То, что идея сойти с тропы оказалась неудачной, я понял не сразу. Даже когда за спиной окончательно затихли человеческие голоса, мне не стало страшно. Ведь я шел по хорошо проторенной тропинке, которая хоть и петляла из стороны в сторону, но никуда не пропадала. Зато в моей молодой голове, полной творческих планов, рождалась задумка новой песни. Да что там песни! Целого альбома! Насыщенного ударными, приправленного тяжелыми гитарными басами и украшенного клавишными пассажами.
Лишь когда солнце, торжественно светившее мне всю дорогу, начало печально скатываться за горизонт, я понял, что заблудился. И даже верная тропинка, что упрямо вела меня от маршрута вглубь леса, как-то незаметно исчезла из-под ног. Я оказался один, без еды и воды, стоя столбом посреди стремительно темнеющего леса.
И даже тогда я еще не до конца осознал, в какую передрягу угодил. Ведь там, на маршруте, ведущем к заброшенному мужскому монастырю, остались мои друзья и руководитель группы. Они обязательно меня найдут, обратятся за помощью, вызовут спасателей и неутомимых поисковых собак. Мне надо только дождаться их, оставаясь на месте. Потому что хваленый сотовый отказывался ловить сигнал.
За спиной внезапно хрустнула ветка, отчего я подпрыгнул и едва не закричал в голос. Удержал меня только свой собственный страх, оплётший тело ледяными путами. Над головой гулко ухнула ночная птица, и сердце мое ударилось изнутри.
Надо немного потерпеть, твердил я себе, чувствуя, как предательская жажда высушивает гортань. Язык уже не помещался во рту, но я был твердо настроен дождаться поисковой группы. И лишь когда ветка ближайшего дерева ударила по лицу, сорвался.
Это сейчас я понимаю, что то была всего лишь ветка, с которой, скорее всего, просто тяжело взлетела та самая ночная птица. А тогда ужас, который упорно овладевал сознанием, всё-таки вырвался наружу и погнал меня, как свора собак гонит обезумевшего зайца.
Остановился я на краю болота, над поверхностью которого дрожало неприятное зыбкое марево. Еще пара шагов, и я провалился бы в самую трясину, что плотоядно хлюпала перед носками кроссовок. Лес остался позади, вернуться к деревьям у меня не было ни сил, ни желания заблудиться окончательно.
Я аккуратно отошел от края болота и сел прямо на землю, решив во чтобы то ни стало дождаться помощи. Чудовищно хотелось пить, а шершавый язык больно царапал нёбо. Подо мной была сырая земля, пропитанная насквозь болотной влагой. Даже эта гнилостная вода вызывала желание упасть лицом в землю и пить до тех пор, пока не распухнет живот. Мой отец служил в Афганистане. Он рассказывал, как однажды на выезде они, умирая от жажды, наткнулись на грязное озеро. В которое бросились тут же, несмотря на крики сержанта. От всеобщего упоения их не остановил даже тощий ишак, нагло ссущий в воду прямо у всех на глазах. Я смочил ладонь, прижал ее к губам и внезапно ушел в тревожное забытье.
***
Меня выбросило из сна резко, словно выстрелом. Еще пару секунд я мотал головой, пытаясь понять, почему же сижу прямо на земле в мокрых джинсах. Когда же понял и вспомнил, напряг слух до предела, пытаясь уловить звуки поисковой команды. Лая долгожданных собак я не услышал, зато увидел, как справа мелькает дрожащий огонёк, а чей-то строгий голос всё время повторяет:
– А ну пошла, мерзавка!
И отвечает ему тоненький девичий голосок:
– Дяденька, не бейте меня, я ничего плохого не сделала.
Люди! Там, вдалеке, где плясал слабый огонек света, были люди. Судя по голосам – взрослый мужчина и маленькая девочка. Если они здесь оказались, значит, отсюда должен быть выход. И было это самым важным – выйти к людям. Холод болотной земли почти парализовал мышцы, но я поднялся, кривясь от ломоты и разминая задубевшие ноги. Попытался крикнуть, привлекая внимание, но из глотки, лишенной слюны, вылетело лишь беспомощное карканье. Не оставалось ничего другого, как собрать оставшиеся силы и побежать, поскальзываясь на заплесневелых кочках.
Бежать – это сказано слишком громко, я еле плёлся, постоянно запинаясь о коряги и сучья, которые, как нарочно, попадались мне под ноги. Но спасительная искорка света приближалась. И вот я уже смог различить человеческие силуэты на уютной полянке, что раскинулась прямо на болотистом краю перед крыльцом дряхлого дома с выбитыми стеклами.
Невероятно высокий, сутулый мужчина держал в вытянутой руке керосиновую лампу, чей свет и привел меня сюда, и сердито смотрел на маленькую девочку, сидящую за кукольным столиком в трогательной компании плюшевых игрушек. Она с сосредоточенным видом, высунув наружу кончик языка, наливала в крохотные пластмассовые кружки игрушечный чай из маленького чайника.
