В наших глазах – звездная ночь,
В наших глазах – потерянный рай,
В наших глазах – закрытая дверь…
Гр. “Кино”
Третью ночь подряд просыпаюсь от одного и того же сна. Сажусь в кровати и закуриваю бесполезную сигарету. Моему организму не нужен никотин, но успокаивает сам процесс. Взять сигарету из пачки, поднести к губам огонек зажигалки и моргнуть, когда маленькое оранжевое солнце бросится в ослепшие за ночь глаза.
Таких, как я, называют фантомами. Иногда нас боятся, когда мы появляемся в проемах дверей, но чаще убегают, стараясь скрыться в глубинах собственного сознания, одурманенного наркотой.
А мы, словно обученные легавые собаки, идем по следу этих бедолаг, чтобы вытащить на свет Божий, даже если сами они умоляют оставить их.
Мы – это те, на кого не действуют ни алкоголь, ни никотин, ни наркотики. Мы не поддаемся гипнозу и не засыпаем под наркозом. Наше сознание бодрствует почти всегда, проникая в разумы тех, кто выбирает сон вместо яви и смерть вместо жизни.
И поэтому, мы никогда не видим своих собственных снов, нам с лихвой хватает чужих.
Таких, как я, хорошо, если пара десятков на всё десятимиллиардное человечество, и спецслужбы всех стран следят за нами круглосуточно. Мы слишком опасны, чтобы жить, но и слишком ценны, чтобы умереть.
Но вот уже третью ночь я упрямо просыпаюсь от сна, которого до этого не видел ни у кого. И откуда взялась эта живописная картинка с летящими по небу мыльными пузырями, пульсирующими радугой, сказать тоже не могу. Лишь вижу, едва закрыв глаза, как от Земли в прозрачные небеса отрываются сотни, тысячи, миллионы миллионов маленьких водяных пузырей, словно все десять человеческих миллиардов одновременно дунули в детские трубочки. И уже там, наверху, почти под самыми облаками, пузыри сливаются в один огромный мыльный шар, сверкающий спектром преломленного Солнца. А потом шар лопается, и я просыпаюсь. Тянусь к тумбочке, где лежат ненужные сигареты, делаю затяжку и вздрагиваю от вибрации телефона.
– Кто на этот раз? – спрашиваю собеседника, которого не видел никогда в жизни. Мой куратор из ФСБ – человек без имени с механическим голосом.
– Сын премьер-министра. Садовая 25.
Задание выдано, и разговор прерывается, словно чья-то ладонь хлопает по выключателю. Большего мне знать не положено, а машину с молчаливым водителем, подадут, как обычно, к подъезду.
Это пять лет назад я еще пытался сопротивляться, бороться и воевать с системой, пока она методично не перемолола сначала моих родителей, погибших под колесами фургона без номеров. Потом младшую сестренку, потерявшую человеческий облик в клинике для трэвеллеров, а затем и невесту, которую мне хватило ума вовремя бросить, и сохранить жизнь и ей, и ребенку у нее под сердцем.
Даже если на тебя не действуют ни гипноз, ни наркотики, бороться с системой невозможно.
Зато сейчас я живу в элитном пентхаусе, мой банковский счет распух от вкладов, и по щелчку пальцев мне могут доставить в любое время суток любую красотку. Ирония подобной жизни в том, что все эти пять лет я только и делал, что наблюдал изнутри человеческие души. Мерзкое зрелище, скажу я вам. Когда однажды в полутьме моих апартаментов появилась звезда мальчишеских журналов, я вспомнил как вытаскивал ее, грязную и покрытую коркой засохшей спермы, из кучи мужских тел, запертых в лепрозории для больных проказой.
Нет, конечно же нет, ее реальное тело находилось в роскошной спальне на загородной вилле. Это все трэвеллер. Новейший наркотик, не вызывающий привыкания. Физического.
А вот с психологическим – гораздо сложнее. Затягивает на раз, захватывает в сеть и уже никогда не отпускает. По крайней мере, я ни разу не встречал никого, кто смог излечиться от этой гадости. Если перекрыть доступ к наркоте, человек лезет в петлю, шагает в окно, или бросает в ванну работающий фен.
Когда в клинике, в комнате, стены которой были оббиты матрасами, бесновалась моя сестра, пытаясь разбить себе голову, она кричала, что умрет всё равно. Что жить здесь – как дышать болотом, а там ее ждут.
И, видимо, кто-то дождался. Потому что ночью она откусила себе язык и захлебнулась кровью. А после обеда я подписал контракт и сейчас меня называют фантомом.
