Крыша или «шла Саша по шоссе»…
– …Ну и жара. Градусов тридцать, не меньше.
Томно протянула Наташка и перевернулась на живот. Наташка была смазлива, и как ей казалось, томный голос ей шел.
Светлые едва заметные короткие волоски на ее спине и ягодицах, чуть – чуть шевелились под жарким ветерком.
– А нас отсюда не попрут? Промзона все ж таки…
Милка, ее подружка и бывшая одноклассница, опасливо приподнялась и глянула вниз.
У основания огромной песчаной горы, на которую девушки взобрались, чтобы позагорать голышом, никого не было видно, и только большая кудлатая, грязно-белая псина, вся в репьях и катышах, монотонно и беззлобно лаяла на собственное отражение в небольшой мазутной луже.
И лишь третья из подружек, Александра, внешне не броская и от того наверное самая умная и решительная, молча перевернулась на спину, прикрыв лицо газетой «Вечерний Миасс».
– Да кому вы на хер нужны, малолетки!?
Неожиданно сзади, раздался мальчишеский, насмешливый голос и, утопая по щиколотки в горячем кварцевом песке, перед девушками нарисовался коренастый пацан лет пятнадцати, в замусоленном кепарике и с зачехленной гитарой в руках.
– Я так и знал, что вы здесь.
Он устало опустился на песок и промокнул кепкой пот со лба.
– Хотел взять пивка, но в магазине на кассе, новенькая, и без паспорта ни-ни… А может быть о контрольной закупке предупредили , вот она и бздит.
Мальчишка как бы невзначай уронил ладонь на горячую, вполне уже сформировавшуюся грудь. Александры.
– А если Вовке по зубам!? – Поинтересовалась девушка и прикрыла груди рукой.
– А там можно?- Вовка потянулся к темному треугольнику паха девушки.
– Не лапай, салага!
Уже всерьез разозлилась девушка, и резко изогнувшись, ловко и быстро натянула на бедра шорты, до этого приспущенные до самых щиколоток.
– Ему в магазине пива еще не отпускают, по молодости лет, а он все туда же.…Подрасти малость, мальчоночка, а уж потом и ручки протягивай.
Вслед за подругой и Наташка кое-как пододелась, и отряхнув ладони от песка, выудила сигарету из кармашка пестрой рубашки.
-Ты чего приперся, Вовчик?
Она широко зевнула и чуть не поперхнулась табачным дымом.
– В кои веки встретились с подругами, решили позагорать так, сказать неглиже и на тебе, позагорали.…Звали тебя, школьник твою мать!
-Неглиже говоришь!?
Он ощерился, вынул гитару из полинялого брезентового чехла – самострока, взял из рук девушки недокуренную сигаретку, затянулся пару, раз и вдруг отбросив в строну кепку, пробежался коротковатыми, но ловкими пальцами по гитарным струнам.
– Мадам Банжа! По просьбе выпускниц средней школы номер двенадцать, исполняет Владимир Речкалов.
Дурашливо вращая глазами, объявил Вовчик в кулак, как если б это был микрофон, и запел неожиданно красиво и явно талантливо.
«Я вам, ребята, расскажу,
Как я любил мадам Бонжу.
Мадам Бонжа, мадам Бонжа
Была ужасно хороша.
Когда придешь к мадам Бонже,
Она встречает в неглиже.
А я бросаюсь на Бонжу,
С нее срываю неглижу.
Девчонки прыснули смехом и дружно захлопали – Еще! Еще!
-Все для вас!- Он вытолкнул языком промокший окурок и, привстав на левое колено, закончил.
Но появился тот Луи,
Совсем разбил мечты мои.
Она, связавшись с тем Луем,
Совсем забыла о моем.
Мадам Бонжа, мадам Бонжа,
Вы негодяйка и ханжа!
И вот теперь страдаю я
Из-за бонжового Луя.
Какой же ты молодец, Вовка.
