– Лен.. Елена, здравствуй… те…
Как-то не решил я еще, как с ней общаться – панибратски, либо официально, либо просто, как младший со старшим, или… Ой ну его, потом подумаю об этом.
Лена стрельнула на меня глазами, не прекращая что-то быстро строчить своими длиннющими ногтями.
– Иди – ждет.
А ну на «ты». Учту.
Я зашел, остановившись за пару шагов до ковра, будь проклята моя порядочность.
– Антон Павлович пропал, – сообщил мне шеф, не отрываясь от экрана и сосредоточенно клацая мышью.
– Как пропал? Он же у Зинаиды Егоровны в эээм… отпуске.
– Во-первых, я ему отпуск, как ты выразился, на две недели давал, а его уже месяц нет. А во-вторых, я его не чувствую. Вот только, когда я там тебе позвонил, чувствовал, а сейчас перестал. Непорядок – разберись.
– А как вы его чувствовали? – заинтересовался я, припоминая, что Антон Павлович никогда не интересовался где я и что со мной. А еще подозрительно много знал, что я делал и где был.
– Любой наставник чувствует ученика, – терпеливо, но с раздражением, объяснил шеф, сняв очки и протирая их галстуком, – может даже его глазами глянуть ну и поуправлять телом. Естественно, только с разрешения.
Угу, прям слушаю и верю каждому слову. С разрешения, как же. Я зябко передернул плечами и почесал тут же зачесавшийся нос.
– Тебя это не касается – у вас нет связи. Он же отказался тебя в ученики брать. А все знает, потому что на тебе «следилки» висят.
– Как отказался?
– А вот так. Имел право. А я – его официальный наставник. Все, заболтал. Иди ищи. Не найдешь, звони, подключусь. Сейчас вот вообще не до этого.
«Подключиться» он. Ух как мне резко разонравилось это слово.
Я вышел из кабинета. Глянул на вечно красивую Лену и мысленно отметил, что Сашка с ее хвостом, пускай и не такая «такая», но все равно самая лучшая.
Лена мне ядовито улыбнулась и закинула ногу на ногу, вытащив их из-под стола.
«Ты давай еще язык покажи», – зло подумал я, в очередной раз подвиснув на мгновение.
Она тут же с готовностью показала. Язык был тоже аккуратный и красивый. А между чуть влажных губ смотрелся нереально. Но у меня вместо возбуждения, всё вниз куда-то ухнуло в район пяток и комок в груди возник. Под её заливистый смех, я выскочил из приемной.
Ведьма. Нужно с ней все же аккуратнее. И думать потише.
Ноги, тем временем, сами принесли меня в наш кабинет. А зачем?
Я покрутился на месте, разглядывая обстановку. Было какое-то чувство, что я тут что-то видел важное. Привычное, сто раз виденное, но важное.
Стоял, стоял, так и не понял, что.
Проверил на всякий случай столы на предмет записок, посланий на пыли, и самоклеящихся листиков, которыми Антон Павлович любил со мной общаться. Нет – все не то, все старое, все неинтересное.
Не было ничего и в почте. А абонент «Шеф» не абонент со вчерашнего вечера. Попробовал ему позвонить?
«Абонент находится вне действия сети. Перезвоните позже». Ну естественно, так просто быть не могло.
За пыльным окном на пыльном голубом небе светило теплое цыпляче-желтое пыльное солнце. И только голые пыльные ветви выдавали, что на улице не май месяц.
Ехать мучительно никуда не хотелось, и я любовался танцующими в воздухе пылинками, качаясь в своем скрипучем кресле.
Хлопнула дверца холодильника. Я приподнялся и увидел, как Кузька забирает последнюю тетрапаковскую коробку молока, которую я оставлял «на всякий пожарный». Коробка была большая, и два бокала в руке никак не давали ее нормально взять. Он что-то буркнул и рядом появилась Фроська, цапнувшая бокалы и парочка шушукаясь попыталась пройти через стену.
– А ну стоять!
– Ой!!! – Фроська тут же исчезла в стене, забыв про бокалы, которые преграду преодолеть также легко не смогли и сейчас устилали пол сверкающим ковром осколков.
