Как могучий лось, продирающийся сквозь заросли кустарника, уже немолодой, но все еще крепкий Гарик шерстил заросли в поисках стеклотары. Осенний моросящий дождь стекал струйками по его нечесаной и немытой бороде. Отразившись от света раскачивающегося на ветру фонаря, что-то блеснуло в кустовой глубине.
– Эвона! – раздвинув ветки, удивился Гарик.
Чернящим блеском на Гарика из кустов уставился рояль. Самый настоящий рояль, который в кустах. И насквозь промокший паренек, стоявший на страже инструмента.
– Ты кто?! – с удивление спросил у паренька Гарик.
– Альберт, – дрожащим голосом ответил промокший паренек, еще сильнее вжимаясь в рояль.
– А это чё? – Гарик указал пальцем на инструмент.
– Рояль, – тихонько пискнул Альберт.
– Сам вижу что не скрипка! – громыхнул Гарик. – Чё он тут делает?!
– Стоит…
Разговор грозил принять угрожающий поворот. Гарик уже готовился дать в морду этому наглецу и проходимцу, без его ведома вломившемуся на его территорию. Чего доброго, еще на ночлег попросится! А на кой он ему сдался?! Был бы бабой – еще куда ни шло. А так мужик. Еще и с этой бандурой!
– А ну, хромай отсюда со своей хреновиной! – зарычал на пацана Гарик.
Паренек поглубже вжался в себя, вцепился в рояль и беспомощно забуксовал хлипкими ножками по скользкой земле, пытаясь сдвинуть неподъемный инструмент.
«Да уж! Он его до смерти отседа не упрёт!» – подумал Гарик, глядя на эти комичные попытки. А еще он подумал, что рояль – штука ценная и вполне может сгодиться. Авось, кто купит. «А хлюпик? – продолжал крутить мысль Гарик. – А с хлюпиком как-то разберемся».
Покрепче вцепившись в ножку рояля, Гарик напрягся и попер это черное одоробло на колесиках. Хлипкий Альберт, упершись в рояль с другого бока, стал толкать его, буксуя ногами по мокрой земле.
– Тяжелый, с-ссука! – напрягаясь изо всех сил, ругался на инструмент Гарик. – Какого пенделя его в кусты заперли?! Ты что ль затащил, а?! – грозно спросил он у парня.
– Ох! – в ответ тяжело вздохнул парень.
– Чё ох, чё ох?! – пыхтя, продолжал выпытывать Гарик. – Ты не охай, а говори: ты ли?!
– Ох! – вновь охнул Альберт.
Ну, ох – так ох, дело такое.
Не прошло и трех часов, как тяжеленный, вымокший рояль оказался в полуразрушенном доме – жилище Гарика. Метров пятьдесят от него до кустов было. Но, черт возьми, каких?!
– Ф-ффух! – облегченно выдохнул Гарик и увалился на разломанный диван.
Совсем выбившийся из сил паренек присел на шатающуюся от старости табуретку. Но тут же подскочил, скинул с себя куртку, затем хэбэшный свитер и стал свитером протирать инструмент, оставшись в одной промокшей майке.
– Дорогой? – глядя на нелепые телодвижения паренька, спросил Гарик.
– Да, – не отрываясь от работы, ответил Альберт.
Когда рояль был насухо вытерт, Альберт придвинул табуретку к роялю, обнажил клавиши и, улыбнувшись, спросил у Гарика.
– Вы позволите, я вам сыграю?
– Валяй, – безразлично бросил Гарик, откупоривая бутылку водки.
– Только… – замялся паренек, – только ля второй октавы немного расстроена.
– Бля?! – удивился Гарик. – Какая еще бля?!
– Нет, вы не поняли! – едва не рассмеявшись, стал пояснять Альберт. – Ля! Ля второй октавы. Струна расстроилась. Мне бы инструмент, я бы…
– Да играй уже со своей блёй! – махнул рукой Гарик и глотнул огненной воды из откупоренной бутылки.
Осторожно погладив клавиши, Альберт вдохновенно закрыл глаза и заиграл «Лебедя» Сен-Санса.
Время в жалкой лачуге остановилось. Оно прервало свой беспокойный бег на каких-то пару-тройку минут, чтобы подперев руками беспокойную голову, немного постоять опершись на рояль и послушать этот дивный перелив музыкальной магии. Время стояло и слушало, лишь изредка щурясь на слегка «не строившую» ля второй октавы. Совсем чуть-чуть!
Музыка стихла, а время, погрузив всех и вся в блаженную тишину, продолжало стоять у рояля.
– Красиво! – просидев, пожалуй, с минуту в тишине, восторженно выдал Гарик и отпраздновал очередным глотком из бутылки.
– Спасибо! – улыбнулся Альберт.
– Так как ты говоришь тебя звать? – снова поинтересовался именем незнакомца уже слегка захмелевший Гарик.
– Альберт, – ответил паренек.
– Сложно! – заключил могучий бородач. – Проще надо как-то. Алик?
