Я бежал, но понимал, что скоро придется перейти на шаг. Сердце стучалось об ребра и этот стук болезненно отдавался в голове набатом, отсчитывая оставшиеся минуты, пока я не смогу больше двигаться и упаду. Губы пересохли, а нос внутри болел, будто я хлебанул соленой воды. Но пока были силы, всё же бежал, лишь изредка переходя на быстрый шаг, чтобы перевести дыхание. Переходы, мостики, кабельканалы. Изредка я успевал бросить быстрый взгляд через плечо на преследующую меня черную тучу, периодически выбрасывающую черные колючие протуберанцы, касания которых раз за разом лишало меня крупиц энергии, которых и так в резерве уже почти не осталось. Туча держалась чуть позади, хотя я чувствовал, что ей ничего не стоит достичь меня одним рывком.
«Играет, как кошка с мышкой», – думал я зло. Но сдаваться я не собирался – если я не заблудился в этом техногенном лабиринте, подъем наверх был уже совсем рядом – стрелочки, которые я рисовал мелом, попадались реже – я их потом стал часто черкать. А наверху, прямо у самого спуска, стоит Фламинга и Кузька внутри – он то точно знает, что это за дрянь такая. Пальцы нащупали во внутреннем кармане последний эксил. Сейчас или подождать? Очередной болезненный укол сделал выбор за меня и флакон подарил мне еще несколько секунд, пока облако шипя и треща, пыталось обогнуть сияющую лужу. Как раз столько, сколько мне понадобится, чтобы открыть дверь. Я хоть ключи не потерял, выданные слесарем из ЖКХ? Нет – вот они, звякают и бьют о бедро. Эх, был бы из хранилища элексир, может и победил бы сразу, а это – собственного производства. Ну, жив буду, доработаю рецептуру.
Очередной укол по щиколотке, стоил мне еще пару вспышек головной боли и исчезновения еще пары крупиц из резерва, где почти ничего не осталось. Как крапивой хлестнули – даже кожу зажгло характерно. Хотя от жужжащего непроницаемо черного роя, растянувшегося в длинную петляющую ленту, я ожидал скорее осиных укусов – в детстве меня часто осы кусали и я это ощущения укола ледяной иглы помнил прекрасно. Как и уколы крапивы – жгучие, опаляющие, но терпимые, постепенно переходящие в простой понятный зуд. Еще и полезные, как приговаривал дед, когда хлестал меня по ногам и спине надранными у нужника длинными прочными зелеными, будто сделанными из свернутой наждачной бумаги, плетьми за очередной проступок. Розги он не любил и ими меня никогда не бил.
«Они калечат тело. Оставляют раны на душе. Унижают. Зачем мне тебя унижать? Зачем мне ранить твою душу? Зачем тебя калечит? Ты и так калека умственный. Простой заговор запомнить не можешь – одни шалости на уме. Весь в папашу, такой же никчемный».
Я терпел и старался не издавать не звука – плакать, а тем более хныкать, было нельзя – тогда дед натурально зверел. Орал, что лучше б девку родили – той хоть рыдать было б не зазорно. Совсем не плакать не получалось – слезы сами находили выход и солеными ручейками стекали по щекам в рот и повисали каплями на носу.
При этом, я понимал, что порют меня по делу – мне и правда были неинтересны эти заумные речитативы, где важны были не слова, а ритм и отдельные слоги, от которых пахло седой древностью. И еще понимал, что ведуном мне не стать – не хотел я. Я хотел комбайн водить. Дед это тоже понимал, все отчетливее с каждым годом, но не сдавался.
– Пей её, – голова клюнула вперед от очередного несильного, по мнению деда, подзатыльника.
Я насуплено почесал нос пятерней и вновь пристально уставился на мышь, вставшую в клетке на задние лапки и обнюхивавшую прутки, умильно шевеля носиком в обрамлении длинных чутких усов.
– Ну! Как я учил? Проткни, ухвати, вытяни.
– Она живая, – я втянул голову в плечи, ожидая удара, – деда, она же живая.
Его крепкие заскорузлые пальцы метнулись вперед, словно змея, и сдавили голову не успевшей даже дернутся мышки. Хрусть.
– Теперь мертвая – пей!