Кузька заметался, бросил коробку, постоял, снова ее взял. Посмотрел на меня:
– Горло перегрызу, – каким-то не своим голосом сказал он, прячась за коробкой.
– Ты че, краснеть умеешь? – у меня улыбка поползла к ушам.
– Горло… – промямлил он, а лицо его становилось цветом сливы.
Ой. Перебор. Я перестал улыбаться и стал шарить по столу, пытаясь нащупать что-то твердое, вроде папки.
– Никогда не делай так больше, заорал он прямо мне в лицо, запрыгнув мне на грудь и тряся за тут же ставший тесным и острым воротник, – никогда, слышишь, никогда так не делай больше вообще никогда!
– Не буду, не буду. Отпусти – порвешь.
Я отцепил его, как кота и поставил на стол, опасливо отодвигаясь.
– Порву – зашью. Сам никогда ничего, если б не я – в рванье бы и грязный ходил, придурок. Только смеяться. Смешной что ли? – Кузька был обижен до глубины души и фыркал фразами как еж. Чуть ли не так же шерстью, как иголками, постукивал сердито.
– Нам ехать просто нужно, – я выкрутил извиняющиеся интонации на предел, а в глаза добавил искренности, – а без тебя Фламинга не едет – сам же знаешь.
– Ты сидишь в кресле качаешься и разве что яйца не чешешь – вот не вижу по тебе, что нужно ехать куда-то. Нужно было бы – сидел бы в машине и клаксон давил. А так все молоко мне испортил.
– Антон Павлович пропал.
– Почему пропал? – удивился Кузька. – Позавчера ж продукты возили.
– Директор сказал.
– Директор, – посмаковал он это слово на вкус. – И что?
– Не чувствует, говорит.
Кузьке тоже не хотелось никуда ехать, и Антона Павловича он не любил, общаясь с ним исключительно официально. Он бросил взгляд на так и стоящую на полу коробку, потом на Фроську, которая опасливо косясь на меня, сметала в совок осколки от бокалов. Потом тяжко вздохнул.
– Поехали.
– Поехали, – с облегчением согласился я.
В кафе за прилавком нашлась незнакомая девушка в синем переднике. Охранник тоже был другой, в зеленой униформе чоповца и с очень холодным внимательным взглядом. Неизменным оставался только футбол по телевизору.
– А Зинаида Егоровна? – я порыскал глазами по помещению. – Где?
– Не вышла, – бросила девушка, крайне недружелюбно поедая меня глазами, – брать чего будете?
Я, вообще-то, хотел взять булочек и попить чего-нить. Но после такого теплого приема раздумал.
– Нет.
Ко мне тут же потеряли всякий интерес, и я вышел на улицу, подняв воротник. На улице светило неуютное солнце, дул неуютный ветер и мне тоже сразу стало неуютно.
Походив вдоль забора туда-сюда, я еще понажимал на кнопку звонка. Звонок в доме был слышен, но вот реакции видимой не было. Кстати о реакции, а где Цербер? Что за нездоровая тишина? Он, конечно, давно меня не рассматривал в качестве альтернативы каше – примелькался, но хоть цепью позвенеть можно?
Я задумчиво постукал костяшками пальцев по профилю. Влезать? Неудобно как-то. Хотя, скажу, что волновался. И даже не совру ничуть.
Конструкт на замок опять ни оказал ни малейшего воздействия – у меня уже закрадывались подозрения, что или я что-то не так делаю, или в том талмуде мне дезу подсунули.
– Кузь, – тихо позвал я.
– Ща, – мой компаньон даже без обычных ворчаний и дребезжаний, прошлепал к воротам, секунду подержал руку на металле, и они распахнулась. – Машину во двор загони. Нечего тут торчать у всех на виду.
Фламинга понятливо вползла в ворота, и я их закрыл с обратной стороны.
– Дела…
Кузька, словно ищейка, воткнув нос в землю, рассмотрел многочисленные следы, поковырялся в кучках упавших вещей, пошерудил палочкой какие-то осколки и исчез в доме.
Я же за это время успел только осмотреться по сторонам. По двору словно стадо носорогов пробежало – трава была вытоптана, причем свежепроложенная трасса вела из дома к отсыпанной мелким гравием площадке, где сейчас стояла наша машина.