Наташа поцеловала мальчишку в щеку и тут же старательно вытерла ярко-бордовый след помады.
-Тебе бы учиться. В Москву бы…
– Ага.…В Гнесинку…А сестер моих ты кормить станешь? А мать моя, что в больницах разве, что не прописалась. Эх, да что там говорить…
Речкалов жестом попросил у Наташи сигарету и, прикурив, замолчал, озлобленно сплевывая в песок.
Девчонки тоже приумолкли, тоскливо разглядывая даже при ярком солнце плоский, серый пейзаж вокруг.
-Что-то тихо здесь сегодня. И дымом не пахнет.
Милка встала во весь рост и, приложив козырьком, ладонь ко лбу, посмотрела в сторону солнца. Там за полуразрушенной заводской стеной раскинулся пустырь, заросший лебедой, полынью, серой от цементной пыли крапивой и бздникой – черным пасленом.
За пустырем, в неверном, жарком и пыльном мареве, за уходящими пес знает куда и зачем ржавыми рельсами, начинался город: пятиэтажные, блочные коробки домов.
Хрущевки.
Серые и безликие, отличающиеся друг от друга лишь номерами, жирно намалеванными черной краской на торцах, на уровне первого этажа.
-Тихо!?
Фыркнул насмешливо Володька, и обреченно опустившись на горячий песок, проговорил, поглаживая темный барабан гитары.
– Оттого и тихо, что сегодня остановили последнюю линию. Все…Зеленые завод добили. Белые не стали, красные не смогли, а зеленым удалось. Больше мы цемент производить не будем. Ни портланд, ни белый, ни цветной, никакой одним словом…Экологи якобы подсчитали, что покупать цемент за бугром, для нации, для Урала полезнее, чем производить его самим.
Вчера все работяги расчет получили. Полный и окончательный…Пипец…
– А как же теперь мы?
Наташа наморщила лобик, пытаясь переварить все только что услышанное.
– Как же теперь папа, мама, дядя Толя, наконец? Они же все на заводе работают. Работали….
Мама в упаковочном, а папа и дядя Толя на дробилке.
– Ладно, Наташа, не парься. У вас в деревне родственников прорва: картошкой всегда поделятся. С голоду не помрете. Как-нибудь…
Александра отряхнула шорты и, проваливаясь в песок по самые коленки, не оглядываясь, пошла вниз. Наташа и Милка недоуменно переглянулись, посмотрели на Вовчика, и почти синхронно пожав плечиками, поспешили за подругой.
– Посторонись, соски! Лавина!
Крикнул им вслед Вовчик, разбежался и, подпрыгнув, упал седалищем на песок, заскользил по нему все быстрее и быстрее .
Песок и в самом деле ринулся вниз небольшой лавиной, опрокинул девиц и те, кувыркаясь и смеясь, покатили за Вовчиком.
– Ну а теперь куда? Наташа прошлась массажной расческой по коротко остриженным волосам и взглянула на мальчишку.
– Вообще-то вас Лысый на крыше ждет. Он сегодня гуляет. Ему в понедельник в военкомат. Он специально меня за вами послал.
Забирают Лысого нашего. Говорит якобы в десант. Врет наверно, хотя…
-Ну, на крышу так на крышу. Все одно, день потерян.
Александра сплюнула в горячую пыль, кроссовкой раздавила зазевавшегося красного клопа – солдатика и решительно повернула в сторону ржавого, железнодорожного полотна.
Вовчик, а вслед за ним и Наташка с Милкой поспешили за девушкой, семеня и подпрыгивая, стараясь приноровиться к шагу трухлявых, белесых от старости шпал.
***
В трехстах метрах от бывшей проходной цементного завода, на берегу небольшой безымянной речушки, самым несерьезным образом несущей среди зарослей борщевика и вербы свои радужные, окрашенные мазутом воды, тяжелым мастодонтом красного кирпича, возвышались развалины городского мельзавода.