Я медлил, хотя чувствовал голубую крупинку силы, отчетливо видную в мертвом тельце.
– Пей, гаденыш!
Рука сжалась на моей шее.
Я стал задыхаться в смыкающихся тисках. В этот раз точно задушит – и так завтра горло все синее будет, как тогда… Поняв, что выбора нет, зажмурился и потянулся к этой крупинке, неуклюже схватил и потянул к себе. Бульк – капелька силы упала на дно пустой бочки с оглушительным, закладывающим уши, звоном. Замутило, утренняя каша начала просится наружу.
– Даже не думай! – загремело над головой. – Запорю!
Я старательно сглатывал раз за разом горькую слюну, схватившись за стол обеими руками. Постепенно чувство чужеродного внутри прошло. В груди стало тепло, из головы словно выветрилось отупление, мысли стали ясными, четкими, быстрыми. Появилось острое чувство всемогущества. Я быстро забормотал заговор на яснозрение – и он получился. Сразу.
Дед покровительственно кивнул и потрепал меня по макушке.
– Запомни, внук, без Силы – ты ничто. Но Он позаботился, чтобы мы могли всегда ее получить. Он дал нам мышь, – палец ткнул в трупик, – всегда содержат ровно один глоток силы, который не рассеивается даже после смерти, её легко поймать, она живет везде. Оглянись вокруг и всегда найдешь мышь.
Я оглянулся. В трубах, под теплой изоляцией сияло голубым электрическим светом целом гнездо мышей. Выпил всех. Двигаться стало легче, а очередной укол даже не сбил с шага. Помянув деда добрым словом, не смотря на боль в груди и тянущую боль в отвыкших от таких нагрузок ногах, продолжил бежать.
Зеленоватая темнота раскачивалась – ясновиденье еще действовало, с каждым лихорадочным вдохом затхлого вонючего воздуха, приближая меня к заветной двери. Облако уже окутывало ноги до колен, вгрызаясь крохотными зубками в кожу прямо через разодранные на лоскуты джинсы. Не успею – немеет тело, пуст резерв. Но руки пока слушаются.
Достать ключи. Вот этот, длинный плоский, зазубренный, истертый до блеска. Воткнуть в щель до конца, сдвигая засов. Дернуть дверь, выйти в тамбур, захлопнуть, вбежать по стертым ступенькам и через распахнутую дверь вывалится в пахнущую горелой листвой осень. Где Фламинга распахнет дверь, а Кузька жахнет облако какой-нибудь мощной фигней, назовет придурком и мы поедем отсюда подальше…
В темноте не было ничего. Даже желания понять, где я очутился. Просто темно, спокойно, лишь с легким шелестом сыпался песок. Наверняка мелкий, белый, речной – вон как равномерно крупинки падают одна за другой. Раз, два, три…
… сто тысяч двести три. Или четыре… Сбился. А… Да ну их… Лень считать. Я прикрыл глаза. И тут же открыл – вдалеке показался фонарь, раскачивающийся в руке быстро идущего человека. Керосиновый такой фонарь, с толстыми мутными зеленоватыми стеклами, еле разгоняющий мрак. С таким дед ходил в нужник ночью. А это собственно дед и есть. В своей любимой овечьей душегрейке, толстой бордовой рубашке с потемневшими засаленными обшлагами и обколотыми по краям пуговицами. Синие штаны с пузатыми коленями и неизменные лапти, которые он сам плел себе, предпочитая любой другой обуви. Чего приперся? Опять издеваться? Сейчас орать опять будет про бездарь и позор рода. Драа… – я широко зевнул, – ться будет еще… Пошел он… Отвернусь и всё.
Могучая рука с легкостью подняла меня за шкирку, встряхнула и развернула к себе. Черные непроницаемые глаза без зрачков внимательно рассмотрели меня. Я в них нахально пьяненько усмехнулся.
– Ты мертв. Я твой труп видел.
Дед ничего не сказал, лишь покачал головой и просипел:
– Кыш отседова.
И тут же получил страшный пинок, выбивший меня из тьмы, как пробку из бутылки. Секунда полета и я оказался где-то, где пахло горелой листвой, а через веки пробивался неясный свет. Неужто все таки успел выбраться? Глаза не открывались. Это я снаружи валяюсь и уже рассвет? В теле чувствовалась удивительная легкость, будто не было пробежки по коллектору, будто не было черных ос и колючих зубастых плетей. Дышалось легко и свободно, разве что, резерв пустой, да это не страшно.