– Пошла вон, мерзавка! – отрывисто выкрикнул мужчина, нависая над девичьей фигуркой, как ворон.
Девчушка скукожилась, метнула испуганный взгляд на устрашающую фигуру и пролепетала:
– Дяденька, не бейте меня, пожалуйста.
Клянусь, при виде этого зрелища, все мысли о собственном спасении, словно смыло той самой болотной водой. Картина на ночной полянке у здорового, адекватного человека могла вызвать лишь одну реакцию: ярость.
Я рванул к этому мучителю, запнулся о мокрую траву и растянулся прямо перед его ногами. Мелькнула мысль, что он сейчас меня попросту пнёт, круша рёбра и вбивая в пересохшее горло все мои гневные слова. Инстинктивно я свернулся в клубок, ожидая нападения и пытаясь защитить лицо и пах.
Но вместо болезненного удара я вдруг услышал, как мужчина лишь печально вздохнул. Словно мое появление здесь было в равной степени ожидаемым и нежеланным.
– Шёл бы ты отсюда, паря, – мягко произнес он и вновь прикрикнул, – а ты шуруй прочь, нечисть.
Я аккуратно приподнял голову и сразу же наткнулся на внимательный взгляд девочки. Это был странный взгляд. Глаза без зрачков мутного болотного цвета смотрели мне прямо в мозг, вскрывая лихорадочные мысли, как штопор вскрывает бутылку с вином.
– Разве ты не видишь, человек умирает от жажды, – внезапно повзрослевшим голосом произнесла девчушка, – мы просто обязаны угостить его чаем. Правда, друзья?
Видимо, жажда на самом деле помутила мне разум, потому что я увидел, как кивнул плюшевый медведь, а зайчик с оторванной задней лапкой вытер слезы, капающие в чашку.
– Ты же хочешь пить, правда? – обратилась ко мне эта странная девочка.
И я закивал так, что голова едва не отвалилась. Словно зачарованный, смотрел я, как детские ручки наливают в игрушечную чашку мутную воду, и непроизвольно сглатывал.
– Не пей, парень, не надо, – сказал над моей головой мужчина с фонарем, – пропадешь совсем.
Девчонка заливисто рассмеялась, откинув голову. Я видел, видел, как она взрослела с каждой минутой, превращаясь из маленькой девочки во взрослую женщину, но мне было плевать. Единственное, что сейчас интересовало мой измученный организм – это когда ее руки поднесут к моим губам заветную чашку с чаем.
– Эх, Прохор, – весело проговорила хозяйка плюшевой полянки, – что при жизни ты был слизняком, что после смерти им и остался.
И даже на эту странную фразу мне было плевать. Я будто под гипнозом смотрел, как ко мне подошла молодая женщина, грациозно присела на корточки и протянула чашку, выросшую до нормальных размеров вместе с ней.
Тот, кого назвали Прохором, взмахнул, было, рукой, чтобы выбить у меня долгожданную воду, но бывшая жертва, вскочив на ноги, зашипела рассерженной кошкой и толкнула его в грудь. Прохор упал, как подломленный, выпустив из рук керосинку, которая тут же погасла, погрузив во мрак весь происходящий абсурд.
Но мне до этого не было уже никакого дела. Я пил вонючую болотную жижу огромными, жадными глотками, словно это был бокал с хрустальной горной водой.
***
– Ох-хо-хо, – протянула зайчиха, вытирая слезы поникшим ухом, – все мы здесь так и оказались.
Плюшевый мишка отчаянно закивал, подтверждая заячьи слова. От усердия, с которым болталась медвежья голова, на тряпочной шее разошлась пара швов.
Моя история, как оказалось, не была уникальной. Мы все – набитые сейчас ватой – когда-то были людьми, которые однажды заблудились в том чертовом лесу. И всех нас когда-то вывел на эту полянку дрожащий огонек Прохоровской керосинки. И всех нас встретила маленькая девочка – хозяйка местного проклятого болота. И каждого из нас она чем-то угостила.
Я очнулся в тесном помещении, без лучика света. Затаённая клаустрофобия вырвалась из меня нарастающей паникой. Я попытался встать, но увяз в чем-то мягком. И тогда я начал барахтаться, помогая себе руками и пробивая путь наружу. Наверх. Туда, где должен быть выход.
Пока умоляющий женский голос, идущий из-под ног, не прохныкал:
– Успокойтесь, молодой человек, а то вы мне все уши уже оттоптали.
Они все терпеливо ждали, когда у меня пройдет первый шок, пока я топтался по их плюшевым телам, еще не осознавая того, что сам только что пополнил сумасшедшую коллекцию игрушек.
– Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
Кто-то с чувством продекламировал Бродского.
– Ах, оставьте, – истерично выкрикнула хозяйка оттоптанных ушей, – надоели хуже горькой редьки.