Наверху, над черными глазницами окон последнего этажа, белым силикатным кирпичом, высокосознательный каменщик выложил метровой высоты буквы – ХХ|| съезд КПСС.
Одна из стен мельзавода рухнула, и плиты перекрытия рухнули вслед за стеной, образовав идеально ровную горку метров под сорок длинной. Зимой горку эту оккупирует обычно громкоголосая малышня на санках и лыжах, а вот летом, в развалинах собирается молодежь постарше. В основном из ближайших дворов и кварталов, так называемые городские, или горожане. По выходным или большим праздникам, приходят сюда ребята с дальних, северных окраин города – землянцы. Они дети и внуки переселенцев времен войны, в основном из Ленинграда. В те тяжелые для страны годы, в городке жилья катастрофически не хватало и для своих жителей, вот ленинградцы и рыли для себя и своих семей землянки, в которых жили чуть ли не до начала шестидесятых, без света и водопровода. Землянцы ребята в основном не плохие, хотя и нервные. Если их лишний раз не задевать, то они кажутся вполне адекватными и не драчливыми, хотя практически у каждого в кармане самодельный свинцовый кастет.
На юге города, там, где раньше располагался один из филиалов УралЛага, вырос небольшой поселок из хаток -мазанок. В них доживают свой век амнистированные в 1955 году власовцы, ОУНовцы и бывшие полицаи из украинцев.
Они и дома-то свои, сварганили в свое время из брошенных властью бараков и вышек лагеря.
Детей родившихся в этих мазанках, невзирая на национальность, окрестили бандеровцами.
Банденровцы злые и хитрожопые. Когда им это выгодно, они могут быть милыми и вполне себе дружелюбными ребятами: нальют настоянной на полыни самогонки, угостят папироской, расскажут последние городские сплетни. Если человек им не интересен, между делом могут и запороть его самопальной финкой с выцарапанной на рукоятке свастикой. Бандеровцы одним словом, что с них взять. Иногда и городские, и землянцы и бандеровцы забыв на время о своих претензиях друг к другу, собираются на уцелевшем участке плоской крыши этого заброшенного мельзавода, слушают музыку, поют под гитару, жгут костры и пекут картошку, ворованную с соседней овоще базы. А еще, курят дешевые сигареты, пьют сладкое пойло типа Солнцедара, целуются до одури с девчонками из ближайших деревушек.
Несколько раз милиция, усиленная дружинниками проводила рейды в развалины, но так никого и не задержала. Еще бы: пока стражи порядка с трудом поднимаются вверх по наклонной бетонной плите, цепляясь за ржавую арматуру и шершавые кирпичные стены, шпана, нынешние хозяева развалин, знающие здесь каждую трещинку, не торопясь уходят по лестницам и, пожалуй, только им ведомым коридорам, темным и заваленным мусором.
…-Слушай Саша.
Речкалов неожиданно встал перед девушкой.
– Давай лучше не пойдем на крышу. Давай лучше ко мне.…У меня братан достал классный альбом ролингов. На девятнадцатой скорости. Качество как на виниле. И шок ин блу концерт.…Ну, пойдем, а? Ну что ты там забыла, на крыше этой? Выпить хочешь, так у меня отцовский коньяк, почти целая бутылка. И сигареты хорошие тоже найдутся…»BT»…
Нет, ты не пойдешь туда! Я не хочу, я не пущу тебя! Ты слышишь, Саша!?
Сорвался на крик мальчишка и скривился как от резкого, неожиданного удара.
Он безжалостно отбросил гитару в траву и расставил руки, словно желая обнять девушку.
– Не ходи туда…Пожалуйста не ходи.
Его голос упал, стал бесцветным и шершавым.
– Да что с тобой, Вовка!?
Александра остановилась, и пристально вглядываясь в зеленые глаза мальчишки, повторила шепотом, громким и злым.
– Что с тобой? То зовешь на крышу, то не пускаешь. Знаешь чего?
– Да что тут знать?