Сон? Неужели я впервые заснул и видел сон? Интересный опыт, но мы же, вроде, не способны спать? Спрошу у Кузьки – вон он что-то говорит как раз. Ни слова только не разберу.
– Вордан виссте ай дет! Детте ер ди форбиндел с тил хам!
*Да откуда я знал! Это у тебя связь с ним.
А вот и второй голос, злой, напряженный. Это от него пахнет горелыми листьями.
– Хюскер рю ва сом бле валт мед де?
*А ты помнишь, о чем с тобой договаривались?
– Хюске, – странно было слышать в голосе Кузьки панические нотки.
*Помню.
– Ог ом ва?
*И о чем же?
– Хан маа икке дё.
*Он не должен умирать.
– Мен хан дёде.
* Но он умер.
– Беклагир. Виль икке шей ян.
* Простите. Больше не повторится.
В голосе был настоящий страх. Ну хоть кого-то он боится. Я мысленно усмехнулся. А вот кого?
– Фоштодт дю ат вис Веэтегресс икке адде юлпе, саа хад их икке драат хам йют?
*Ты понимаешь, что если бы не помог Пырей, то я б его не вытащил?
– Веэтегресс – ден штуре сёльвнёсе. Смолфолкет ёр глаа фо Веэтегресс хаар гаат ин и аанденес верден, – в голосе Кузьки чувствовалось почтение и легкое злорадство.
*Пырей – великий Неспящий. Малый народ рад, что Пырей ушел в мир духов.
– Фор о вааре аали, де ер ви огсо.
*Честно говоря, мы тоже.
Антон Павлович, а это был он, выдохнул – и снова остро запахло осенью. Облачко дыма окутало меня, проникло в нос… и я оглушительно чихнул. Глаза распахнулись сами собой. Потолок. Я лежу на спине. Но ведь низ – сбоку? А как я тогда лежу, ведь должен упасть? Или низ сверху? Или как? Куда падать? Да где он этот сраный низ… Ай…
Сознание попыталось сориентироваться в пространстве и окончательно запуталось.
Ох ж мне эти вертолё… ыыыы…
– На бок его, на бок! Да брось ты сигарету, придурок!
«Это не мне, это не мне – это не я придурок» – стучало радостное в мозгу, пока меня выворачивало. Голос был женским и знакомый.
Пахнуло влажным холодным воздухом – открыли окна. На лоб, словно слизняк, даря чувство омерзения, шлепнулась влажная тряпка, которую я тут же попытался стряхнуть.
– Держи его – свалится же! И в зубы сунь что-нибудь, чтоб язык не прикусил! – опять женщина. – Антон, держи его! Опять сейчас вывалится.
Вот слушайте… ссс..сьь ё ёёё ёёё. Ддд елл ллллооо гоо ввв орит. А кудд ддд а вывв аа люююсь?
Меня сильно резко зазнобило. Тело трясло и выгибало, а зубы оглушительно, до боли, стукались друг об друга. В рот просунули тряпку и я ее с наслаждением прикусил – плевать на мерзкий вкус мыла. Ух, как мне плохо… Не было никогда так… Ууу… Да сделайте что-нибудь!
Вроде кричу – но тишина. Звонкая такая тишина. И опять во тьму куда-то тащит. А там дед с фонарем топчется. И песок шелестит, утекая. Не хочу туда опять! Я там ничего не хочу! Даже хотеть не хочу! Нет! Неет! Рванулся, как пловец за глотком воздуха к амальгаме жидкой вязкой над головой. Пружинит не пускает, вниз отбрасывает. А над ней голоса бубнят и тени еле видимые. Нестерпимо жарко и нестерпимо холодно одновременно. «Бубубубу» – да не понимаю я вас! Вниз снова падаю, к деду. А дед спокоен, фонарь свой держит. Вот что он говорит, я понимаю отлично:
– Мышь.
И сильной оплеухой, от которой зазвенело в ушах, обратно в осень.
