Был в городе один купчина. Слово имел да уважение. Два сына – как столбы по бокам его дело подпирали. А младший, Демьян, кривым тыном сбоку припеку. Цифирь да грамоту кое-как освоил. Зато щеголем ходил так, что бабы мужние оборачивались – стройный, высокий, да язык подвешен. Начинает баить, так девки рты поразёвывают и стоят как на службе в церкви. Много урону от того было отцу. Откупится от очередных обиженных, да за розги хвать – ум разум вбить, коли как положено не усваивал. Так мать в ноги кидалась. Любила младшего без памяти – поздненький был. Как родился, так думали не выживет. Выходила, вымолила, выплакала. Отец и не лез к ним. А как спохватился – поздно было – избаловался сынок.
Решил к делу приставить – хоть в малой лавке, где безделушками торг вели. Авось за голову возьмется, когда живу копейку в руках подержит. Да только один разор был от такого хозяина. По улицам не шатался и то добро. А в лавке той мелочной разносортицей торговали. Приказчики по деревням, да по городкам ездили, за малу деньгу у людей всякое скупали, а потом сам три в городе продавали. Тут тебе и игрушки детям, и простенькие поделки из камня, посуда берестяная. Бывало, и у нуждающихся чего выкупали серьезное.
Привез как-то один сверток тугой. Видно – много тот пережил, да в любви и заботе содержался. Демьян как его в груде всякого заметил – как под руку толкнуло. Схватил его и сразу тесемку кожану рвать. Развернулся сверток, а то вышивка. Девка там с глазами зелеными в дорогом уборе. Как посмотрел на нее, так пропал. «Кто это?» спрашивает приказчика. А тот ему:
– Так камена девка, Хозяйка горы медной, вродь.
А сам глаза прячет.
– Никак боишься, Аким?
А приказчик ему осторожно так отвечает:
– Боюсь не боюсь, да опасаюсь, Демьян Афанасьевич. Старики говорят, подальше нужно от её держаться. И не дай бог, внимание ее привлечь.
– Заячье племя, – усмехнулся Демьян. А сам к вышивке глазами прикипел оторвать не может. А девка на ей будто живая – то бровью поведет, то волос спадет, то шевельнется.
– Где взял красоту такую?
– Так в шинке в поселке близ Хрустальной за рубь взял. Шинкарь так и рад был избавиться, говорит, руки жжёт.
– А он где взял?
– У пропойцы за долг отобрали, – усмехнулся Аким. – Ох уж тот орал, выпороть грозился, да в ворота почитай два дня стучался опосля, плакал, умолял. Да куда там – есть на что пить, так пей. А коль гол, как сокол, так иди летай.
– Хороша, – мечтательно проговорил юноша. – А каменья какие на вышивке?
– Так разны. Тут хризопразы, тут сердолики, малахит, змеевик, да хрустальный бисер. А остальных не ведаю.
– А расскажи еще.
– Так то не ко мне, к мастерам горным – они ведают.
– Про вышивку эту – никому. Узнаю, что разболтал – пеняй на себя.
– Да бог с вами, хозяин, – перекрестился Аким.
Ушел приказчик. А парень всё на девку смотрит.
С тех пор Демьян заболел камнем. Отец не нарадуется – сын за ум взялся. С приказчиками стал ездить да товар смотреть. И будто чуйка проснулась – такие штуки вез, что народ в лавку с утра в очередь занимал. Тащил токма самое лучшее да чудное. Особливо до малахиту охоч был. Пока все предложенное мастером не перетрогает, не обнюхает, не успокоится. Дела в лавке в гору пошли и доход появился. Но и Демьян уже не тот стал, что прежде. Копейки лишней не даст где раньше рублем кидался – до семи потов торгуется за каждую полушку. Скуп сделался, в чем даже родича переплюнул. А девок так сторониться начал – говорит, баловство это всё. Мать с отцом улыбаются – повзрослел мальчик. Да не знают, что причиной тому вышивка та, что в тайной комнате на стене висит, а вокруг – алтарь растет из каменьев да самоцветов. А комната сама – аки пещера. Даже спал там иногда подле вышивки, на камне зеленом, да камнем укрывшись.
Однажды завели его дороги на Красногорский рудник. Всегда тут было много всего. Да только в этот раз – в пустую скатались. Ничего дельного не сыскали, а что предлагали, так за то и копейку много. Мастера руками разводят, мол, нету ничего, одна обманка идет.
– Как же так нету, – вспылил Демьян, – коли обычно под ногами валяется? Сам найду, раз вы такие незрячие. Указывайте, куда идти.
Ну ему на Змеиную горку и указали.
