В полутёмной комнатушке, освещаемой ночником с прорезями в виде солнц, на низкой деревянной кровати спал мальчик лет десяти.
Вернее, должен был в этот поздний час спать. А на самом деле лежал с открытыми глазами и, почти не мигая, наблюдал за слегка сдавленным с боков огромным лунным диском, висящим за окном.
Мальчик рассматривал на ночном светиле еле различимые пятна причудливых форм и пытался угадать их назначение. Ему почему-то казалось, что «лицевая» сторона Луны на самом деле является обратной, что на другой, невидимой стороне у неё есть настоящие глаза, рот и нос. И Луна лукаво улыбается: радуется, что так ловко обманывает людей, притворяясь большим булыжником. Вот только наверняка ушей у неё нет, иначе их было бы видно. Да и зачем они в космосе.
Как, должно быть, хорошо жить в мире без звуков. Не слышно ни ругани родителей из-за маленькой зарплаты отца или вечной усталости матери; ни криков младшей сестрёнки по ночам, в часы, когда слаще спится, и сны интереснее и ярче; ни издёвок одноклассников, глумящихся над бедностью их семьи.
Мальчик вылез из-под одеяла и сел на кровати. Пальцы босых ног неприятно закололо: в комнате было холодно, градусов десять-двенадцать. Небольшой бревенчатый домик из двух комнат, где жила семья, отапливала маленькая печка-буржуйка. А дрова и уголь экономили, растягивая скромный запас на всю зиму.
И не надо бы вылезать из тёплого кокона, созданного обёрнутым вокруг тела одеялом, но Луна звала мальчика, требовала быть ближе. Он нашарил ногами стоптанные, когда-то белоснежные, а теперь грязно-серые с мятыми заячьими ушами тапки, сунул в них ступни и тут же пожалел. Они оказались холодными и лишь заставили поёжиться. Потом накинул на плечи шахматной рацветки старенький шерстяной плед, закутался в него, как в индейское пончо, и пошуршал к окну.
Влажный подоконник укусил локоть холодом. Мальчик протёр ладошкой стекло, но запотевшая плёнка исчезла только с одной стороны. Снаружи иней остался, и мальчику даже почудилось, что мороз в насмешку щедро сыпанул по окну новыми узорами, потрескивая от удовольствия. А Луна висела прямо напротив и посмеивалась тайком, чувствовала, что мальчик наблюдает за ней.
Он закутался сильнее и прошлёпал к порогу. Во второй комнате на кровати тревожно спала мать, бормоча что-то во сне. Свисающая рука мерно двигалась, дёргая за тесёмку, подвязанную к кроватке с младенцем. Мальчику вдруг показалось, что головка сестрёнки повёрнута к нему: она не спит и улыбается брату сквозь деревянный частокол люльки. Но нет, такого быть не могло, иначе малышка непременно бы кричала или агукала. Молчать она ещё не научилась.
По другую сторону от двери храпел на диване отец. В комнате, благодаря его вечерним усилиям, явственно пахло самогоном. Мальчик уже хорошо знал этот запах.
Убедившись, что все спят, он прокрался к выходу, впрыгнул в старые отцовские валенки и открыл дверь. На вымерзшем крыльце мальчика сразу окатила волна холода, вонзив в щёки, подбородок, лоб сотни крошечных иголок. С ресниц, мешая смотреть, свесились хрустальные капли. Позади заворочались, заскрипели, и мальчик шмыгнул за порог, отпустив за собой дверь. Та бесшумно, но крепко вошла в проём, будто закрытая невидимой рукой. Мальчик, вцепившись в перила и рискуя упасть, аккуратно преодолел три скользкие ступеньки, а затем пустился бежать по вытоптанной в несвежем вчерашнем снегу тропке. Луна не могла, конечно, этого видеть, но мальчику показалось, что он услышал наконец её смех, по-доброму ироничный.
Добравшись до открытого колодца, что чёрным ртом зевал, разрывая снежное покрывало, мальчик заглянул в него и убедился, что и там, в глубине покачивается Луна. Хоть и не такая большая и яркая как в небе. Мальчик перевёл взгляд вверх и опять услышал, как светило зовёт его – «ближе, ближе…». Он перегнулся через деревянный короб, и разнёсшийся по двору всплеск ознаменовал воссоединение мальчика и его единственного друга.
***
Спустя десять минут всё в той же комнате с заиндевевшим окном и распахнутой настежь занавеской на низкой деревянной кровати спал тот же самый мальчик. На этот раз действительно спал и улыбался во сне. А на полу, там, куда косо падал свет, стояло жестяное ведёрко, в котором покачивалась Луна, такая близкая теперь. И всё так же повёрнутая к людям спиною, но обязательно им улыбающаяся.