По краям тропы валялись привычные спутники любого переезда: лоскутки ткани, всякие мелочи вроде стеклянных бусинок и наперстка, щепки, обрывки упаковочной пленки и белые шарики пенопласта.
Я задумчиво поднял порванную нитку янтарных бус с парой оставшихся камушков – остальными была щедро присыпана трава вокруг. Камешки выглядели потекшими и будто поджаренными, как канифоль, которой пользуется неумелый адепт паяльника. Рядом блестели на солнце осколки зеркала.
В доме тоже были видны следы переполоха. Во все комнаты вели цепочки грязных подсохших белесых следов. Ящики из комода валялись пустыми, а шкафы стояли с распахнутыми дверцами. Лишь холодильник на кухне тарахтел, как раньше, светя зеленым глазом. Я машинально закрыл форточку, из которой задувало и трепало кружевную занавеску, и обратил внимание, что и на кухне пол усыпан битыми осколками. Что ж они так неаккуратно – бить зеркала – к несчастью. Нагнувшись, чтобы рассмотреть осколки, я заметил валяющийся стакан с приклеившемся снизу обрывком листка. На листке каллиграфическим почерком было выведено: «Сестра,». Почерк был женским с высокими прямыми буквами – чувствовалась школа чернильных прописей. Зинаида Егоровна писала? Кому? Очевидно, сестре – обращение обособлено запятой. А остальное есть? Я порыскал по кухне, заглядывая в каждую щель – продолжения не было. Нашел только еще груду осколков, сметенных в совок, и еще одни порванные оплавленные бусы, на этот раз из жемчуга, в том же совке. Неужели листок унесла «сестра»? Или это Зинаида Егоровна – сестра, и письмо предназначалось ей?
– Иди, чего покажу, – послышался голос Кузьки со второго этажа.
Я поднялся по крепкой лестнице, также основательно натоптанной, и поднялся наверх. Привычные цепочки в комнаты, и Кузька, выглядывающий из спальни и машущий рукой.
– Во! Круто же?
– Да… – пробормотал я, чеша затылок.
Посреди комнаты, в воздухе на уровне глаз висела задняя половинка черного кота, рассеченного пополам – чистейший срез по которому можно было анатомию изучать. Зрелище было одновременно страшное и завораживающее.
– Только не трогай! – крикнул Кузька, но было поздно.
Я даже не успел ощутить момента касания, как половинка со смачным звуком шлепнулась на пол, разбрызгивая во все стороны внутренности. Мерзко пахнуло затхлым, а меня чуть не вывернуло.
– Ну твою ж, – ругнулся хозяюшка, выглядывая из-за шторы, тоже получившей свою порцию брызг, – ну сказал же – не трогай.
Я грустно смотрел на свои джинсы и куртку и припоминал, что на смену есть только летние шорты и не менее летняя куртка.
– В машину в таком виде не пущу, – отрезал Кузька.
– Ты же домовой, – промямлил я, даже не пытаясь стирать с себя содержимое кота. – Сделай что-нибудь.
– Ладно, раздевайся. Сейчас буду ворожить – смотри и учись, – он собрал мою одежду и пошел вниз. Я пошел за ним, радуясь, что вновь получу шанс понаблюдать работу мастера – Кузька никогда не скупился и всегда использовал мощные заклинания, даже когда это не требовалось.
А потом мы сидели и залипали на стиральную машину.
– А сушить как?
– Вот фен, вон утюг – выбирай.
– Жопа ты, Кузька.
Он показал язык и полез изучать содержимое холодильника.
– Шаром покати, – констатировал он, вытаскивая банку тушенки и соленые огурцы в трехлитровке. – Будешь?
– Ты мне лучше скажи…
– Темпоральный карман, – Кузька вальяжным движением пальца срезал верхушку банки вместе с крышкой и вывалил содержимое на тарелку. Меня от вида шлепнувшейся с громким «чавк» кучки снова замутило. – Кто-то использовал это заклинание как оружие, убрав из реальности только пол кота.
– А почему вторая половина «зависла»?
– Колдун слишком силы много влил – побочный эффект. Скорее всего, – пробубнил он с полным ртом, – кто-то, совсем недавно обрётший могущество и еще не умеющий соизмерять силы с целью.