Мышь. Срочно нужна мышь. Мыши везде – дед говорил. Мыши. Так – синее пятно. Мышь. Жирная какая, вкусная. Только не синяя, а какая-то красноватая. Сейчас я её…
Да что меня бьют-то сегодня все! Я обиженно потряс головой. Странная мышь убежала. Другую попробую – вот эту, поменьше. Эта точно нормальная – ишь как сияет голубым. Проколоть. Присосаться. Выпить.
Истеричный визг прорывается даже сквозь слои ваты, в которую я обмотан, словно паутину. Дергается, сопротивляется добыча. Вроде даже ей кто-то помогает. Но эта мышь совсем слабая – не вырвется. Вкуууусно. Едаа.
Я по звериному зарычал, когда добычу вырвали изо рта, дав лишь слегка надкусить, и ни секунды не медля, кинулся на помешавшего трапезе. Он большой и сильный. А я голодный и мне плевать на его силу. Откуда-то пришли знания, что и как делать. Рассыпались голубой пылью его плетения, бессильно ударились о шкуру искры. Старый седой зверь сзади скалится мне довольно и лапами аж ат восторга переступает, пританцевывает. Снова меня отбросили – все на одного, да? Ну я вам сейчас покажу. Щедро черпаю из резерва всё, до капли, все что успел собрать. Окутываюсь голубым пламенем и насквозь прохожу через накинутые сети – противник пятится, противник боится – а страх, это уже половина успеха. Прижать к земле, разорвать грудь, выпить досуха Источник. Я снова оглядываюсь на деда, спрашивая разрешения – ведь сперва старший в Роду. Но он покровительственно кивает, отдавая мне право первого глотка. Я распахиваю пасть. Но. Стоп. Враг пахнет дымом. Знакомо пахнет. А враг ли? Я трясу головой в нерешительности – пахнущий дымом враг – не враг! Непонятно!
Внезапно, прямо в лицо прилетает что-то мягкое и маленькое – машинально вытягиваю силу. Еще – и снова вытягиваю. Еще хочу! Вкусно!
Вместе с накатившей сытостью в голове снова прорезаются голоса. Зовут меня. А еще запахи новые: бензином пахнет, хлебом, домом. Вкусно пахнет. А еще чем-то воняет – мышами. Меня снова выворачивает и я осознаю себя стоящим на коленях посреди кабинета. Все разгромлено. Столы перевернуты, бумаги валяются, карандаши. Вокруг брошенной сигареты на линолеуме темное горелое пятно. И мыши. Десятки дохлых мышей. Еще одна смачно шлепается рядом.
– Кузька, хватит, он очнулся. Фроську лучше найди, успокой.
– Угу.
Я, опираясь рукой об пол, с трудом встал. Голова тут же налилась тяжестью, стремительно стекающей по горлу вниз и собирающейся в тяжелый комок. Земля куда-то проваливается, а низ снова норовит поменяться с верхом. Но сильная рука не дает упасть, ухватив за плечо – будет синяк гарантировано.
– Посмотри на меня, – Антон Павлович впился в меня глазами, грубо крутя за подбородок. – Как зовут помнишь? Форштодт ду ва яг сиер? *Понимаешь, что я говорю?
– Да нормально все с ним – он это. Себя вспомни после последнего раза, когда я тебя тащила, – Зинаида Егоровна сунула мне в руку стакан, отпихнув начальника плечом. – Пей.
– Сбитень? – хриплю я одними растрескавшимися губами в корке запекшейся крови, пытаясь улыбнуться, и пью оглушительно вкусную ледяную жидкость. Почему-то я очень рад этой женщине – она уютная.
– Вода. Еще хочешь?
– Нет. Вроде. Чаю бы лучше крепкого – мутит все еще. А что тут… А как? Я успел выбраться? А осы чего?
– Успел, успел, – проворчал Антон Павлович, пытаясь застегнуть разодранную рубашку на груди на вырванные с мясом пуговицы. – А вот тест не сдал.
– Какой тест? – опешил я.
– Простой тест на соответствие занимаемой должности. Проводится раз в пять лет путем погружения тестируемого в гипноз и моделированием стандартной рабочей ситуации одним из наших медиумов. Лена, какое было тестовое задание?