Так и не сложилось у меня с той звездой, кстати. Она меня тоже узнала, а я заметил у нее во взгляде тот самый лихорадочный блеск ожидания, когда она сможет послать меня к черту и вернуться в лепрозорий. Через полгода звездочка выпила бутылку самого дорогого шампанского, закусила упаковкой снотворного и на всякий случай вскрыла вены.
***
Легкий толчок машины говорит о том, что водитель подъехал по указанному адресу, пока я прокручивал в голове километры жизненной кинопленки.
Кованые ворота открыты, охрана давно получила указания на мой счет. Потому что если меня вызывают, значить это может только одно: человек не в состоянии выбраться сам из тех глубин, куда его увело собственное сознание.
– Это чёрт знает что такое, молодой человек!
В открытых дверях меня встречает невысокий лысый человек в белом халате и огромных старомодных очках на смешном носу.
– Чёрт знает что такое, – повторяет он, вытирая лысину клетчатым платком, – я тридцать лет в психиатрии, но до сих пор не могу понять, как действует эта проклятая зараза. Вашего феномена, молодой человек, я, кстати, тоже не могу понять.
Не ты один, целитель душ, не ты один. Когда я поставил свою роспись под тем кабальным контрактом, лучшие нейрохирурги страны исследовали содержимое моей черепушки, пытаясь понять, почему же я не поддаюсь чужеродному влиянию. Через мои вены с утра до ночи гнали чистый героин такими дозами, что загнулся бы даже робот, а я лишь чихал, чем невероятно выбешивал команду государственных изуверов.
Психиатр, кстати, первый специалист, к которому всегда обращаются родственники. Но вот уже пять лет, как врачи признали свое поражение в борьбе за разумы пациентов.
Трэвеллер не погружает человека в кому, это было бы слишком просто. Трэвеллер не рисует человеку психопатические картинки по типу старого доброго ЛСД, со всем этим люди давно научились справляться.
Нет. Трэвеллер строит в человеческой голове свой собственный мир. От первого кирпичика – основания до самых высоких пирамид. Или родной деревни, в которой живы мать с отцом и умопомрачительно пахнет свежей земляникой. Или диких, неизведанных джунглей в самом сердце Амазонии. Или первобытной Земли с разгуливающими по ней ящерами, мамонтами и охотниками, одетыми в шкуры. Или лепрозория, полного охочих до ладного женского тела прокаженных.
Это я перечисляю лишь те миры, в которых побывал сам по долгу службы. А сколько тех, куда меня не приглашали.
Чаще всего человек возвращается сам. Через какое-то время, когда заканчивается действие укола, большинство возвращается. Беда лишь в одном: никто из вернувшихся уже не хочет здесь жить. Все они хотят обратно, в свои миры, где их любят и ждут.
Но иногда сознание не хочет идти домой. Словно больной, шелудивый пёс, оно срывается с поводка и бежит туда, куда зовут инстинкты.
И вот тогда в этих бродячих головах появляемся мы – те, которых там быть не должно. Нас не придумывают и не зовут на вечеринку. Мы заходим сами, вышибая дверь ударом ноги.
Меня провожают в спальню с окнами, закрытыми тяжелыми свинцовыми шторами. Там, на огромной постели лежит мальчишка, лет семнадцати от роду, не больше. В правую руку безжалостной осой впилась игла капельницы, разгоняя по венам глюкозу. Это ведь сын премьер-министра, а не просто работяга, накопивший на дозу, и едва не умерший от обезвоживания.
Здесь бригада врачей, они бдительно следят и за пульсом, и за давлением. Молоденькая, пухленькая медсестра заботливо отирает вспотевший мальчишеский лоб стерильной салфеткой, а лечащий врач проверяет температуру тела. За двустворчатыми дверями темного дуба ждут родители этого дурака. Я знаю, видел такое не раз. Когда мать заламывает руки и спрашивает:
– Доктор, мой ребенок поправится? Может, нужны какие-нибудь лекарства?
А доктор ей отвечает, что их ребенок обязательно поправится. Что лекарств никаких не надо. А нужны только покой, безопасность и уход.
А мне хочется крикнуть, что их ребенок уже никогда не поправится. Что у этой дороги нет ответвлений, а после каждого шага позади разверзается яма. Что билеты в этот безумный круиз продают только в один конец. Без всякой надежды на возвращение.
– Сколько он здесь лежит? – спрашиваю врача.
– Вторые сутки пошли, – говорит эскулап, – впервые такое вижу.
Да уж… Ну, что сказать, я тоже впервые. Обычно хватает двенадцати, плюс минус, часов, чтобы человек вернулся в настоящее, судорожно хватая воздух и откашливаясь, словно выныривая из воды.