Сам ушел – никого не взял. Ходил до темна. И вправду – как вымел кто. Уж ёлки стали солнцу пузу царапать и вертаться пора, как заприметил: блестит чавой-та в трещине. Наклонился – а там перстень печатка. Сам серебро, да самоцвет в оправе огромадный. Будто светится изнутри и на палец сам просится. Ну Демьян его тут же и надел. И точно – будто с него мерку брали. И сел как тут и был. Приказчик даже обновки не заметил.
Набрали всякого, чтобы не пустыми, да обратно по свету. Едут, а Демьян все глаз отвести не может от перстня – любуется. А как до городу доехали, Демьяна в его тайну комнату так повело, что ноги сами пошли. Затворился. И тут палец сжало. Смотрит он на него, а в камне лик женский проявился. И вроде как на вышивке – глаза зеленые, с хитринкой, уста алые, брови червленые. Да в зеленом вся. От только такая, да не такая.
– Здравствуй, Демьян Афанасьевич. Вещь у тебя моя.
И вроде улыбается, да зябка Демьяну стало. Посмотрел на бабу в камне, а потом на вышивку. Тут семи пядей во лбу и не надо – не камень-баба на вышивке, а человек – с душою божьей. А в камне так окромя Хозяйки и быть некому. Без воли склонил голову низко.
– Здравствуй, Хозяйка.
А сам все думает: «Кто ж на вышивке то тогда?»
– Признал, – улыбнулась ему женщина. – А на вышивке – дочка моя, Танюша.
Говорит, словно мысли ведает.
– Принеси мне вышивку туда, где перстень нашел – щедро одарю за то.
А Демьян то бы и рад, да только глянул в очи зеленые, что со стены на него смотрят, так засомневался.
– Щедро одарю, – повторила и рукой повела. И будто в камень Демьян провалился. А там – пещера не пещера, лес не лес, а все из камня округ да камнями самоцветными завалено. Света нет, а переливаются, сверкают. Кучами лежат, сами в руки просятся, да сиянием своим последний разум затмевают.
Очнулся Демьян и только шепчет «Хочу». Осмотрел свои сокровища с таким тщанием отобранные – сор пустой. Ни одного из тех виденных не стоят все вместе взятые.
Глянул на вышивку – а девушка там брови нахмурила и будто шепчет: «Неужто, Демьянушка, меня на блестяшки выменяешь?». И слеза в уголке глаза сверкнула.
Тряхнул головой Демьян, да говорит дыхания переводя:
– А коли не отдам?
– Тогда и про каменья забудь. Не пойдут больше тебе в руки.
И так на него глянула из перстня, что нутро скрутило.
– Подумать мне нужно, Хозяйка. Пару ден дай. Тяжелый выбор.
– Подумай, – кивнула головой женщина, усмехаясь. И пропала.
До ночи сидел на вышивку Демьян смотрел да камешки в руках катад. И чем дольше смотрел, тем жестче лицо становилось. Так и другой день прошел – только отобедать выходил. Мать переполошилась, вся. Крутится пчелой округ, да молчит сын. За вторым – третий минул. В лавке не появляется, дела забросил. Только все на перстень свой глядит, да палец мнет – поддавливать стал перстень. И шепоток из перстня: «Решай».
На вечер пятого дня, так не выдержал. Глянул последний раз на вышивку: совсем загрустила девушка – уже не на нее смотрел больше Демьян, а на камни, что вокруг нашиты. Скрутил её решительно в сверток, чехлом укрыл, да велел лошадей запрягать. Холоп было рядится, мол кто ж на ночь глядя, да Демьян ему в рожу кулак сунул. То заминка и вышла. Увидала то мамка с терема и во двор выскочила.
– Демьянушка, куда ты на ночь глядя то?
– Дело у меня, маменька.
– Да что ж за дела то такие! – закудахтала, а у самой то уж глаза на мокром месте.
Демьян ничего не ответил, да в пролетку прыгнул. Коням задали так, что аж собаки по дворам загавкать не успевали.
– Ванька, закладывай тоже, – властно махнула рукой женщина. И, как была, вдогонку отправилась.
До поселка добрались в сумерках. Благо ясно было. Всю дорогу Демьян порывался оперед пролетки бежать – медленно ему было. Доехали кое-как. Так юноша сразу и метнулся со всех ног на Змеиную, сверсток сжимая. Пробовали удержать – так зыркнул, что отступились. Увидали, что зеленью глаза подернулись. Креститься стали. А парня уже и след простыл.
Стемнело совсем. Не зги не видно. Да сами ноги несут. Ни разу не оступился – будто кто тропинку выстилал. До приметной трещины добежал и встал, как вкопанный. Развернул сверток – и снова на девку смотрит. Задумался. А вокруг все светится начинает, словно камень – что бумага, под которой свечой водят.
