слезах с тренировок приползала? Об этом? А когда музыкой занималась или языки по ночам зубрила, о чем ты думала? О том, как сразу же после школы выскочить замуж, и этому самому мужу его сраный, кровью и мозгами изгаженный фартук по ночам стирать, да еще и зуботычины получать…А что ты морщишься, у них в семье это обычное дело: сколько раз Борькина мать на работу в синяках приходила…Не веришь? Да она в моей поликлинике медсестрой уже лет пять как работает… Насмотрелась…
– Ладно, мама, – Женя поднялась и, обогнув мать, направилась к двери.
– Мне в школу пора…Я и так уже опаздываю…
– Иди дочка…- мать, грустно усмехаясь, посмотрела на девочку…
– Иди. Но запомни, увижу рядом с Борькой, по щекам отхлестаю…. При всех опозорю, так и знай…
Дверь за Женькой громко, вызывающе громко захлопнулась и в комнате повисла тишина, густо сдобренная отчуждением и обидой тишина…
2.
Солнце разошлось всерьез…Кленовые почки, липкие и горькие с тихим чмоканьем шлепались на асфальт. От просыхающей, перекопанной земли на приусадебном, школьном участке запах поднимался настолько одуряющий, что хотелось плюнуть на все и совершать, раз за разом совершать глупость за глупостью, одна нелепее другой, что бы много позже сокрушаться о них, пусть и бессонными ночами, пусть и над мокрой от слез подушкой, но совершать непременно…
И Женька решилась…Сегодня, именно сегодня она докажет себе, маме, Борису, наконец всему миру что она далеко уже не девчонка, что она может и хочет любить и что она любит…И что она готова, полностью готова к тому, что бы смело, очертя голову броситься туда, о чем наверняка думает каждая девчонка в свое время. Думает и боится, желает и одновременно страшится в подсознанье своем твердо уверенная, что уж у нее и ее избранника все будет не так как у других, будет не банально и пошло, будет не обидно и больно…Будет…
Над рекой, среди стоящих по берегу железных гаражей, от всего мира огороженный зарослями бузины с ее вонючими листьями и гроздями мелких, красных ягод по осени, притаился небольшой пятачок утоптанной разве что не до блеска земли: излюбленное место молодых приблатненых ребят, где всегда можно спокойно не ожидая и опасаясь лишних нравоучений выкурить украденную у отца сигарету, выпить, давясь и кашляя стакан сладкого, омерзительно воняющего, дешевого пойла, типа портвейна или вермута.
Женька ловко прошмыгнула в узкую щель между гаражами, едва не угодив ногой в подсыхающую кучку человеческих экскрементов и оказалась на пятачке.
«Ты мне сказал, что я пьяна,
Да я сегодня пьяная…
Так наливай стакан вина,
Я пью за жизнь, поганую.
Я водку пью и дрянь курю,
А опьянев – рыдаю,
Ведь мне всего семнадцать лет,
А я уже такая…»
Пять – шесть ребят сидели на деревянных ящиках, курили, сплевывая и притоптывая в такт рыдающему, охрипшему надо полагать от горя магнитофону, стоящему чуть поодаль, в тени, под кустом…
Боря увидел девушку и горделиво усмехнулся:
– А вот и Ежик нарисовался.
Женьку покоробило то с какой интонацией он произнес только(как она полагала) им двоим известным ее прозвищем, но решив не заострять на этом внимания поздоровалась с ребятами.
Выплюнув изжеванную папиросу, Борька наполнил остро пахнувшим вином граненый стакан и, протянув его девушке, практически скомандовал:
– Выпей Женька, выпей. Да не боись, к вечеру и запаха не останется…Сладенькое…
Она приняла стакан и при общем молчании сумела-таки впихнуть в себя его содержимое…
– Молодец Ежик…- начал, было, кто-то, но в эту минуту с треском ломающихся кустов на полянке появилась мать Женьки…
Окинув взглядом притихшую компанию, она выбила из рук дочери пустой стакан и, схватив Женьку за волосы, поволокла ее за собой, немало не беспокоясь о жестких и упругих ветвях, хлеставших и ее саму, и скулившую от обиды и боли девушку.
– …Когда-нибудь, ты мне за это спасибо скажешь…
Бросила она рыдающей на диване дочери и хлобыстнув дверью вышла…
3.
…Прошли годы. Дипломная работа по окончанию юридического факультета приглянулась кому-то из западных правоведов, и Женька, вернее сказать теперь уже Евгения Ивановна поехала на стажировку во Францию…В Париж…
Молодую, красивую и стройную русскую, к тому же владеющую языками с первых дней ее жизни во Франции окружили вниманием галантные кавалеры, быстро и напрочь изгнав из ее памяти даже и малейшие воспоминания о Каримове…
Счастливый брак, по-французски несколько чопорная свадьба и в результате у нее с Жаном(ее супругом), появилось маленькое непоседливое чудо- сын Алеша.
…Как-то через лет десять, после отъезда из России, Евгения приехала на несколько дней навестить свою мать. Та решив угостить дочь на славу как полагается почти обязательными пельменями, посетовала было, что уж слишком жилистое мясо нынче в магазинах…
– Не укусишь дочка…Веришь -нет, одни жилы…
Евгения только рассмеялась и набросив легкий плащ отправилась на ближайший рынок.
Рынок встретил ее шумом и гамом, скрежетом железных поддонов по мраморным прилавкам и гортанными выкриками кавказцев, торгующих фруктами и цветами, утроенными куполообразным бетонным перекрытием.
Запахи квашеной капусты, малосольных огурчиков и привозной клубники в плетеных корзиночках.
…Перед мясным отделом толпилась недовольно брюзжащая очередь. Старушка упрямо перебирала лежащие перед ней кусочки мяса, одновременно пересчитывая мелкие деньги в расплющенном, потертом кошельке.
Евгения покорно встала в конец очереди, от нечего делать, безучастно осматриваясь вокруг.
Вдруг, взгляд ее остановился на огромном, угрюмом татарине-мяснике, брезгливо заворачивающем все ж таки купленный старушкой кусочек мяса.
– Господи. Да это же Борис!- тихо ахнула девушка, со странной смесью удивления и брезгливости разглядывая мясника, а тот, равнодушно обтерев толстые, испачканные сукровицей пальцы о несвежий, залапанный фартук, уже кивал следующему покупателю.
– Ну а вам чего? Грудинку? Щас сделаю…
…Уже на вокзале, целуя в щеки заплаканную, враз постаревшую мать, Женя прошептала:
– Спасибо мама…Ты была права тогда…Спасибо.
– За что же дочка, спасибо-то? – всполошилась мать и вдруг по-видимому догадавшись, спросила: – Что, ты его видела?
– Да…Спасибо тебе родная, спасибо…
Автор публикации