– Сам то… Ты вот сколько ща на банку потратил силы? А мог просто за ключ сверху дернуть или меня попросить.
– А я давно могущество обрел – мне можно не соизмерять.
– Не логично.
– Наплевать. Ты заметил сколько зеркал тут набито?
– Заметил. А еще заметил, что везде бусы валяются оплавленные порванные.
– Верно валяются – я б и тебе советовал парочку таких одноразовых щитов сделать. А то только на зелья все надеешься.
– Кто б знал, что так можно, – насупился я, натягивая свитер на голые колени. – Ты про зеркала тоже думаешь, что и я?
– А че тут думать. Кто-то из наших воду мутит. А может даже наш знакомец. Только, видишь в чем дело, не мог Малый народ в этот дом зайти. Тут такие чары охранные наложены, что даже мне дня два ломать. А он – зашел. Причем, при хозяевах.
«Могущество», «даже мне». Я покосился на обожравшегося товарища – что-то он сегодня откровенный какой-то и разговорчивый.
– Отсюда следует, что принес его кто-то. Опять же, Зенаис, это тебе не в прохожих гвоздями кидаться, – разглагольствовал Кузька, поглаживая живот и сыто отрыгивая, – да Антао не зря свой нектар пьет. И чтобы вот так, против четверых спокойно выйти, нужно не только наглость иметь за спиной.
– Четверых?
– А ты кота с псом то не списывай. Там тоже все в порядке… было. Заметил, что на полу в грязи нет ни кошачьих ни собачьих следов?
– Нет.
– Их нет. Почему нет котовых – мы видели. Собачьих – по той же причине, скорее всего. Просто, Цербер во дворе первым их встретил. А значит…
– Значит?
– Значит нам в эти разборки лезть ну никак нельзя – на одну руку положат, другой прихлопнут. Так что, достирываемся и поехали куда-нить подальше отсюда.
– Кто-то испугался?
– Исключительно за тебя.
Я пытался уловить иронию, насмешку. Но ее не было, и я передернул плечом.
– Может мы хоть Владимиру Семеновичу все расскажем?
– Только без «мы» давай – сам иди и рассказывай.
– Почему?
– По кочану. Потом поймешь, как получше Володимера узнаешь.
– А ты его давно, значит, знаешь?
– Давно. Ну так что, поехали?
– Погоди ты.
Я задумался. С одной стороны, опасность для жизни есть очевидная. С другой, это мои друзья. И если ради, как его Кузька назвал, Антао я б не стал рисковать, то вот «Зенаис», чье имя в таком варианте стало отдавать какой-то седой древностью, заслуживала попытки найти и предложить свою помощь, какой бы ничтожной по их меркам она не являлась. В том, что их пытались убить, у меня сомнений не было. Как и в том, что первый раунд остался за нашей сладкой парочкой – именно следами мужчины и женщины были истоптаны полы. И осколки кто-то смел в совок – явно не во время боя. А еще я не сомневался, что ни Антон Павлович, ни Зинаида Егоровна мне ничего не расскажут, не желая втягивать. Но найти их все же нужно попробовать – не зря же «Володимер» не чувствует Антона Павловича. И не зря он меня сюда отправил – не верю, что он ничего не знал про нападение. Я взял со стола обрывок бумажки, который являлся единственной зацепкой, и стал думать.
Сестра, сестра… Вот был бы у меня родной брат, стал бы я обращаться к нему «Брат»? Если бы с ним был в ссоре и так подчеркивал неприязнь. То есть, предположим, сестры в ссоре. С кем была в ссоре Зинаида Егоровна? С той, с кем переспал Антон Павлович, как он мне тогда плакался, «само как-то случилось – пьяный был» и после чего у них и пошла трещина в отношениях. Где «само случается и люди пьяные»? На совместных празднованиях, при этом «сестра» там была, а вот жена – нет. Корпоратив! Значит, сестра… Кадровичка. Как там ее зовут, на А… Алина что ли… Не помню. Но точно Егоровна. А ведь даже похожи, если задуматься! Только она моложе.
Я поделился умозаключениями с Кузькой.
– А почему ты отбрасываешь версию, что «Сестра» – это общепринятое у христиан обращение? Культисты всякие, сатанисты, ордена разнообразные – все там сестры-братья.