Вовка поскучнел.
-Все уже знают. Вон и они тоже знают.
Пацан ткнул пальцем в сторону Наташки и Милки.
-На тебя Лысый сегодня в карты играть будет, в секу.
– Как играть!? На меня!? С кем!?
Александра казалось все еще сомневаясь, через Вовкино плечо пыталась посмотреть в глаза подруг, но одна из них , опустившись на рельсы, старательно прикуривала, другая, разувшись, вытряхивала камушек из кроссовки.
– С Витьком…
– С Витьком? Каким? Из землянцев или бандеровцев?
Александра схватила Вовку за плечи и, встряхнув, повторила, чуть ли не по слогам, зло и с придыхом, словно от этого зависело нечто важное
– С каким Витьком Лысый на меня играть вздумал: с землянцем или бандеровцем? И почему именно на меня? Что в городе настоящих шлюх мало? Прошмандовок?
– С Бандеровцем…
Проговорил Вовка чуть не плача.
– Откуда у землянцев такие деньги? Лысый тебя сначала в стольник оценил.…Потом в семьдесят пять. Сошлись на пятидесяти….А Витьку прошмандовок даром не надо…
Он красивый. Понт держит. Ему ты нужна, целка…
– Полтинник значит, за меня сегодня дают!? Ну-ну…Хоть цену себе узнать сподобилась.
Она похлопала себя по заднице, словно отряхивая пыль или ощупывая задние карманы шорт, сплюнула и, отодвинув в сторону мальчишку, решительно пошла в сторону руин, мрачно и злобно матерясь.
Минут через пять, чуть заметная тропинка уткнулась в будку белого кирпича, на железной двери которой красовалась тронутая ржавчиной табличка с черепом и молнией и короткой пугающей надписью: «Не влезать! Убьет! Высокое напряжение!
Почти не замедляя движения, Саша хлобыстнула кулаком в верхний правый угол двери, замок щелкнул, и ребята из жаркого солнечного пекла попали в затхлый, пропахший мышами и прелью прохладный полумрак электрощитовой.
Напротив входа, стоял прислоненный к стене большой фанерный транспарант бурого, пыльного цвета с приклеенным к нему пенопластовым профилем Ленина. Отбросив транспарант в сторону, девчонка, пригнувшись, нырнула в большую дыру, в которую некогда уходили десятки мощных электрокабелей в свинцовой оболочке.
Кабеля давно уже порубали на куски и продали в ближайшие пункты скупок цветного металлолома, а дырой этой, ведущей на полузасыпаную лестницу мельзавода и пользовалась когда надо вездесущая городская шпана.
***
На крыше было оживленно. Вместо обычного приемника на батарейках, кто-то приволок настоящий патефон. Красивый: темно-синий с золотыми нашлепками на углах, стоял он слегка кособоко на куче битого кирпича. Рядом на газетке –стопка пластинок, как настоящих, в фирменных конвертах, так и самопальных, нарезанных на рентгеновских снимках.
В углу, у стопки волнистого шифера стоял деревянный ящик с темными винными бутылками. В тени, ожидали своего часа две трехлитровки с пивом.
В углях костра, лежал большой, исходящий вкусным паром кокон: целиковая тушка гуся, старательно обмазанная толстым слоем уже высохшей, красной в трещинах глины.
– Ой! –Закричала радостно Милка подбегая к костру и принюхиваясь.
– У вас тут утка жарится, и какая огромная.
– Сама ты утка!
Расхохотался Лысый, высокий, сутулый парень с непропорционально длинными руками и стриженной на лысо головой.
– Гусь это, гусь. Витек еще утром принес, так сказать в виде презента. Все ж таки в армию не каждый день призывают.
Землянцы пиво приволокли, а я вон, ящик портвейна, три семерки…
Отец из Челябинска привез…Так что гуляем братва!
Гуляли долго.
Ярко-красное солнце, уже опустилось на Вишневые горы, поросшие стройными, в этот вечерний час кажущимися почти черными соснами.