– Нет, нет, прошу вас! Только не Алик! – деликатно запротестовал Альберт.
– Чё эт?
– У нас во дворе был мальчик по имени Алик, – стал пояснять Альберт, – он меня постоянно бил. Прошу вас! Только не Алик!
– Ладно, – согласился Гарик. – А родаки как звали?
– Ну-ууу… – Альберт задумался. – Мама звала меня Алей…
– Аля?! – Гарик чуть не поперхнулся. – Это ж женское имя, йопта!
– Или просто Ля… – смущаясь, продолжил Альберт.
– Бля! – взбрызнул хриплым смехом Гарик. – Еще, бля, лучше!
Альберт беспомощно пожал плечами.
– Значит так, композитор. Будешь ты Алом, как Ал Пачино. Согласен?
– А вы? – кивнув в знак согласия, Ал поинтересовался именем своего отельера.
– Лось! – хрипло представился Гарик. – Потому что большой и рогами зашибу!
– А полностью? – глядя большими голубыми глазами с мальчишеской наивностью, спросил Ал.
– Полностью? – Гарик задумался.
Почесывая немытую голову, он запустил свои грязные руки в прохудившуюся память чтобы извлечь оттуда что-то из прошлой жизни. Что-то большое и теплое, что еще с прошлой жизни томилось под грузом пустых бутылок, нецензурной брани и беспросветной грязи бесталанной жизни скитальца-бомжа.
– Игорь Иванович, – несколько виновато выдал Гарик-Лось.
– Игорь Иванович! – Альберт улыбнулся. – Можно я вам еще что-то сыграю?
***
Бесконечной рекой время текло в неизведанную даль, увлекая за собой и развалину с обшарпанными стенами, и Гарика с разломанным диваном, и Ала с неподъемным роялем. Как и прежде, Гарик вставал поутру, набрасывал на себя нехитрые лохмотья и отправлялся добывать хлеб насущный. Он лишь прихватывал с собой Ала, обучая того нехитрому мастерству скитальческой бесталанной жизни.
А вечером они приходили в свою ночлежку с прохудившейся крышей, делили нехитрую снедь и сидели, греясь у костра, разожженного в старой железной бочке. Гарик… нет, нет! Ал неизменно звал его Игорь Иванович! Игорь Иванович устраивался на разломанном диване, откупоривал очередную бутылку водки и вдохновенно слушал.
Все слушали эту чарующую гармонию звуков. Даже время. Каждый вечер оно останавливалось совсем ненадолго, что опершись на рояль утонуть в этом бескрайнем море музыки. Послушные умелым пальцам Альберта, ноты вырывались из плена черного рояля и заполняли всю комнатушку. Кружась озорными стайками, ноты вырывались наружу, просачивались сквозь щели в прохудившейся крыше и устремлялись ввысь.
Ввысь, туда, где мудрые небожители, почивающие на блаженных небесах, каждый вечер устраивались поудобнее и слушали, подпирая венценосную голову руками. Лишь изредка они слегка прищуривались. Когда послушный палец маэстро Ала касался белой клавиши со слегка нестройной ля второй октавы.
***
– Эй, эй, Ал, ты чего?! – Гарик подскочил к сползающему по стене Альберту.
– Нет, нет… – слабым полубессознательным голосом поспешил успокоить друга Альберт, пытаясь натянуть улыбку на мертвецки бледное лицо.
– Черт! – выругался Гарик и, подхватив Ала под руку, помчался в берлогу.
Сегодняшний день был не кормным. С полдня Гарик возился с больным Альбертом, так и не раздобыв чего-то существенного для пропитания. Пришлось потрусить кладовые с банкой тушенки и просроченными маринованными огурцами. А вечером у Гарика не было водки. Гарик нагревал водку в железной кружке над костром в бочке и давал пить бедолаге композитору. А еще не было музыки. Единственный вечер за все эти месяцы, когда стены их жалкой лачуги были немы.
Гарик провозился до утра, но даже к утру Альберту не стало лучше. Его рвало, он бредил, был горяч как утюг и все время закатывал глаза. Как только встало солнце, Гарик потащил почти бессознательного Ала в больницу.
– Привет, Бармалей! – оставив Ала на лавочке в больничном дворе, Гарик подошел к какому-то бомжеватому старику с костылем, который все время кашлял и плевался. – Бармалей, помощь нужна!
– Кому? – смачно сплюнув, сипло спросил старик.
– Другу! – пробасил Гарик.
– Фантики есть? – с прищуром спросил Бармалей.
– Вот, – Гарик достал из кармана несколько скомканных купюр и протянул их старику.
– Тащи его к моргу, – скомандовал старик и, опираясь на костыль, похромал в сторону одноэтажного здания с железной дверью.
В отдельном кабинете Альберта осмотрел молодой врач. Он послушал его фонендоскопом, постучал по спине, померил температуру и заглянул в помутневшие от бессилия глаза.
– Хреново! – заключил врач. – Нужен антибиотик. Укол сделать сможешь? – спросил он у Гарика.