– Ам…
А я ведь и правда не подумал. Действительно, все что угодно может быть. И тогда вообще никаких зацепок не остается, где искать.
– Да расслабься. В пользу твоей версии скажу, что некто в туфлях на широком устойчивом каблуке прошла на кухню, постояла у стола и вышла из дома. Вот характерные пятна. И в грязи, натащенной на дорожку, и у калитки, тоже есть отпечатки каблука. Причем, калитка, а после и входная дверь, были открыты и потом закрыты без магии – ключом.
– То есть, это она принесла зеркала?
– Сомневаюсь – след от каблука всегда идет поверх осколков и на вид свежее, чем остальные. А вот мужские кроссовки на роль носителя подходят.
– А ты пробовал проследить, куда они ведут?
– Нет. Пошли поищем.
– В таком виде?
– Ой кому ты нужен.
Шорты я все-таки надел – в одних семейниках мне было совсем не по себе. А вот наверх накинул телогрейку с вешалки в сенях – жар костей не ломит.
Следы, хоть и основательно затоптанные, нашлись и вели от яблони у забора. Продолжились с другой стороны и оборвались около следов машины, съехавшей на обочину.
– Ага. Ну, гений сыска, давай определи, что за машина. Ты ж у нас все знаешь.
– Могу только сказать, что легковая – след не глубокий, полноприводная – когда водитель сорвал машину с места, шлифанули все четыре колеса, и, скорее всего, праворукая – кто-то из машины вышел на правую сторону, – Кузька тщательно изучал следы протектора. – Больше ничего интересного.
– Ага, значит гость сумел сбежать. Но он мог быть пассажиром, а водитель оставался в машине.
– Ну, может и так.
– А вот если предположу, что легковая праворукая полноприводная машина – это Субару Импреза, а гость с зеркалами – Виталик, я сильно ошибусь?
– Думаешь, мстить решил? Ему тебе бы стоило мстить тогда – ты ж его машину «убил».
– Ну… – я не придумал, что возразить. – Хоть какая-то версия. Зато «зеркальному» хозяюшке мстить Антону Павловичу было за что.
– Ой ли? Ты ж его привез и заселил – Антао только деньги получил.
– Блин.
– Пошли давай, высушим твое и поедем к Егоровне младшей. Может она чего скажет.
Мокрая куртка была закинута в салон – решил остаться пока в телогрейке, очень уж хорошо в ней было. А джинсы все же натянул, и они сейчас неприятно холодили бедра.
– Что-то мы с тобой не знаем, – вырулил я на дорогу к городу.
– «Что-то». Мы вообще ничего не знаем и вновь предлагаю тебе не лезть в это всё.
– Нет. А что мне терять?
– Жизнь. Покажи мне свои защитные обереги? Нету? А если вот прямо сейчас по тебе жахнут…
Чем по мне жахнут Кузька договорить не успел, потому что прямо нам в лоб из встречного потока вырулил Легаси, включил дальний свет, ослепляя и врезался во Фламингу.
Сквозь туман и звон прорвался тикающий звук аварийки. Кто-то ломился в двери и стучал ладонями по затемнившимся стеклам. Дико болела грудь под ремнем. Вдохнуть до конца никак не получалось.
– Живой? – похлопала меня ладонь по щеке.
– Да, – с трудом прохрипел я и стал пытаться расстегнуть врезавшийся и заклинивший ремень.
– А вот был бы оберег…
Я не дослушал и вывалился из машины.
– Ты как? – ко мне подлетел какой-то незнакомый взволнованный мужик.
– Нормально.
Не обращая внимания на другие вопросы, оттолкнув хватающего меня зачем-то неравнодушного, я обошел нашу машину и увидел груду искореженного металла, которая раньше была японским универсалом. Из получившегося железного клубка натекла уже нехилая лужа масла и крови. Они причудливо застыли рядом, не смешиваясь, образуя жуткое красно-черное озеро. Я оглянулся – Фламинга стояла абсолютно целая, с полностью затемненными стеклами и, как ни в чем ни бывало, моргала поворотниками. Рядом стояли водители из брошенных по обочинам машин и галдели, не зная, что делать.
И чуть не подпрыгнули, когда раздался протяжный «Биииип» – я поспешил обратно.