– Несколько доз подряд? – уточняю я.
Но окружающие мотают головами, показывая, что нет, ни о каком продолжении банкета речь не идет. А лекарь и вовсе пожимает плечами.
А мальчишка, лежащий на кровати, улыбается. Безмятежно и так… по-детски. Но чтобы войти без приглашения, мне надо знать, куда я попаду. И поэтому, двустворчатые темные двери открываются настежь, пропуская родителей пацана.
– Чем он интересовался?
Стандартный набор вопросов. Кто знает, может, парень завис в любимой компьютерной игрушке.
– Космосом, – отвечает мать, – другими планетами.
– Как его зовут?
– Иван. Он такой хороший мальчик. Учится на одни пятерки, собирается поступать в Гарвард.
Ваня, значит. Космос, Ваня, – это хорошо. С динозаврами, на которых охотился племянник прокурора страны, было сложнее. На меня наркотик не действует, поэтому и убить меня там невозможно. А вот этих горе-путешественников замочить можно запросто. И тогда мозг, живущий в вымышленном мире, пошлет сигнал настоящему сердцу, а оно послушно остановится.
В моей практике такого не было, а вот у французов, по слухам, наяву случались даже раны, появившиеся из ниоткуда.
Но отставим, пора за дело. Я касаюсь ладонью мальчишеского лба, протертого спиртовой салфеткой, закрываю глаза и рисую в своей голове дверь, которая выведет меня в чужое сознание.
Я знаю, что как только дверь появится, и я ударю по ней, вышибая наружу, мое тело тут же рухнет на пол, где его подхватят врачи и уложат в кресло.
***
Добротная металлическая застава с трудом распахивается, когда я привычно ударяю по ней.
Не знаю, каким космосом интересовался премьерский сынок, но лично я оказываюсь во вполне себе земном подвале, где на полу блестят лужи, по углам таятся тени, а в центре, привязанная к широкой доске, лежит девочка-подросток.
Герой космических одиссей стоит над хрупким девичьим телом и улыбается. Так мило и так по-детски, что если бы не нож в правой руке, можно было бы и поверить.
Но девочка испуганно смотрит на своего мучителя, а я вижу, как из уголков е глаз текут беззащитные слезы.
И пусть я знаю, что эта маленькая жертва не реальный человек, а символ, придуманный будущим английским студентом, но всё-таки вздрагиваю, представляя бездну, что плещется в безумных глазах хорошего мальчика Вани. И мне отчаянно не хочется туда заглядывать, ибо я точно уверен – ближайшие несколько ночей эта бездна будет смотреть на меня.
А Ваня подносит нож к безмолвно плачущим глазам и медленно проводит острым лезвием вниз, по щеке, до угла рта, который закрыт серым кляпом. Одним молниеносным движением выдергивает кусок тряпки, и девочка кричит.
Крик отражается от стен, покрытых влагой и черным грибком, и вонзается мне в уши, заставляя морщиться.
– Громче, – говорит мальчик, – меня возбуждает.
Это я понимаю, что всё не взаправду. Что молекул и атомов, из которых обычно собраны человеческие тела, здесь нет, а эта девочка на доске даже не картинка. Она плод дикого воображения отличника – мажора.
Но для маленького подонка эта девчушка абсолютно реальна. И пусть тело его лежит в родительской спальне, заботливо укрытое шелковым покрывалом, мозг работает и верит во всё происходящее. И чем дольше богатый негодяй живет в своей мечте, тем труднее туда открывается дверь.
– Брось нож, мерзавец, – говорю я за мальчишеской спиной
Он оборачивается ко мне медленно, еще не веря до конца в услышанное, ведь меня здесь быть не должно. Этот придуманный мир состоит только из него и вот таких вот испуганных девочек.
Но я никуда не пропадаю. Меня нельзя изгнать силой мысли, я сам открываю двери.
– Ты кто такой? – спрашивает Ваня. – Да ты знаешь кто мой отец? Да ты знаешь, что он с тобой сделает после этого?
Медленно и верно премьерчик впадает в истерику, когда до него доходит вся серьезность положения. Девочка, конечно, не реальна, зато донельзя реальны мысли, желания и мечты о ней. И если до кого-либо дойдет слух, в каком мире проводит время сын премьер-министра страны, положение папы может не просто пошатнуться.
И Ваня принимает самое идиотское в своей жизни решение: бросается на меня, размахивая ножом. Он уверен, что если убить постороннего, не произойдет ничего страшного.
Но меня нельзя убить, дурень. Это не мой мир, я в него не верю. И уж тем более не тебе, прыщавому юнцу, пытаться пырнуть меня ножиком. Ты хоть раз видел вблизи брахиозавра? А я видел.
