Лифт остановился. За пластиковой, исцарапанной шкурой его что-то скрябнуло, громыхнуло – последний, прощальный удар пружинного сердца – и лифт встал. Я вынул мобильник из внутреннего кармана пальто, машинально засек время – 09:28.
Я был заперт, зажат, стиснут намертво лифто-челюстями, я переваривался во внутренностях его, и едкий желудочный сок стекал по моим вискам, холодными струйками пота. Мне было неуютно и жарко, я скинул пальто, замерев в ожидании.
09:31.
Я нажал кнопку «Вызов», черную, вздувшуюся блямбу, выступающую из-под пластикового ребра. Блямба вошла вовнутрь, послушно вдавилась под моим пальцем, чтобы секунду спустя – распрямиться с сухим, кашляющим щелчком. Я подождал, прислушиваясь. Никто не шел.
09:34.
Я поднял голову к потолку, нёбом сомкнувшемуся надо мной, гнильно-белесым, язвами краски исчерченным нёбом. Лампочка сплюнула мне в глаза грязно-рыжего света, я прищурился, всматриваясь в надпись справа от нее: «Никто никогда не узнает, что я…» Вильнув на прощание черным облезлым хвостом, надпись пряталась, заклеенная рекламной листовкой, под которой была другая листовка, под которой… Мобильник показывал 09:39.
Я попытался читать новости с экрана. «Биржевой курс доллара вырос на 0,67 рубля. В Совфеде поддержали запреты на полеты самолетов в Турцию и Тунис. Центробанк выпустит в декабре новую сторублевую купюру». Я заперт в лифте. Лифт медленно пережевывает меня железными, покрытыми ржавчиной зубами, и из нутра его отчетливо пахнет машинною смазкой.
09:43.
Я пнул ногою в дверь. Туда, где в щели между лифто-зубами мелькала лестничная клетка. Пнул еще и еще, до боли в сбитом большом пальце, до паутинно-мелкой дрожи по стенам сомкнутых лифто-челюстей. Вокруг было тихо. Никто никогда не узнает, что я…
09:50.
Я заорал. Так, будто лифт перекусывал меня пополам акулье-острыми, отточенными как бритва зубами, будто, распадаясь на две половинки, я падал и падал в бесконечно глубокую лифтовую шахту, заливая кровью пульсирующее лифто-горло, встречаясь в полете с собственным криком и опережая его. Орал и бил ногами в дверь, пружинящую, словно резиновая, и стены сжимались за моею спиной, и звуки отскакивали от стен, ударяясь в мои барабанные перепонки. Мобильник замер на 09:54.
Никто не отзывался мне. Время внутри лифта остановилось, и за его пределами тоже. Я сел на пол, прямо на расстеленное пальто. Мокрое от пота, будто громадный язык, растущий из пола, смакующий меня, как кусок гамбургера, щетинисто-жесткий язык… Лифт пробовал меня на вкус и остался доволен.
10:00.
Я больше не кричал, вслушиваясь в окружающую меня тишину. За стенами лифто-желудка что-то щелкало и урчало, вздрагивало и сокращалось. Стены меняли форму – то выгибаясь, будто цветочные лепестки под порывами ветра, то втягиваясь вовнутрь. Светильник на потолке растекся грязно-рыжею кляксой, мигнул – и погас, оставив меня в абсолютнейшей темноте, слушать дыхание и лифто-вздохи.
10:08.
Что-то капнуло мне за шиворот, липкое, как кисель, и мертвенно-ледяное, будто недорастаявшая сосулька. Лифт истекал слюною, пахнущей железом и плавленой пластмассой, стены сжались, разрисованной краскою кожей касаясь лица. Я вытянул руку – и пальцы обняло что-то резиново-гибкое, словно сама темнота здоровалась со мною за руку. Мобильник выпал, застыв на отметке 10:15.
Время двигалось вспять, тонкой, песчаною струйкой покидая стеклянную колбу, пластиково-черное, пространство скручивалось подо мной гигантской воронкой. Все вокруг дышало и плыло, волнами накатывала тошнота. Перегнувшись через пальто, я выблевал куда-то в угол завтрак, впихнутый в себя на бегу, перед тем, как я вышел из дома, перед тем, как приехал в офисный центр, перед тем, как сел в лифт… и стеклянные часы перевернулись, и минуты, секунды высыпались из них, разлетаясь по полу мелкими бусинками.
81:01
Я не чувствовал ног, наверное, отсидев их в неудобной позе. Повернулся, пытаясь привстать – и резиново-мягкие пальцы легли мне на затылок, вдавливая обратно в пол. Я коснулся рукою поджатых коленей – и их не было, ничего, кроме густо-сметанной черноты, наплывающей на меня с разных сторон. Едкого, как серная кислота, желудочно-лифтового сока, растворяющего меня вместе с костями.
52:01
Я открыл рот, высвобождая крик, пружиной рвущийся откуда-то из легких – и темнота тут же проникла внутрь, черным, неостановимым потоком хлынула сквозь глазницы, сочилась в желудок, дырами разъедая гортань. Я шипел, рваным, искалеченным горлом, словно спущенное колесо: «С-с-с…», булькающими пузырями выталкивая тьму наружу. Пока ее не стало так много, а меня так мало, что, рыгнув в тишину пластиковою отрыжкой, лифт двинулся вверх, щелкая жестяными суставами. Шел, пока не достиг нужного мне этажа, а после – вздрогнул и остановился, распахнув черную лифто-челюсть свету и человеческим голосам. Я машинально засек время – 82:01, и больше уже не выпускал мобильник из рук.
***
– Сколько он тут просидел? Час? Мда, при его-то клаустрофобии… А я ему всегда говорил – боишься, так ходи пешком, нефиг героя из себя корчить… Ну, догеройствовался, молодец. Что делать, спрашиваете? А что тут можно сделать – скорую вызывайте, пусть они его оттуда и вынимают. Вместе с мобильником и пальто. И потом уборщицу бы туда, в лифт. Напакостил-то, прости господи, хуже бомжа… Вот что болезнь с человеком творит! Да отойдите вы все, чего смотрите! Устроили, понимаешь, бесплатный цирк!
Автор публикации
