Я шёл по длинному коридору подстанции не в самом лучшем расположении духа после разговора с Комаром. Комар — это бугор, поставили его недавно, вместо Балу. Мужик, этот Комар, заносчивый и дотошный. Сразу обозначил, что будет наводить среди водил порядок, который, по его мнению, отсутствовал. Особенно это, по его словам, касалось соляры. Тут конечно душой кривить не стоить – комбинатовская солярка лилась мимо баков не просто ручьём, а Ниагарским водопадом.
Когда были топливные талоны всё было гораздо проще. Они были альтернативой деньгам, на них играли в карты, за что-то расплачивались, ну и в конце концов просто заправляли свои автомобили. После их вывода, оборот левой соляры не прекратился, просто теперь её тупо сливали в канистры по старинке и толкали налево, благо почти на каждой подстанции имелись ушлые личности, которые имели выходы либо на таксистов, либо на дальнобойщиков, которым дешёвая солярка была нужна в промышленных масштабах.
Комар подошёл ко мне после медосмотра и подслеповато щурясь, смотря на меня снизу-вверх, слегка усмехаясь в пышные усищи заявил мне, что взял меня за яйца. Он так и заявил:
– Тебя Воронин я взял за яйца с солярой, теперь не отвертишься и вариантов у тебя немного, либо стучать будешь, либо вылетишь с автокомбината.
Как и где и что он приметил я даже не догадывался. Хотя здесь было только два варианта либо он тупо брал на понт, либо втихаря заснял на смартфон, как я ночью сливал соляру на подстанции. И вот вырисовывалась дилемма. Стучать я естественно не собирался, но и вылетать с работы так же не хотелось. Одно я знал точно, если у Комара что-то на меня было, он доведёт это до начальника, несомненно. Всё-таки не спроста начальник его выдергнул из другой колонны и прислал к нам.
Барса я встретил, когда выходил из сортира.
– О, Вован, я тебя как раз искал, – остановил я его.
– Где, в туалете? – усмехнулся Барс.
Вован был как раз нашим нефтяным бароном, на нём замыкались все поставки солярки.
– Нет. Разговор есть, пойдём курнём.
Мы вышли и немного отошли в сторону от стоявших кучкой медиков над которыми парило сизое никотиновое облако.
– Комар до меня докопался, – начал я, не прикурив сигарету рассказывать содержание утреннего разговора с Комаром.
Барс курил и молча, слушал мой незамысловатый рассказ. Выслушав он кивнул головой и рассмеялся.
– Не ссы в компот Саня, в нём повар ноги моет! – сказал он мне и щелчком запустил окурок в кусты. – Разберёмся. Ты сегодня, как, тридцатку намоешь?
– Намыть то намою, а как же Комар?
– Блядь, Сань, я же по-русски вроде сказал. Разберёмся.
Думать об утренних перипетиях у меня больше не было времени. По говорилке диспетчер гавкнула номер моей бригады, и мы с фельдшером покатили на вызов. Горевать и кручиниться из-за возможных неприятностей я решил позже. Тем более Барс сказал, что разберётся, а он мужик конкретный, вроде как даже в своё время сидел.
Елена Алексеевна женщиной была спокойной и размеренной, да и фельдшером опытным, работать с ней было одно удовольствие. С самого начала совместной работы у нас наладилось с ней отличное взаимопонимание, что облегчало работу и ей и мне. Когда в скоропомощной бригаде нет взаимопонимания и когда медики тянут в одну сторону, а водитель в другую, то всё – туши свет, смена будет геморройная.
Первые два вызова мы откатали на расслабоне. Стоял прекрасный майский денёк, припекало лучистое солнышко и было реально кайфово существовать. Впрочем, идиллия длилась не долго, ближе к полудню нам выписали вызов: мужчина за сорок, без сознания, в вестибюле метро Фили. Этот вызов мог означать всё что угодно, от уснувшего бомжа до сердечного приступа. Я видел, как напряглась Алексевна и понял, что надеяться на бомжа не приходится. У Алексевны была острая чуйка на говённые вызова, выработанная годами. Она ничего не говорила, просто молча писала карту вызова сосредоточенно вглядываясь в коммуникатор.
Мы подкатили к входу в метрополитен. Алексевна, навьюченная всем реанимационным барахлом, пошла внутрь. Я вылез из кабины и закурил. Всё-таки не особо хотелось напрягаться. Несмотря на все признаки того что, просто, не получится я хотел надеяться на лучшее. Однако надежды мои рассеялись сразу после того как толпа с офигевшими лицами выволокла на мягких носилках мужика, который действительно был без сознания, и мы загрузили его в машину. Я залез в кабину и выключил шипящее радио, вслушиваясь, как Алексевна возится с клиентом.
– Саш, – позвала она меня, – помоги мне.
Я перебрался назад. Мужик был уже воскового цвета и по ходу не дышал.
– Что, всё? – поинтересовался я.
– Ага, вот сняла ЭКГ – прямая. Но сам знаешь по нормативам нужно качать ещё как минимум полчаса. Давай по очереди качать.
– Ну, давай.
– Сначала я покачаю, а ты вгоняй воздух. Минут через десять мы поменялись. Здесь я конечно немного побаивался. Всё-таки одно дело, когда в лёгких полно воздуха и грудная клетка плотная – её кулаком фиг прошибёшь, а когда там воздуха совсем нет – грудина становится, как тонкая фанерка и сломать её, как нехер делать.