И лес тот из видения. И каменья лежат сияют грудами среди каменных деревьев – хоть лопатой греби. Еще больше стало. Демьян то на девушку – то на камни, то на девушку – то на камни. Смотрел, смотрел, да внизу очутился. По колено в самоцветах. А они сами в руки прыгают, к ногам липнут, за пазуху просятся.
Замер Демьян – да руки то без воли тянутся к ним. Тут навстречу ему Хозяйка выходит.
– Здравствуй, Демьян Афанасьевич. Никак, решился на что?
А парень то ни жив ни мертв – из-за спины Хозяйки девушка с вышивки выступает. Еще краше. Да только сразу видно жива ишо – не успела окаменеть.
– Здравствуй, Хозяйка, – поклонился в пояс Демьян. – И ты, Танюша, здравствуй.
Сказал, а что дальше говорит не знает.
А Хозяйка смеется звонко.
– Что Демьянушка, так еще тяжелее?
Танюшка стоит хмурая, молчит, почти не дышит, а в руках платок мнет. Боится на нее Демьян глаза поднять. Потому что выбрал он уже.
– Нет, хозяйка. Так даже легше. Баб таких живых я себе и на земле охапку найду, а вот сокровищ этих, там не сыщешь.
И легко в руку Хозяйке сверток сунул и на Танюшку глянул мельком. И был взгляд его холодный, безразличный. Не улыбнулся, ни кивнул. Посмотрел на нее, как на пустое место, да давай камни из-под ног хватать и ховать за пазуху. Улыбается, словно блаженный, и все хапает, хапает. Уж одежонку раздуло от каменьев, сыплются обратно, а не может остановится.
Покачала головой Хозяйка, да ничего не сказала. А девушка заплакала. И каждая слеза, падая на пол в такой же камешек, что вокруг превращалась. Камни те – то слезы ее были горючее. А Демьяну и дела о том нет – совсем помешался.
Хозяйка уж повернулась уходить, да Демьян её окликает:
– Хозяйка, а как унести-то отсюда всё, что мне причитается?
Только та рот открыла ответить, так Танюшка вперед выступила, грозно сверкнула очами.
– Ах ты ж козёл душной! Всё вынести хочешь? Так выноси!
И такой от нее страх пошел, что Демьян в ужасе руками от нее закрылся с пятернями растопыренными. И глядь – уже не человек перед ней, а козёл, жалобно блеющий. Где руки голову закрывали – там рожки о пяти веточках. Где перстень был тяжелый – копытце серебряное. А живот распирает – будто камней туда доверху насыпано.
Мекнул козёл жалобно, да под заливистый смех Хозяйки, наружу в темноту выскочил.
***
А купчиху в лес мужики не пустили. Уж как рвалась, выла да билась. Заперли её в горнице, да мужу весть отправили. Но как свет, стала серьез грозиться. Коли не отпустят ее, всех в забое сгноит. Испугались мужики, да отперли. Она тут же и ушла, наказав за ней не ходить. Идет по лесу, а куда – сама не знает. Но ведет сердце материнское.
Пять ден плутала. Все платье изодрала на ветках оставила, сапоги стоптала. Волосы простые рыжие по плечам рассыпались. Осунулась, обессилила, исхудала на корнях да ягодах. Шла, шла, а тут встала и стоит. Лес лесом, камень – камнем. Да чувствует – пришла.
Скала голая, рябина голову клонит. А вокруг – ящерки шныряют. Всех цветов. Она дальше идти – а ящерки под ногами ковром пестрым не пускают. Если шаг сделать – глядишь, раздавишь.
– Никак за сыном пришла?
Обернулась – Хозяйка на камне сидит, волосы расчесывает.
Сжала кулаки купчиха.
– Отдавай сына моего, хитра!
– Не брала я его, сам пришел, – рассмеялась Хозяйка. – Не могу отдать, чего не имею.
И давай опять хохотать.
Ничего не сказала купчиха, да кинулась на неё. Шипит, норовит в лицо вцепиться ногтями.
– Брысь, кошка бешеная, – отмахнулась Хозяйка. И не женщина перед ней более, а кошка рыжая ободранная спину гнёт, да урчит утробно.
– Коль обуздает сын твой жадность, да камни людям отдаст, тем спасётся. А иначе – век козлом бегать. Так ему и передай, когда найдешь.
Зыркнула кошка недобро, да в кусты прыснула.
С тех пор стали охотники встречать козла необычного с копытцем серебряным и рогами о пяти веточках. Да кошку рыжую, что по лесу рыщет, будто ищет кого.
Конкурсные рассказы
Нашедшийся
Кофе
Запах
Пастырь
Счастья, здоровья
Мечта
Автор публикации
