Ильга, так ее звали…

Ильга, так ее звали…

Итак, свершилось, я купил дачу. Хотя если быть до конца честным, дачей этот сад и хибарка, сбитая из горбатых, уже полусгнивших досок назвать можно было только с большой натяжкой.

Сад, правда, был хорош. Старые, но ухоженные деревья были аккуратно побелены, все больные сучья спилены. Ровные ряды смородины и крыжовника у забора, усыпаны ягодами. А вдоль дорожки, выложенной старым, темно-красным, покрытым изумрудным мхом кирпичом, вальяжно раскинулись огромные кусты пионов.

А я стоял на округлой лужайке и смотрел, как бригада молодых ребят из Молдавии, весело и дружно ломали, теперь уже мой дом.

Ломали — то они хорошо, споро.

Ломы и багры так и мелькали у них в руках.

— Поберегись! — Закричал коренастый бригадир строителей, но закричал уже поздно, не успев отскочить, я оказался в эпицентре рухнувшего домика. Тучи пыли, обрывки стекловаты, щепки и гнутые гвозди окатили меня плотной, удушливой волной. Слегка протерев глаза от пыли, я увидел, что к моим ногам подкатилась большая бутылка темно-зеленого стекла, закупоренная грубо выточенной, деревянной пробкой. Осознав, что я цел и невредим, разбитной бригадир обрадовано гаркнул.

— Осторожней, вдруг там старик Хоттабыч!?

— Тоже мне, остряк доморощенный…

Пробормотал я и, обтерев травой бутылку, с удивлением увидел сквозь волнистое стекло туго свернутую тетрадь. Пробка, усохшая и потрескавшаяся от времени, вышла свободно, но содержимое плотно сидело в бутылке.

— Придется разбить.

Сказал подошедший молдаванин, услужливо подавая мне молоток.

— Чего тебе?

Недовольно спросил я. Слишком активный бригадир уже начинал надоедать.

— Аванс бы не плохо.

Улыбаясь во весь рот, заявил тот

— Пыли вишь сколько? Молока нужно купить и вообще…

Он неопределенно покрутил пальцами у меня перед лицом.

— Изыди — простонал я и двадцать американских рублей перекочевали в его карман. Вся бригада как-то очень быстро поднялась и, погрузившись вместе с баграми и ломами в старенькие «Жигули», уехала по направлению соседней деревни — надо полагать за молоком.

А я, разбив бутылку, сел на уцелевшее после погрома крылечко и взял в руки свернутую тетрадь. Бумага пожелтела и приобрела, какую-то несвойственную ей ломкость, а чернила, некогда черные, полиняли и порыжели.

На обложке тетради, крупными буквами было выведено, старательно и жирно.

«ИЛЬГА, ТАК ЕЕ ЗВАЛИ».

Бегло просмотрев тетрадь, я понял, что передо мной, что-то похожее на детский мальчишеский дневник, но дневник бессистемный и бестолковый.

Кое-где белели пустые страницы, отсутствовали даты, красными чернилами вписаны четверостишья… Я уже хотел отбросить рукопись, но что-то зацепило мое внимание и лишь через некоторое время, я понял, причину своих сомнений.

Дата.

В конце тетради, жирной волнистой чертой было подчеркнута знаменательная и одновременно роковая дата: 21 июня 1941 года.

Последний мирный день перед началом Великой Отечественной Войны. Теперь, уже отбросив предвзятость и сев поудобнее, я углубился в рукопись с первой ее страницы..

«ИЛЬГА, ТАК ЕЕ ЗВАЛИ».

 

Привет всем. Если мы еще не знакомы — здравствуйте, меня зовут Олег Звонарев. Родители меня прозвали — Звонком. Почему? Ну, может быть из-за фамилии, а может быть потому, что голос у меня очень громкий и звонкий. Но я не обижаюсь, Звонок, так Звонок, им виднее, все-таки они мои родители и их уже не переделаешь, поздно, по-моему. В этом году наш дачный сезон открылся очень рано. Как только у меня в школе закончились занятия, так сразу же и поехали. А все потому, что родители надумали рыть колодец.

Правда, сначала они хотели нанять землекопов, но те заломили такую цену, что мама ахнула и схватилась за сердце, а папа крякнул, но хвататься ни за что не стал, а только помянул японского городового и решил копать сам.

Отец мой офицер красной армии, поэтому все его предложения похожи на приказы подчиненным.

— Итак, дислокация следующая. — Сказал он, закуривая.

— Я рою, мама — готовит, а Звонок ходит за водой на ближайший пруд и поливает огурцы.

Мы с мамой промолчали и через час, скидав в машину все необходимое, поехали. Приехав на дачу, сразу же стало ясно, что папа к рытью колодца морально еще не готов.