Все еще бледная, как мел, медиум Леночка, с еле проступившим на щеках румянцем, скрестив руки на животе и опустив глаза, пробормотала:
– Билет двадцать два для старших сотрудников. Айна пятого ранга в замкнутом пространстве. Проходной бал: шестьдесят из ста.
– И сколько я набрал? – опасливо спросил я – про Айну я вообще слышал впервые и никогда с этим явлением не сталкивался.
– Двадцать четыре.
– Ам… А пересдать можно?
– Нет. Но на курсы повышения квалификации идти придется. А еще депремировать будем и за порчу имущества удержим – почему не сообщил, что так на гипноз реагируешь?
– Да я не знал… – пробормотал я, стремительно краснея, и думая, что после всех удержаний, даже с учетом полученных за халтуру денег, едва хватить на месяц. Тааак, я вдруг нащупал, что меня покоробило.
– Но я же не проработал пять лет!
– Внеочередное, – отрезал Антон Павлович. – Все, очухался? Вон с глаз моих.
Я, поминутно оглядываясь на молчащую, скрестившую на груди руки Зинаиду Егоровну и на все еще бурящую взглядом пол Леночку, выскользнул из кабинета.
Помнил я происходящее отрывочно. А что всё-таки помнил, скорее на бред походило. Дед откуда-то взялся давно умерший – помню, на его похоронах у меня даже плакать не получалось. Рад был, что этот кошмар кончился. Даже дом сгоревший со всеми документами и, на этот раз, неизбежный детский дом, не мешал ощущать дыхание ветра свободы.
И вот он опять нарисовался. Или это было тоже частью теста? Я с силой потер лицо ладонями. Потом, все обдумывания потом – сейчас помыться.
Добрел до машины, влез внутрь. А Фламинга заводится отказалась. Причина могла быть только одна – Кузьку где-то носило. Без него машина ехать отказывалась – связь разорвет и хозяюшка наш пффф – исчезнет. Короче, защита от дурака, вернее, от придурка. То есть, от меня. Ну и сам я просил Фламингу в свое время об этом. И где это он? А, ну да, Фроську успокаивает. Интересно, как? Богатое воображение скоренько, эскизно, но очень реалистично, накидало всяких гадостей в стиле “Как размножаются ежики”, которые я быстро смахнул и постарался забыть. Выпрыгнув из машины, я потопал пешком, благо осень стояла золотая, светлая и теплая. В такую осень хотелось очень много дышать. Что я решил сделать, пойдя окружным путем через старый парк.
Кислый вкус во рту мешал наслаждаться видами одетыми в багрян и золото лесов, и я полез за конфеткой. Но конфет в карманах не было – очень странно. Выходя из дома всегда беру конфеты – лучший способ добиться расположения Малого народа, угостить их чем нибудь. Да и джинсы другие – вроде с утра одевал синие, а это голубые, которые мне стали маловаты и жали в паху. Все страньше и страньше. Но настроение, почему-то, было хорошее и думать о странностях не хотелось. Что-то во мне изменилось, я чувствовал себя каким-то новым, свежим, хоть и вонял, наверняка, как старый бомж, напившийся Яги.
Под подошвами шуршали листья – было интересно идти по ним и представлять, что это малыши-шуршики громко, по-своему, ругаются на великана, который топчет их домики.
Из жухлой травы газона высунулся любопытный нос, а потом показалась и остальная мышь, уставившаяся на меня глазками-бусенками. Внутри неё пульсировала яркая синяя звездочка.
Был бы рядом дед, он бы ее уже убил. Но я – не дед!
Мышь быстро перебежала дорогу и исчезла на противоположной стороне.
А я пошел дальше шуршать и дышать.
Полный метр
Автор публикации
экшн конечно мощный, не все до меня дошло, но я под впечатлением. А кто такая Фроська? и эта…не помню он домового в новый дом переманил или нет?
Из первой части – мелкая нечисть, обитающая в бухгалтерии, но пакостить мотающаяся по всему зданию.
ааа…вспомнила
Фроська – это такая хрюшка, я знаю. Так у меня в деревне одну свинью звали. А потом мы с папкой её зарезали и сало было очень вкусное
? Ужос!Ужос!Ужос! А где же весёлые тили-тили? Где трали-вали в мире потустороннего? Мне такого не надо, отписываюсь.