– Валим, – Кузька слез с моего кресла, уступая место. – Сейчас гайцы приедут, сам им будешь объяснять, почему у нас машина целая.
– Не буду, – я щедро зачерпнул силы из резерва и накинул Вуаль на нас и на разбитую машину. Водители тут же, задумчиво чеша затылки, разошлись по своим машинам и разъехались. Скопившаяся пробка начала аккуратно объезжать место происшествия по полю, быстро накатав там колею. А подъехавший экипаж ДПС с сверкающей люстрой, не останавливаясь, проехал мимо. Вскоре проехала мимо и «скорая».
– Ну или так.
– Пойдем на этого камикадзе еще посмотрим.
– Ага, тот самый Легаси из «эскорта». Как я понимаю, Фламинга уже им «позавтракала».
– Да. Просто гора железа и немного мяса внутри. Дух поглощен.
– Кстати, – я обернулся к Кузьке, – я все понимаю – магия, духи, сила. Но как, как она, – я ткнул в розовый фургончик, – осталась абсолютно целая! Как? Это же физически невозможно! Хоть бы фары разбило, я не знаю, бампер помяло, лобовуха треснула. И она такая на глазах – оп и восстановилась, стойки вправила.
– То есть, ты все еще думаешь, что ездишь на машине? – Кузька заржал, замахав руками. – Ну ты тупоооой.
– Че сразу тупой… Не информированный.
– «Цукумогами» тебе что-то говорит?
– Духи вещи? Так они ж все больше лампы всякие, да мечи…
– Больше меньше… Когда вокруг все с мечами ходили и фонарями, были мечами и фонарями.
Я недоверчиво погладил холодный металл моей машины-немашины.
– Круто. Читал, слышал, но никогда не ожидал увидеть в реальности.
– Вот, гордись – она тебя выбрала хозяином. Это большая честь. Только избранным служат духи вещей – остальных, недостойных, кто к ним лезет, убивают. Ну, или пытаются, по крайней мере.
– Горжусь, – искренне сказал я, и поклонился на три четверти. – Аригато. Соре ва ватащи ни тоте коэдесу. *Спасибо. Это честь для меня.
Фламинга потерлась об меня, фыркнув теплым воздухом из радиатора.
– Вы еще поцелуйтесь, – скривился Кузька.
– А она точно девочка? – я нежно погладил капот, выбирая куда бы чмокнуть любимую машинку, которая мне жизнь спасла.
– Точно. И даже не думай это при мне делать – а то меня вырвет от этих щенячьих нежностей. Поехали, как бы сюда не нагрянуло еще чего, против которого твоя Вуаль, как мышеловка против крысы.
Телефон в кармане завибрировал.
– Привет. У тебя там все в порядке?
– Привет, солнце! Да, все хорошо, почти, – я не удержался и еще раз посмотрел на железный клубок.
– А то чет беспокойно мне стало резко – думаю у тебя что ли чего? Ладно, ща еще маме позвоню. Заберешь меня вечером?
– Ага. Постараюсь – тут подкинули проблем всяких. Но ты меня жди.
– Ладно. Целую! Скучаю!
– Я тебя люблю, – я громко поцеловал воздух перед телефоном, чтобы было слышно.
– Я знаю, – прозвучал ответ и пошли гудки.
Подслушивающий Кузька только раздраженно сплюнул.
Около офиса полыхало красно-синими отблесками люстр пожарных машин, скорых и газовой службы. Толпа народа толпилась за лентами, пытаясь не мешать снующими по натекшим из травящих шлангов, пожарникам. А сам офис жарко пылал желто-оранжевым пламенем.
Как раз, когда мы подъехали ближе, обвалилась часть перекрытий, складывая половину крыши внутрь, люди отпрянули назад, а вверх взвился сноп черно-красных искр.
Главный пожарник что-то орал в рупор и махал руками, требуя зрителей разойтись. Нам сзади погудела еще одна пожарная машина. Мы проехали чуть дальше и остановились на аварийке.
– Круто, – констатировал я.
– Не потушат.
– Угу, – я и сам видел, что пламя было очевидно живое, разумное. Такое не тушится ни водой, ни пеной.
– Будем помогать?
– Помощничек – а ты, че знаешь как?