Целых два дня он выбирал место, а, выбрав, обложился книгами и справочниками, приступил к изучению теории рытья колодцев. Мама вздохнула и с головой погрузилась в кухонные проблемы, а я с двумя мятыми ведрами начал курсировать между прудом и старой, рассохшийся бочкой, стоявшей возле крыльца, в которую я выливал принесенную с пруда воду. Дни стояли жаркие и грядки впитывали воду словно промокашки. Папа же, обложившись книгами, задумчиво покачивался в гамаке, покуривая свою любимую «Герцеговину Флор».

Рытье колодца в теории, ему определенно нравилось. Впрочем мы с мамой на него особо не обижались. Быть офицером наверное не легко и он, конечно просто обязан основательно отдохнуть перед началом рытья колодца.

Итак: мама готовила, стирала, убирала в домике, рыхлила и полола в саду, я носил воду из пруда и поливал уже заранее ненавистные мне огурцы.

И вот, как-то утром, подойдя к пруду, бросив свои ведра в голубоватую осоку, я присел на огромный, теплый от солнца гранитный валун, лежащий на берегу. Солнце, отражаясь в воде, дробилось на сотни маленьких солнц, которые, нещадно слепя глаза, заставляли щуриться меня словно сытого кота возле большого блюдца с молоком. Неожиданного для себя, я задремал и проснулся лишь от того, что услышал странные, необычные звуки, плывущие над прудом.

Недалеко от меня, по пояс в прозрачной воде, стояла худенькая девочка и расчесывала свои длинные, огненно-рыжие волосы. Звуки песни, которую она пела, чем-то напоминали звуки игры смычком на большой, двуручной пиле — такие же тягучие и тоскливые.

— Ты кто?- неожиданно охрипшим голосом спросил ее я. Она посмотрела на меня, и немного помедлив, словно в чем-то сомневаясь, ответила.

— Я нимфа, Ильга.

— Врешь! — вырвалось у меня.

— Я ни когда не вру — ответила девочка и вновь взялась за свои волосы. Честно говоря, я никогда подобных волос еще не видел. Длины они были необыкновенной и их концы плыли по воде, колыхаясь словно водоросли. Почему-то именно вид этих волос, убедил меня в правдивости ее слов больше всего.

Одежда Ильги была словно выткана из чего-то воздушно- зеленого, почти прозрачного. Невольно покраснев, я отвел от нее свой взгляд и вдруг почувствовал, что она присела на камень возле меня.

Я растерялся и навенрно именно поэторму бухнул глупое.

-А где же твой хвост? Сняла?

Она тихо рассмеялась и вместо ответа подобрала в колени свои ноги и я увидел ее маленькие, розовые пальчики, с тонкой прозрачной перепонкой между ними. Почему-то мне сразу же понравились ее ноги и вообще, вся она была какая-то необыкновенно хорошая. И красивая…

— А я тебя уже не в первый раз вижу здесь. — Вдруг сказала Ильга.

— У вас, что колодца нет?

Утвердительно кивнув ей, я объяснил, что отец сомневается в выборе места для колодца.

— Это же так просто.

Рассмеялась она звонко.

Завтра утром я укажу такое место, где вода очень близко у поверхности. А сейчас иди, честно говоря, спать очень хочется.

— Спать? А где же ты спишь?

Нимфа указала рукой на маленький островок, густо заросший камышом и желтым ирисом.

— Там у меня шалаш.

Она улыбнулась и беззвучно соскользнула в воду. Через минуту на островке мелькнули ее рыжие волосы и вновь жаркая тишина опустилась над прудом. Набрав воды, я как завороженный пошел к дому. А там рытье колодца перешло уже в следующую фазу.

Отец, разложив лопаты и ломы, нежно поглядывая на свой инструмент, не спеша, потягивал горячий чай из огромной пиалы, степенно вытирая обильный пот собственной майкой. Увидев меня, он важно произнес.

— Ну что сын, вот сейчас лопаты наточу и все, вперед. Место я уже выбрал. Проследя взглядом за его указующим перстом, я увидел колышек, вбитый в небольшой холмик, поросший чахлой, серебристой полынью.

— Пап, а ты не мог бы отложить колодец до завтра? — спросил я.

— А почему?

С надеждой поинтересовался отец, отбрасывая лопату в сторону.

— Ну ладно, договорились. Завтра, так завтра.

— Выслушав мои спутанные объяснения, проговорил отец направляясь к своему любимому гамаку.

На следующее утро, выйдя из домика на улицу, я сразу же заметил желтую полураскрытую кувшинку, покрытую капельками серебристой росы, лежащую на траве возле калитки. Вбив в это место колышек, я со всех ног полетел к пруду.

Ильга плавала на спине и опять пела свои странные, тоскливые песни.