-Вашу бы энергию, милочка, да в мирное русло, – язвительно ответили из правого угла.
– Зато вам всё, смотрю, по барабану, – огрызнулась зайчиха, – нет, чтобы помочь человеку.
– Точно человеку? – зачем-то уточнили из того же правого угла.
Всю это словесную перепалку я едва слушал, борясь с очередным приступом клаустрофобии. Упорно отталкиваясь от протянутых ко мне игрушечных лап, я рвался наверх. Пока чья-то ловкая подножка не подкосила меня, заставив опрокинуться на спину и взвыть, суча в воздухе плюшевыми лапами.
– Тигру сделала, бесовка, – спокойно описал меня кто-то из темноты. – Не, ну а чего? Симпатичный получился.
После этого я ушел в спасительный обморок, отключившись от сжимающей грудь тесноты и мечтая проснуться. Дома.
***
Но проснулся я ночью, когда детские руки вытаскивали меня из деревянного ящика, ставшего нашим общим домом, и рассаживали на стульях вокруг маленького столика. Девочка, нахмурив брови, осмотрела надорванную шею мишки, покачала головой и, размахнувшись, с неожиданной силой забросила сломанную игрушку в центр болота, которое тут же чавкнуло и сожрало подношение. Зайчиха отвернулась в ужасе, прикрыв стеклянные глаза ушами.
Из дома вышел Прохор с незажженной лампой в руках.
– Опять? – простонал он, глядя, как девочка рассаживает игрушки. – Что ж ты не уймешься до сих пор? Ведь тридцать лет прошло.
– Ты, папочка, не говори лишнего, – не отвлекаясь от своего занятия, пробормотала девчонка, – лампу давай разжигай. Чую я – сегодня будет весело.
– Чтоб тебя черти забрали, – в сердцах бросил Прохор.
И тут девочка внезапно выросла. Порывисто обернулась и пошла на отца, уперев руки в бока.
– А ты не заметил, папочка, – с издёвкой проговорила она, – что я уже там? В аду, у тех самых чертей? Это же ты отправил туда мою маму, когда она пришла к тебе, беременная мной. Она и сейчас там, в омуте, на дне, задушенная тобой и проклятая.
Прохор уронил лампу и закрыл лицо руками.
– Я не хотел, – проскулил он, падая на колени. – Это было тридцать лет назад! Ты уже убила меня, дай же мне просто уйти.
Дочка отвернулась от него, взметнула волосами и опять превратилась в маленькую девочку.
– Тридцать лет не срок, – пропела она тоненьким голоском. – Когда тебя, рожденную у мёртвой матери, выкармливает болото. Ну, ничего, папочка, зато сейчас мы навсегда вместе. Нав-сег-да, тра-ля-ля, счастливая семья.
Прохор, всё так же поскуливая, поднялся на ноги. Взял лампу, чиркнул зажигалкой и зажег тот самый дрожащий огонёк, на свет которого должен был кто-нибудь прийти.
Зайчиха сидела рядом со мной, бесшумно роняя слёзы в игрушечную чашку. Я физически ощущал, как мою плюшевую морду растягивает идиотская улыбка Тигры из Вини-Пуха. Куклы с фарфоровыми лицами и румяными щеками просто тупо взирали на происходящее.
***
Это повторилось еще три раза. Прохор всё также нависал над дочерью, обзываю ту мерзавкой, а она просила не бить ее, прикрываясь ладошками.
В нашей компании опять появился плюшевый мишка взамен сломанного, утенок пронзительного канареечного цвета и непонятный зверь неопознанной породы.
Пока однажды на проклятую поляну не вышел поджарый мужчина с рюкзаком за плечами.
Сначала всё пошло по накатанному сценарию, когда Прохор исполнял роль мучителя маленьких девочек, а болотная нечисть откровенно его боялась.
Но потом что-то пошло не так. Потому что мужчина просто зарядил Прохору кулаком в лицо, схватил девочку на руки и бросился бежать.
– А чай? –заголосила бесовка на его плече.
– У меня в рюкзаке лимонад, – ответил ей мужчина и рванул через болото, которое вдруг ожило и завыло отчаянным женским голосом. Голосом матери, теряющей ребенка.
Мы смотрели им вслед стеклянными глазами и видели, как на мужском плече оседало, истлевая, давно мертвое тело давно умершей девочки.
– Что за чертовщина? – воскликнул мужчина и отбросил скелет в сторону. – Ну и мерзость!
А Прохор истлел сразу, едва тело дочери, убившей отца, пересекло границу поляны. Осталось лишь тоскующее болото и мы, сидящие вокруг кукольного столика, на котором до сих пор стоят чашки с налитым чаем.
И каждый вечер, по очереди, мы рассказываем друг другу наши истории. Найдите нас, пожалуйста.
Другие публикации автора:
Автор публикации