– Да, – глядя исподлобья, ответил Гарик.
– Я напишу что надо взять, – сказал врач и стал что-то писать на листе бумаги. – Вот, – протянул он Гарику лист, – это колоть, это пить, этим растирать. Все делаешь в течение недели. Потом подойдешь с ним ко мне.
– А если не поможет?! – обеспокоенно спросил Гарик.
– А уже один хрен! – с безразличием ответил врач. – Если не поможет – никто не поможет. Иди в аптеку, бери все и начинай немедленно.
С Алом, которого Гарик нес едва ли не на себе, могучий Лось зашел в ближайшую аптеку и мирно встал в очередь за какой-то полной женщиной.
– Фу! Вонючий бомжара! – стала возмущаться дама, презрительно глядя на Гарика с Альбертом. – Нажрались уже с утра! За боярышником стоите, алкаши проклятые?!
– Да нам лекарств купить, – стал оправдываться Гарик.
– Знаем мы ваши лекарства! – включилась в перепалку старушка, стоявшая в очереди.
– Да мы…
Безобидный визит в аптеку превратился в скандал. На крик в аптеку зашли трое полицейских.
– Ваши документы! – перекрикивая скандалящую очередь, один из полисменов потребовал документы у Гарика.
– Начальник! У меня друг умирает, лекарства нужны! – нутром предвидя «тухлую» ситуацию, начал Гарик.
– Документы! – грубо скомандовал страж порядка и с силой вырвал Альберта из рук Гарика. Бедный Ал беспомощно опустился на пол.
– Да ты сука! – зарычал на полисмена Гарик и могучей рукой отшвырнул блюстителя порядка к самой двери.
Засвистели дубинки и посыпались удары. Последним, что увидел Гарик, было мертвецки бледное лицо Альберта, который лежал на полу и блаженно улыбался. Свист дубинки, удар по затылку и кромешная темнота.
***
– И чё мне с тобой делать, Лось? – устало спросил у Гарика сутулый капитан в кабинете райотдела.
– А чё хочешь, начальник! – безнадежно бросил Гарик.
– А ничё не хочу! – раздраженно выпалил капитан. – Ты мне так нужен, как зайцу триппер перед свадьбой!
– Что там с Алом? – глядя суровым взглядом исподлобья, спросил у капитана Гарик.
– Что, что?! – с нервной грустью начал капитан. – Что ж ты, сука, про парня сразу не сказал?! Онемел, бля?!
– А меня кто-то слушал?! – с укором в глазах ответил Гарик.
В кабинете воцарилось молчание.
– Значит так, Лось, – прервав тяжелую паузу, начал капитан, – парни на тебя зла не держат, понимают, поэтому никакого дела возбуждаться не будет. Можешь валить на все четыре. Хочешь, в приемник распределю…
– Лучше отпусти меня на волю, начальник, – попросил свободы могучий Лось.
– И куда пойдешь, бродяга?
– К себе.
– М-ммм… – замялся капитан, – не выйдет. Дом под снос. Уже всех оттуда выкинули. А как ты хотел, Лось?! – капитан увидел немой укор в глазах Гарика. – Приказы начальства не обсуждают!
– Делай что хочешь, – выдохнул Гарик и повесил голову.
– На стройку пойдешь? – спросил капитан и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Будешь подсобничать у нас. Работа с девяти. Бухать на работе нельзя! Чуток денег и провизии подкинем. Жить будешь в старой котельной на Мостовой…
– Так там же… – начал Гарик.
– Пустят! – отрезал капитан. – Так что, идешь?
– Один хрен! – буркнул Гарик.
– Все, тогда завтра в девять под райотделом. Не опаздывай!
Могучий Гарик-Лось неспешно шел по улицы, волоча за собой крепкие ноги. Легкий снежок падал на его нечесаную и немытую голову, приукрашивая безрадостного скитальца по бескрайнему морю жизни. Человека, который когда-то был нужен людям, а люди были нужны ему. Могучий Лось, который даже в этой своей бесталанной и, в общем-то, бессмысленной жизни успел хоть немного побывать Игорем Ивановичем. Теперь все было позади.
Внезапно слабенькие, едва слышимые звуки чарующими нотами коснулись его чуткого уха. Гарик насторожился. Музыкальная школа, большое окно… Гарик прильнул к окну и буквально прилип взглядом к черному роялю, стоявшему посреди большой аудитории.
«Это он!» – восторженно подумал Гарик. Да, это был он, рояль. Гарик узнал бы его из тысяч и тысяч других таких же черных и неподъемных роялей с бело-черными клавишами. Совсем еще молоденький мальчишка, придвинув «банкетку» к роялю, осторожно трогал белые клавиши, неумело наигрывая какую-то незатейливую мелодию.
«Ля второй октавы, – прищуриваясь, отмечал Гарик, вслушиваясь в звуки, доносившиеся из школы, – ля второй октавы. Ее так никто и не настроил…».
Автор публикации
