Прах Ричарда я царственно почтил,
И больше горьких слез над ним я пролил,
Чем крови вытекло из жил его.
Пять сотен бедняков я призреваю,
Что воздевают руки дважды в день,
Моля прощения за кровь. Построил
Я две часовни; грустные монахи
Там поминают Ричарда. Готов я
И больше сделать, хоть ничтожно все,
Пока я не покаюсь сам в грехах,
Взывая о прощенье.
(У. Шекспир, «Генрих V»)
Ночью был морозец, и теперь жухлая трава, покрытая инеем, похрустывала под копытами коня. Тот подрагивал, конечно, от холода, но королю хотелось думать, что конь понимает, какую возглавляет процессию.
Король понимал. И именно поэтому горело его лицо, а вовсе не от мороза, как думали разряженные в траурные одеяния пажи, и не от простецки-громогласных гаданий народа, уж не разразится ли новая буря нынче*.
Он ехал впереди — прямой, как копьё, строгий, неприступный, суровый воин, а траурные переливы труб били в уши, вызывая в памяти совсем другую процессию.
Ту он хотел забыть. Гром труб, блеск, оглушающее, оскорбляющее веселье. Потерянный Генрих в свите отца ступал механически, руки жгла пурпурная подушка, на которой покоился скипетр. Люди славили нового короля Генриха IV, а о Ричарде уже никто не помнил.
Отец не спрашивал Генриха, хочет ли он участвовать в церемонии коронации. Просто дал указания, влетев в замок, с заметным удивлением, что нашёл сына живым.
А месяцем позже Генрих видел из стрельчатого окна, как по мощёной мостовой прыгала повозка с гробом на высоком постаменте. Рыжеватые волосы, саван, высохшее лицо, сложенные на груди руки в перчатках. Генрих опустил глаза, полные слёз, и стоял, сжимая кулаки, слушая надсаженный, сиплый, уставший голос:
— Ричард Бордосский мёртв! Славься, король Генрих Четвёртый! Ричард мёртв!
«Мёртв!» — эхом отдавалось в ушах Генриха. Он ни на йоту не поверил отцу, стыдно было слышать, как он глухо каркает, вцепившись в трон и изо всех сил пытаясь казаться равнодушным:
— Чёрная меланхолия…
Генрих не мог в это поверить. Он слышал, что король уложил двоих их же секирами, прежде чем до него добрались. Он дрался, один, в кромешной тьме подземелья.
Генрих знал эту темноту. Он…
— Ваше Величество!
Юный паж в замешательстве смотрел на него, придерживая стремя.
Уже собор? Генрих спешился. Вокруг всё стихло.
Под высокими сводами широко разносился голос короля. И в голосе этом не звучали слёзы, стоящие в глазах, в нём скорбной музыкой отдавалось глубокое горе. Он преклонил колено у старой дубовой гробницы королевы Анны. И в благочестивой его речи о руке, ведущей каждого сквозь тьму этого мира, все слышали призыв к покаянию. Лишь немногие вспомнили светлую Анну, нежную Анну, забравшую с собой в могилу и сострадание короля Ричарда. И никто не заметил, как Генрих коснулся этой руки, иссохших костей в простой перчатке.
«Я помню эту тьму. Каждую ночь в замке я ждал. Ждал кинжала, позорной удавки. А потом ваша рука, мой король, разогнала этот мрак».
Пусть даже свет, его рассеявший, был не божественным, а лишь разноцветными бликами от перстней.
Король возложил на потёртую дубовую гробницу тяжёлую крышку. Теперь король почил. И лёжа здесь, он будет слышать пение птиц в галерее у изголовья и пение на мессах.
Двор замер, не решаясь двигаться без позволения короля, а тот будто бы застыл у потускневших бронзовых статуй — король и королева в приличествующем им облике.
Так ли? В ушах звучал смех Ричарда, оценивающего работу мастеров: «Мы будем дряхлым старцем, бороду можно сделать больше! Согните плечи, лести нам достаточно…»
Генрих поднялся с колен, только когда в ушах начало шуметь. Придворные, с облегчением вздыхая, поспешили на воздух. Король, столь же прямой и величественный, вышел последним.
Ночь он провёл в молитве, то и дело сбиваясь. В ушах по-прежнему шумело, и он не мог разобрать, то ли шум этот походил на ропот моря (тогда, в палатке, белый как полотно Ричард, чуть заикаясь, спросил: «Ты понимаешь, что твой отец сделал со мной?»), то ли он был тихим возмущённым шепотом (пронесшимся по палаткам, когда после изгнания отца он, впервые севший на «взрослую» лошадь, выбрал своего короля, а не отца). Или же он напоминал что-то другое?
***
Генрих умирал недолго, но мучительно. Зато сразу понял, что умер: боль прекратилась.
Не было ангельских труб или адских котлов. А было тихое утро у моря. Дул лёгкий бриз. У самой воды стоял король Ричард, с удовольствием подставив лицо ветру.
Генрих слегка согнул пальцы, пряча руки в рукава, как делал в детстве.
— Поздно, — шутливо сдвинул брови король, — мы заметили ваши грязные руки.
Генрих улыбнулся и пожал легко протянутую ему руку. А потом посмотрел под ноги. В необыкновенно чистой воде отражались две короны. Генрих поднял руку, снял свою и бережно опустил в воду. Корона на удивление медленно опустилась, сыпучий песок сразу же занес ее, скрыл от глаз.
Ричард провёл по золоту рукой. И остался в короне.
_______
* Церемония коронации Генриха V сопровождалась сильной снежной бурей.
Автор публикации