Костер все еще горел. Правда, это был уже не тот, небольшой костерок, в углях которого запекался гусь.
Сейчас пламя его с гудением поднималось выше человеческого роста, пожирая деревянные ящики, старые шпалы и прочий строительный мусор.
Ребят на крыше стало заметно меньше. Кто-то ушел сам. Кого-то увели под руки, а кто-то, как к примеру Наташка и Милка, не выдержав мешанины пива с портвейном, лежали и спали, обнявшись на старом, замызганном матрасе недалеко от костра.
Александра пила на равнее с ребятами, но в отличие от своих подруг, хмель ее сегодня казалось, не брал и лишь когда она отходила на старую лестницу помочиться, было заметно, что походка девушки уж слишком деревянная, да и все ее движения замедленные и неуверенные.
Вовка, за весь вечер ничего кроме пива в рот и не бравший, сидел возле костра, и бездумно перебирая струны своей гитары, что-то напевал, неразборчиво и тихо.
– Ну что Витек, может быть, в картинки перебросимся?
Бросив на Сашку пытливый взгляд, Лысый опустил крышку патефона и достал из кармана колоду карт с голыми женщинами на рубашке.
– Да ты Лысый, небось, уже каждую карточку наизусть выучил? – Недовольно поморщившись, бросил бандеровец, высокий, красивый темноволосый парень в неожиданно чистых белых брюках и белой же футболке.
Он составил в стопку три кирпича и застелив их газетой, присел к патефону.
– Гадом буду, нет!
Лысый опустился рядом на колени и старательно перетасовал колоду.
– Только позавчера у глухонемых купил…Трояк отдал…Там были и подешевле, но только черно-белые…Я взял цветные.
Ну, так как, перебросимся?
– Да легко…
Буркнул Витек, бросая на патефон две сиреневые двадцатипятирублевые купюры.
-Во что играем?
Лысый посмотрел бумажки на просвет. – В Очко, буру, секу, храп?
-В секу.
Отрезал Витек задрав голову и удивленно глядя на Сашку, появившуюся за спиной у лысого.
Та, неожиданно ловко и крепко обхватив голову парня левой рукой, правой, выхватила из заднего кармана блеснувшую в свете костра опасную бритву и одним движением раскрыв ее, прижала лезвие к выпирающему кадыку Лысого.
– Сидеть б**дь!
Звенящим шепотом приказала она Лысому.
– Дернешься сука, я тебе горло в миг располовиню!
Лезвие бритвы дрожало в руках возбужденной девушки, и из-под него показалась кровь.
– Ты что Сашка!?- Зачастил лысый. Колода карт из его рук выпала.
-Что я тебе сделал?
– Ты сучонок кого на кон поставить решил? Ты что ушлепок гнойный, забыл, кто я такая и как моя фамилия? А может быть ты и про папашу моего ничего не слышал? Ась!?
В это время и Лысый, и Витек, и Володя и все оставшиеся у костра, все кто еще хоть что-то мог соображать, вдруг вспомнили, что фамилия у Александры, Хлыстова, и что отец ее, известный на всем Южном и Среднем Урале, вор в законе, грабитель Хлыст.
Где он находился в настоящий момент, никто толком не знал: может быть на зоне, может быть в бегах, да это было и не важно. А несомненно важным было то, что Хлыст за свою дочь, не задумываясь порвет любого, а уж про малолетку Лысого или Витька и говорить-то глупо.
– Ну а ты Витек?
Девчонка не опуская лезвия от исцарапанной шеи Лысого, посмотрела на бандеровца.
– Я тебе, что, нравлюсь?
– Да…
Пересохшими губами прошелестел он.
– Ты девчонка ничего себе так…Не то что твои подруги.
– Так что ж ты, ко мне по нормальному подойти не захотел, раз я ничего себе так? А вдруг я тебе бесплатно бы дала? Что ж ты пошел к этому хрену меня торговать? Он кто мне: жених, сват, брат!?
