Утро. Всё ещё пахнет пшеничной кашей и какао с молоком после только что окончившегося завтрака.
– Я вчера смотрела мультик про кота и мышь очень смешной, – Женя, которая была немного старше, чем все мы, всегда стремящаяся быть первой во всём.
– А мне папа на видике включал, – Иван был из зажиточной семьи и от Жени отставать не хотел.
– И я.
– И я смотрел.
Никто не хотел быть не видевшим очень смешного мультика про кота и мышку. А я не видел. А я только видел по кабельному про белую собачку с грустными глазами– Я тоже смотрел, – уверенно соврал я, – и про собачку белую.
Миша, мой друг, отец которого служил в Германии, посмотрел на меня удивленно.
– А где ты смотрел? У вас же видика нет?
– По кабельному.
– А не врешь? – Женя, которая всегда была за правду, строго на меня посмотрела.
– Мамой клянусь.
Все покивали – такой страшной клятвы для подтверждения правдивости всем хватило.
Потом мы рисовали – у Лены был день рожденья мы рисовали ей. Я нарисовал красивого оленя и написал «ЛЕНЕ». Я хорошо рисовал. Женя тоже хорошо рисовала, но не умела писать. Ася попросила тоже подписать ее рисунок.
Бело-серые простыни, пахнущие хозяйственным мылом и красные одеяла, которые так тяжело вдеть в пододеяльники. Кровати рядами. Серый день в окнах. Все спят. А я не сплю.
Зачем я поклялся мамой – я же врал? Мне тогда было жизненно важно – быть как все. И что теперь? Она заболеет? Или… Нет, не думать. Умрет?
Я ворочался, белые стены и потолок давили на меня.
А я если вечером я посмотрю мультик про кота и мышку, то это считается? Может хватит, чтобы исправить. А если нельзя исправить? А если она уже…
Борщ я разлил и накрошил хлебом. Почетная табличка самого аккуратного тут же была перевешена Аллой Леонидовной на стульчик Жени, которая всегда старалась быть самой аккуратной, но так и не могла научится правильно держать ложку. А я умел. Я даже Асю научил, которая попросила. Женя не просила, и её я не учил.
Игры не радовали, и я сидел на стульчике в стороне. Все мои мысли были только о том, чтобы дождаться вечера, когда придет, а придет ли, мама. Алла Леонидовна, заметив мой поникший безразличный вид, потрогала мне лоб.
– Ты не заболел?
– Нет.
– Обидел кто?
– Нет.
– Опять Вова дразнился?
– Нет, – хотя дразнился, но к моей грусти он отношения в этот раз не имел.
Алла Леонидовна покачала головой с пугачевскими кудрями и отошла к девочкам, которые ссорились из-за куклы.
В окнах постепенно желтело.
Я машинально выжигал рисунок жар-птицы, переведенной через копирку на кусок фанеры, ужасно неудобным детсадовским выжигателем, у которого постоянно гнулась выжигательная проволочка. То ли дело домашний, дедовский, как он говорил «профессиональный» – там ничего не гнулось.
Дымок поднимался от дерева вверх от места, где я передержал раскаленную до красна проволочку, оставляя некрасивые глубокие черные горелые черточки вместо аккуратной темно-коричневой линии.
Наступил вечер. Вот первой пришла высокая строгая женщина, мама Жени и ее младшего брата Паши, которого взяли в группу, хотя он был младше всех на год. Она всегда приходила первой. Потом забрали Ивана, Лену, зареванную как обычно Дашу. Вот Алла Леонидовна опять жаловалась грузной женщине на Вову. Вот пришла мама Миши, с которой я поздоровался, так как часто был у них в гостях и знал её. Пришла всегда улыбчивая бабушка Аси. И остались только я и Дима. В голове билась тревога. Мама, мамочка. Я же не хотел. Приди, пожалуйста. Я больше никогда никогда не буду клясться тобой, только приди. Прошу прошу. Пожалуйста…
Забрали Диму. Комок в горле и влажные глаза. Стараюсь не разревется, сидя напротив входа и уставившись на белую дверь с прозрачной ручкой.
Пелена на глазах и чувство невосполнимой пустоты внутри. Мама, мама. Как я без тебя. Ну где ты? Страшно. Очень очень страшно. В окнах стало совсем темно и зажглись желтым светом фонари. Алла Леонидовна раздраженно поглядывала на часы.
– Извините, трамваи сломались, бежала, – запыхавшаяся мама с красными щеками ворвалась, внося за собой запахи снега и холода.
– Мамама!!!
Я кинулся к ней, уткнулся в коричневое пальто, обнимая, плотно прижимаясь, не обращая внимания на пуговицу, которая больно уткнулась в щеку.
– Ты пришлааа, – я все-таки разревелся.
Мама удивленно посмотрела на Аллу Леонидовну.– С утра грустный. Может заболел?
Мама отодвинула меня и оглядела.
– Что случилось? Обидел кто-то?
– Ыыыыы, – все еще не мог успокоится я, слезами смывая с себя самый сильный страх, который испытал за свою короткую жизнь.
– Одевайся, – вздохнула мама, тоже, на всякий случай, потрогав мой лоб прохладной рукой.
– Мама, а ты же не умрешь? – она шершавым платком вытирала мои нареванные щеки.
– Нет, не умру.
– Никогда никогда?
– Никогда.
Я счастливо взял ее за руку и потащил вперед, через ворота, по хрустящему искрящемуся снегу на ярко освещенную фонарями улицу.
Автор публикации