– Ты же знаешь.
– Я все знаю. Только мне то какой интерес?
– Да не знаешь – иначе бы сам в том доме не сидел на пожарище, где я тебя нашел.
– Там другое было. И не бери меня на слабо – со мной это не работает.
В боковую дверь постучали, я потянулся и открыл ее. Внутрь влезли девченки-ведьмочки, Дарья Ильинична, кутающаяся в шаль, Лена, держащая в руках старый тапок. Последней втиснулась Алевтина Егоровна, глаза которой пылали жутким синим светом. Она же первой накинулась на нас:
– Один бухает, второй шляется черти где! А нас тут сжигают!
– А Директор?
– Нету его с утра – сказал дела срочные. Даже телефон не берет, – Лена поджала губу, – включи печку посильнее – замерзли тут стоять.
– Огонь бы развели, – попытался пошутить я, передавая телогрейку жаждущим, но получил недобрый взгляд всех присутствующих и перевел тему.
– Вы, может, голодные?
– И голодные, и холодные. Никто нас не любит, не заботится, сиротинушки, – наигранно запричитала Лена, подводя губы и глядясь в непонятно откуда вытащенную пудреницу.
– Намек понял-с, – процитировал я поручика Ржевского, и мы поехали в «Генацвале на привале», ресторан на соседней улице, где можно было вкусно и не слишком дорого поесть.
Разместив свою верхнюю одежду на вешалке, уселись за один столик. Причем Лена терпелива подождала, пока я ей помогу сесть, придвинув стул, не забыв мне невзначай продемонстрировать содержимое декольте. Я только скрипнул зубами.
– Алевтина Егоровна, вы бы свой дальний свет выключили, – а то, по-моему, официант боится подойти.
Она упрямо сжала губы, покатав желваками, но глаза погасли. А ведь правда похожа на Зинаиду Егоровну. Я пристально рассматривал её, и она это естественно заметила.
– Ну чего?
– А вы ничего, Алевтина Егоровна, – я выделил интонацией отчество, – не хотите нам рассказать?
– Не хочу. Мне харчо, оджахури и… и… и вот газапхули.
– Вино, чай, кофе, сок? – услужливо спросил решившийся подойди, но все еще побаивающийся женщину официант, ставя нам на стол плетеную корзинку с лепешками и булочками.
– Вино. Все мясо будут заказывать?
Все кивнули.
– Тогда Сапирави. Есть?
– Конечно.
– Две бутылки и пять бокалов.
На мой вопросительный взгляд она строго ответила:
– А ты – за рулем.
Мы сделали заказы и согласились чуть подождать, подтаскивая с тарелки безумно вкусную выпечку.
Девушка принесла вино и шесть бокалов.
Алевтина Егоровна подняла бровь.
– Я тоже поучаствую, – сообщил Кузька, влезая ко мне на колени и поудобнее устраиваясь.
Бутылка поднялась в воздух, пробка просто исчезла и густое, фиолетовое вино полилось в бокалы.
Кузька взял свой, покатал вино, принюхался, потом серьезно посмотрел на Дарью Ильиничну и прокаркал, поклонившись всем телом и чуть не свалившись с колен:
– Ташаккур, Даравауш. *Спасибо, Добрая Ведающая.
Та передала ему тапок и ответила, улыбнувшись:
– Мерабани. *Пожалуйста.
Кузька прижал тапок к себе, исчез, но вскоре снова появился уже без тапка. И тут же сцапал булочку, целиком запихав в пасть.
Пока мы ждали заказа, официанты еще два раза приносили хлеб.
Подоспел суп: густой, остро пахнущий чесноком.
– О, – обрадовался Кузька, на котором материализовался его любимый слюнявчик, и заработал ложкой.
Я вздохнул.
– Тебе нельзя, – прочавкал проглот, – у тебя язва. Я тебе картошки оставлю с мясом. Половину – я ее не люблю.
Даже Алевтина Егоровна улыбнулась, утратив грозный вид.
Она же, убедившись, что все наелись и сыто отвалились на спинки диванчиков, ковыряясь в зубах зубочистками, сняла очки, протерла кофтой и произнесла:
– А вот теперь я хочу вам кое-что рассказать…
Автор публикации