Сашка уже почти кричала.
– Кто он мне, я спрашиваю!?
Лезвие в руке Александры задрожало.
Лысый побледнел, пытаясь проглотить горькую вязкую слюну.
– Иди сюда.
Девушка устало уперлась коленями в спину Лысого.
– Я кому сказала? Иди сюда. Доставай свой,…свою…Одним словом встал и поссал Лысому на голову.
– Зачем? Зачем это так…Я не буду, я не хочу.
Витек уже чуть не плакал. Он приподнялся с кирпича, но ноги его не держали и мальчишка упал коленями на остывающие угли.
– Запомни Витя.
Александра старательно проговаривая каждую букву в упор смотрела на стоявшего на коленях бандеровца.
-Смерть Лысого будет на твоей совести. Подруги мои дрыхнут, а остальные на меня не покажут. Вот увидишь, срок за него ты отхватишь. Но этого мало. На зоне, а мой папаша это сто пудово организует, тебя, красавчик, опустят в первую же ночь. Был Виктором, а станешь Викторией…Так что давай мальчик, делай это…
Витек поднялся, попытался отряхнуть перепачканные колени, но передумал и шагнув к Лысому, расстегнул молнию на ширинке.
***
– Ну вот и все Витенька…А ты выкобенивался. К тому же и деньги при тебе останутся. Как-никак, а полтинник.
Александра сплюнула на промокшие купюры и, убрав лезвие в кармашек шорт, шагнула к лестнице.
-Идти за мной, ребятки не стоит. Опасно это и глупо, особенно сегодня…Разозлили вы меня, мальчики. Разозлили. А тебе Лысый, я рекомендую в Морфлот попроситься. Тельняшка тебе к лицу будет…Эх ты: мы же с тобой в одном дворе выросли…Ты же с мамой моей всегда здоровался.
***
Саша шла по пустынной ночной улице и ее тень, пыльная и неверная, то удлинялась, а то укорачивалась в свете унылых и редких фонарей.
– Ну и что ты хочешь мне сказать, Вовка?
Она остановилась, повернулась в сторону тихих шуршащих шагов, вглядываясь в темные кусты белоягодника, высаженных вдоль тротуара.
Володя с шумом выбрался из кустов и подойдя к девушке, спросил как бы, между прочим, спросил поправляя на плече гитару.
– Саша…А бритву тебе что, твой папа подарил?
-Что!? – Александра удивленно посмотрела на парнишку, и вдруг прижавшись к нему, заплакала, устало и беспомощно.
– Да какой там папа!? Папа мой благополучно слинял, как только узнал от матери о задержке…
Не было у меня папы. Никогда не было.
– А как же фамилия?
Вовка отстранился от девушки, вытирая грязной ладонью с ее лица слезы.
– Ведь ты же Хлыстова?
– Ну и что с того? – Тот час же развеселилась Александра, щелкнув Володю по носу.
– И мама моя Хлыстова…И бабушка моя была Хлыстова…И что интересно, даже дедушка и тот был урожденный Хлыстов…Да мало ли в нашем городе Хлыстовых…Однажды еще в третьем классе услышала разговор чей-то про этого самого Хлыста, и брякнула, что мол он мой настоящий отец. Я тогда думала, что пусть лучше у меня будет такой папка, чем вообще никакого.
– Ну а бритва…Бритва тогда у тебя зачем?
Глядя на развеселившуюся, раскрасневшуюся Сашку, Володя совсем запутался.
– Так она у меня Вовочка все лето в кармане. Я для общества глухонемых трафареты режу. Полтора рубля за слово… Я думала, ты знаешь…
Они подошли к небольшому, трехэтажному дому и Александра подумав, поцеловала парнишку в щеку.
-Ладно, Вовка, иди домой. Видишь, окно на втором этаже горит. Это мама моя все еще не спит.…Волнуется.
Автор публикации