— Ильга, здравствуй! — громко закричал я.

— Тише, тише. — Зашептала нимфа.

— Зачем так шуметь? Ты всех распугаешь.

— Кого? — поинтересовался я.

— А вот прислушайся…

Мы стояли рядом, на гранитном валуне и напряженно слушали тишину. И вдруг я услышал, быть может, первый раз в жизни прекрасную музыку тишины.

Где-то выводил трели запоздавший соловей, очень далеко слышалась глухая дробь дятла, а прямо под нами, в ярко-зеленой ряске, что-то тихо и грустно вздыхало и стонало. Одинокие лягушки негромко переговаривались по периметру пруда на своем, лягушачьем языке, чем-то, напоминая мне старушек, сидящих на скамейках в тенистых Московских сквериках.

Ну, как, слышал?- спросила Ильга.

— Да, — Ответил я и в первый раз смело посмотрел ей в глаза.

— Какие зеленые!? Как крыжовник! — поразился я, и совершенно неожиданно для себя самого, поцеловал ее в прохладную щеку, покрытую чуть заметным, светлым пушком.

Она беззвучно рассмеялась, а я в смятении побежал прочь от пруда.

Дома, вместо обычно аккуратно выглядевшего отца, меня встретил некто с ног до головы вымазанный красной, подмосковной глиной.

— Ага, пришел!? — Радостно завопил этот некто, голосом отца.

— Пока ты бродил где-то, я уже дошел до воды!

Я с опаской подошел к большой, округлой яме. На дне ее действительно виднелась рыжая от глины вода.

— Теперь осталось соорудить сруб и все: колодец готов.

Отец был искренне рад и горд собой.

— Теперь тебе не придется целыми днями пропадать на пруде, теперь у нас своя вода! Завтра пойдем с тобой к леснику, пусть выпишет пару бревнышек для сруба.

Отец подошел к бочке и стал с наслаждением умываться, фыркая и безжалостно разбрызгивая принесенную мной воду. Я незаметно выбежал из калитки, прихватив из кухни большой кусок пирога с клубникой, испеченный мамой накануне.

Ильге пирог понравился. Она сидела на берегу, ела пирог, весело поглядывая на меня, а я смотрел на нее и думал, а что же она ест обычно, где живет зимой, когда пруд замерзнет и все покроется снегом? И вдруг, ее лицо помрачнело, стало грустным и задумчивым. А я очень четко осознал, что она скорее всего может читать мои мысли.

— Ну, что ты за человек?— прошептала она.

— То кричишь, то думаешь о грустном, вечно все портишь. Лягушек я, конечно, не ем, тем более в сыром виде, но корешки аира, очень вкусные. А сколько в лесу ягод, яблок — дичков, грибов, наконец. А ближе к зиме, я перехожу в речку, которая не замерзает. Она помолчала не много, а потом уже более весело спросила меня.

— А хочешь, я тебе твое будущее скажу?

Не дождавшись ответа, она нырнула в воду. Через минуту, я держал в руке большой, круглый, похожий на сердце лист кувшинки, а в его центре, словно ртуть, бегал шарик воды. Ильга внимательно вгляделась в этот шарик и вдруг с силой ударила меня по руке. И лист, и шарик воды, конечно, выпали у меня из рук, а на мой незаданный вопрос нимфа проговорила требовательно.

— Поклянись, что выполнишь мою просьбу.

— Клянусь! — удивленно пробормотал я.

— Сейчас иди домой и, запомни крепко накрепко все, что ты здесь видел. Ни когда не забывай, ни этот пруд, ни этот камень, ни маленькую веселую нимфу Ильгу, которой так понравился мальчишка — Олег Звонарев. Иди Олежка… Иди.

Усиленно пытаясь не расплакаться, я спросил поднимаясь.

— А мы еще встретимся?

Грустно посмотрев на меня, она медленно покачала головой.

— Иди домой Олежка и торопись, завтра начнется война. Очень большая и страшная война.

Ильга повернулась ко мне спиной и не торопясь, словно для того, чтобы я еще лучше ее запомнил, шагнула в воду.

А домик наш, меня встретил вкусным запахом маминых блинов, тихим пением Вертинского, доносившимся из патефона, стоявшего на подоконнике и мерным посапыванием уставшего за день отца. Достав с этажерки чистую тетрадь, я поднялся по скрипящей лестнице на чердак и при тусклом свете вечернего солнца крупно вывел.

«ИЛЬГА, ТАК ЕЕ ЗВАЛИ».

…Я сидел на шатком крылечке и бездумно курил. Старая, мятая тетрадь лежала рядом, а огромная, похожая на мамин блин, желтая луна освещала все вокруг, таинственным, бледным светом. Выбросив окурок, я поднялся и самому себе, удивляясь, пошел по направлению к пруду…