Мысли проносятся в голове со скоростью разгоняющегося авто. Он секундной тревоги до насмешки и раздражения.
Мне надо взглянуть ему в глаза, захватить в себя взгляд, в глубине которого зреет опасное неистовство, и тогда я смогу вывести маньяка в открытую дверь. Все рассказать его родителям и похоронить в своей голове очередной мир, помеченный грифом «Совершенно секретно».
Но пацан оказывается неожиданно ловок. Юрким вьюнком он проскальзывает под моими распахнутыми навстречу руками и с отчаянием самоубийцы полосует по плечу. Металлический укус обжигает кожу сквозь разрезанную рубаху, и от неожиданности я вздрагиваю, теряя необходимые доли секунд.
Черт возьми! Меня нельзя ранить! На понимание невозможного уходит еще пара секунд, мальчишка замахивается от плеча, целясь в шею, а у меня срабатывает рефлекс загнанной в угол крысы. Я перехватываю в запястье руку с занесенным клинком, разжимаю юношеские пальцы и отбрасываю смертоносную полоску стали в угол.
Я смотрю мальчишке прямо в глаза, в расплавленное озеро ненависти и страха. Погружаюсь в его собственную бездну, чтобы взять на себя управление тем небольшим участком одурманенного мозга, который пока еще живет в реальном мире.
– Пошли домой, – негромко приказываю я, и с удовольствием вижу, что юнец обмякает.
Уходят злоба и ненависть. Приходят ужас, стыд и раскаяние.
Но тут происходит непоправимое: девочка, что до этого молча наблюдала за нашей схваткой, подает голос. Он вырывается из ее несуществующего тела раненым зверем и отвлекает меня на считанные доли мгновения. Этого хватает, чтобы пацан вырвался и бросился за ножом.
Я оказываюсь сильнее, быстрее и тяжелее. Мир трэвеллера – не мир сна, где можно парить под облаками и жить под водой. Это реальный мир настолько, насколько эту реальность понимает и принимает мозг. В этом мире нельзя оказаться на двадцать лет старше и в сотни раз сильнее. Каким войдешь, таким там и останешься до физической смерти.
Я стою над распластанным мальчишеским телом и понимаю, что не знаю как объясняться с его родителями. Меня посылают не за тем, чтобы убивать. Я должен спасать. И также я осознаю, что мне абсолютно не жаль этого подонка.
Я не могу назвать его даже животным, потому что однажды побывал в мире зверей. Приходилось вытаскивать сломавшуюся после жизненных неудач женщину. В той Вселенной ее вскормила стая волков, а она за это помогала нянчить волчат.
Вот там были звери. Огромный сизый волк – вожак стаи, его белоснежная подруга-альбинос и шестеро забавных, серых комочков.
А то, что сейчас лежало у моих ног, не было зверем. Это никто, существо из ниоткуда.
Реальность, созданная демиургом, расплывается, теряя творца. Несчастная жертва маньяка пропадает последней. Поворачиваюсь спиной и выхожу в дверь.
***
Рядом с креслом стоит мой водитель с пистолетом в руке. Над бездыханным телом сына отчаянно голосит мать, а премьер-отец рвется ко мне. Его удерживают врачи, пока медсестра набирает в шприц успокоительное.
Всё пошло не по плану!
– Я уже вызвал начальство, – говорит водитель, голос которого я слышу впервые за пять лет.
Уколотую чету премьеров уводят в другую комнату. Психиатр снимает очки, подходит ко мне и приближает подслеповатые глаза к моему лицу, словно пытаясь на нем прочитать ответ, к которому нет вопроса.
– У вас кровь, – восклицает красотка в белом халате и бросается ко мне, ведомая медицинским долгом.
– Я, конечно, не абсолютный гуру в этих вопросах, – наконец, заговаривает психиатр, – но, молодой человек, разве вы не неуязвимы?
– До сегодняшнего вечера был, – отвечаю я, морщась, когда рану на плече прижигают спиртом.
В распахнутые двери влетает невзрачный человечек в дешевом сером костюме с разводами пота подмышками. И по тому, как машинально водитель выпрямляет спину, я понимаю, что это и есть мой куратор из ФСБ. А если уж он прибыл лично, не беспокоясь о секретности, значит, дело очень и очень серьезное.
Другие публикации автора:
Автор публикации
ну отлично, читала с открытым ртом. только от меня ускользнул момент убийства подростка, или он сам умер? и вылетело из головы, зачем их вводят в этот свой мир? А продолжение будет?
Продолжение обязательно будет. И атм будут ответы на многие вопросы. Но не сразу.
Благодарю за внимание.