Я аккуратно, стараясь сильно не вдавливать, нажимал сложенными друг на друга ладонями на проваливающуюся грудь и смотрел на этого бедолагу, которого угораздило загнуться на платформе Фили в такой классный весенний денёк. Сейчас вот мы его ещё немного покачаем, потом вызовем труповозку и покатим дальше по вызовам, а потом после смены разойдёмся по домам и дальше будем проживать, кто как эту весну, а потом и лето, а этот мужик уже всё – для него весна закончилась сегодня и уже никогда не будет лета, для него вообще никогда ничего не будет. Кто-то там наверху просто выключил в его голове свет, и он не увидел приближающегося поезда, которого ждал. Я мельком подумал про историю с Комаром и подумал, как это всё мелко по сравнению с тем, что тебя в любой момент просто может не стать, ты просто упадёшь на платформе в сторону Белорусской и никогда больше не встанешь и больше тебя не будут парить никакие Комары и никакая соляра.
– Ну всё, хорош, – с Алексевны сходили небольшие ручейки пота. – Умаялась я чего-то. Давай я кардиограмму контрольную сниму и всё.
Я вылез наружу и сразу уткнулся в сопереживающую толпу небольшой группкой собравшуюся вокруг машины.
– Ну как, там? – спросил мужичок, один из тех кто, кажется, тащил носилки.
– Да никак, всё, – отмахнулся я и отойдя в сторону стал прикуривать сигарету.
Однако сделать мне это не удалось. Салонная дверь распахнулась, и высунувшая Алексевна заверещала на все Фили:
– Саня, бегом сюда, он живой…
Смяв не прикуренную сигарету в кулаке, я метнулся в салон. Алексевна с потрясённым лицом показывала мне кардиограмму на которой появилась кривые изломы, которые оповещали нас о том, что мужичок, которого мы списали в покойники оказался не таким уж и мёртвым, каким казался на первый взгляд.
– Ты представляешь, – говорила офигевшая Алексевна. – Я кардиограмму снимаю, уже труповозам собралась звонить, а тут такое… В общем я реаниматорв вызываю, а ты продолжай его качать.
По виду мужик не сильно ожил. Но аппарат выявил работу сердца, а значит у него возможно будет ещё в жизни шанс доехать от Филей до Белорусской, если конечно ему соблаговолит Господь и мы нигде не налажаем. Не знаю, что дало этому человеку ещё один шанс – наше вялое откачивание или же боженька реально захотел, чтобы у меня в машине в этот погожий весенний денёк никто не помер. Но теперь я прилагал все усилия, чтобы этого не произошло.
Через минут десять с воем сирены подкатила к метро жёлтая машина реаниматоров. Они забрались к нам в салон и начали химичить над мужиком, после чего один из них просунул ко мне в окошко седеющую голову.
– Братан, смотри, перекладывать его в нашу не будем, поедем с тобой в Боткинскую больницу. Пожалуйста, ехай максимально быстро, так, как только сможешь.
Иногда смены проходят спокойно без особого напряга, иногда даже бывают такие дни, когда не приходится нарушать правила дорожного движения и так может продолжаться несколько смен подряд. Но в какой-то момент приходится выкладываться на полную, выжимать максимум из себя и из машины, в конце концов из своей удачи. Приходится буквально лететь, чтобы вовремя довезти человека до больнички, но при этом не угробить ни себя, ни медиков, ни машину, что конечно тоже немаловажно.
Вполне возможно, что многие видели, как в американских боевиках происходит погоня в городе, когда главный герой, преследуя антагониста – нарушая все мыслимые немыслимые правила выезжает на встречную полосу, пересекает на красный свет оживлённые перекрёстки. Так же летел тогда и я совершенно не разбирая дороги, выискивая свободные кусочки асфальта где только можно было протиснуться в загруженном московском траффике. Я не думал о правилах, не думал о том, что творится там сзади в салоне и жив ли ещё тот бедолага или мы врубив сирену летя по встречной полосе и распугивая зазевавшихся автомобилистов тащим в Боткинскую больницу труп. Так же я не думал и о себе, в такие моменты не думаешь ни о чём кроме как выполнить поставленную перед тобой задачу. Ничего кроме. Абсолютно ничего. По Шмитовскому на 1905 года и там по Беговой окольным путям на второй Боткинский, где уже виднелись корпуса больницы.
Я сходу влетел в приёмник больницы, мы выкатили носилки и покатили ожившего мужика в реанимационное отделение. Когда перекладывали с наших носилок на больничные, я поинтересовался у реаниматора, жив ли мужик?
– Хер его знает, вроде живой… – пожал тот плечами и покатил каталку дальше.
С меня лилось десять потов, голова потихоньку начала работать в нормальном режиме, а не в режиме сумасшедшей белки, сердцебиение стало выравниваться. Я закурил, облокотившись спиной на машину. Следом подъехала реанимационная канарейка, из неё вылетела Алексевна и побежала в приёмник. Ко мне подошёл водила реаниматор и тоже закурил.
– Денёк сегодня пиздатый, весна нахуй-блять! – сказал, вдохнув полной грудью водила.
– Да уж, заебенный! – согласился я, глотая горькие клубы никотинового дыма.
Мы вернулись на подстанцию только под вечер, незадолго до конца моей смены. Мы со сменщиком отогнали на задки машину и слили честно заработанную тридцатку. Когда я передавал Барсу канистру в обмен на деньги, то спросил про Комара, про которого уже и думать на самом деле забыл.
– А, хуйня – не бери в голову! – отмахнулся Вован.
Придя на следующую смену я увидел Комара с хорошими бланшами под обоими глазами. Тучноватый и низкорослый он был похож на панду. Со мной за руку здороваться не стал, а просто кивнул, не поднимая взгляда. Больше до меня Комар не докапывался, да и вообще ни до кого – вёл себя тихо-мирно, писал рабочие журналы, выдавал путёвки, пока через полгода не умер прямо в столовой во время обеда.
Автор публикации
