Юрий Богатов
МОРХЛОЕ ЯБЛОЧКО
Рассказ
Весна на Урал приходит поздно. Здесь, на сплавучастке, затерянном в спящей даже в эту военную пору тайге, о её полном торжестве над зимой безошибочно извещают громкие переговоры зэков, трёхэтажные маты бригадиров, хриплые крики конвоиров и гулкие стуки стволов сплавляемого леса. Всё смешивается в напряжённый грохот, разносящийся далеко по обоим берегам Камы, освободившейся, наконец, от многомесячного льда.
Вторая военная весна. Галя стоит на барачном крылечке, руки за спину, и щурится на долгожданное солнышко. Не просто так стоит. Выполняет ответственное поручение мамы. В тенистом углу между крыльцом и стеной барака, в котором живут вольные работники крошечного посёлка на крутом берегу реки, мать устроила из деревянных магазинных ящичков загонку для цыплят, недавно отлучённых от квочки. Собаки были только в лесу на зоне за колючей проволокой. Кошки исчезли в посёлке в прошедшую зиму. Галя стережёт копашашихся в земле цыплят от ворон. Они прилетают с той стороны Камы. Чуть зазеваешься, и полетел отчаянно пищащий пушистый комочек в клюве чёрной птицы над половодьем.
Девочка со своими обязанностями справляется. Ведь ей уже целых шесть лет. А вот её братик Юра, родившийся уже после ухода отца на фронт, навсегда остался годовалым. Его отняло у жизни воспаление лёгких. Нужно было усиленное питание… Когда приходил по реке катерок из райцентра, привозил продукты и почту, мать надевала на плечо большущую почтальонскую сумку, получала под роспись письма и газеты. По немногочисленным баракам разносила их быстро. А нести почту на КПП исправительно-трудового лагеря нужно было лесом километра три. За Юрочкой присматривала Галя.
– Братик, не плачь. Водички хочешь?
Подносила жестяную пол-литровую кружку к его пылающим губам. Мальчик жадно пил.
Однажды мать вернулась, разнеся почту, к уже холодному трупику сына.
И сейчас они собираются на его могилку.
– Все целы? – спрашивает ещё молодая, но по-старушечьи морщинистая женщина, выйдя из темноты барака на крыльцо.
Галя поворачивает голову, продолжая щуриться.
– Да, мамочка!
Женщина сходит с крыльца, пересаживает цыплят в один из ящиков и несёт в барак.
– Жди здесь!
На время их похода цыплята будут ютиться в ящике, накрытом марлей, в серой комнатушке с одним оконцем. Здесь теснились до войны трое. Папа, мама и маленькая дочка. Две железные кровати, столик у окна, самодельная вешалка, прибитая к внутренней стороны двери, – вот и вся обстановка. Галя отлично помнит тот тёплый летний день, когда все вокруг рыдали, а она смеялась. Отец подбрасывал её над головой, улыбался во всё лицо, ловко ловил и снова подбрасывал.
– Галочка, помогай маме! – сказал он, ставя дочь на землю. Вскочил в седло коня, полагавшегося леснику, и поскакал берегом в райцентр. Не стал дожидаться катера, торопился в числе первых добраться до военкомата, чтобы добровольцем отправиться на фронт.
– Вернусь с победой! – только и успел крикнуть на прощание.
Тропка к местному кладбищу вела в противоположную от лагеря сторону. Было оно маленьким, два десятка могил, не больше. Где хоронили умерших заключённых, работавших на лесозаготовках и сплавучастке, жители посёлка не знали. А, поговаривали, умирало осужденных немало, особенно в последнее время.
Тропинка, по которой ходили редко, изрядно заросла. Упругие прутья лесной поросли больно бьют Галю по плечам и спине, широкие листья растений выше её головы лезут в лицо. Хотя мама идёт впереди, отводит руками ветви и стебли, придерживает их, дочь всё время отстаёт, и ей достаётся.
– Галя, смотри! – радостно вскрикивает женщина, указывая рукой куда-то в сторону.
– Что? Что там? – отзывается девочка.
Мама раздвинула справа от себя прутья побегов, и теперь Галя тоже увидела совсем рядом заросли малинника. В основном ещё розовые, но были и красные, спелые, ягоды манили отведать их. Где в полный рост, а то и на четвереньках, мать с дочерью подбираются к малине. Галя дотягивается только до нижних, ещё прозеленоватых ягодок. Мать собирает сверху в горсть облитые солнцем спелые и отправляет их дочке в открытый ротик.
На противоположной стороне малинника раз за разом хрустнули сухие ветки. Мать насторожилась. Стебли ягодных кустов там зашевелились, и над ними показалась мохнатая морда.
– Хозяин! – испуганно шепчет женщина, хватает девочку подмышки и поспешно выбирается обратно на тропинку. Она несёт по ней дочь ещё какое-то время. А когда поставила на землю, спросила:
– Мишку видела?
– Да, я знаю: медведи тоже малинку любят, – скороговоркой отвечает Галя. Они, уже не боясь, громко рассмеялись и продолжили свой путь.
И сейчас, спустя восемь десятков лет, Галина Дмитриевна нашла бы могилку брата на заброшенном погосте, хотя с победного сорок пятого живёт в другом регионе большой страны. А тогда свежий холмик ещё не порос травой и берёзовый крест на нём не почернел, не сгнил. Мать не плакала. Только лежала на этой невысокой насыпи, обхватив её руками, как бы обнимая. Галя сидела на траве рядом и тихо всхлипывала.
Через пару дней заболела и она. Ходила по поручению мамы с хлебной карточкой в сельпо. Магазинчик стоял прямо на пристани, и продукты в него выгружали с борта приходившего из райцентра катерка. Рядом с мостками пристани всегда качался на волнах плот из прибитых к берегу шальных, оторвавшихся от основного потока, стволов стройных сосен. Ну, как не походить, не поскакать по этим брёвнышкам?! Недалеко, рядом с бережком. Так забавлялись все дети посёлка. Продавщице тёте Вере в сельпо всё равно не было видно даже из двух окон – оба выходили на речную ширь. А больше ругать детвору за баловство здесь было некому.
Продавец услышала сначала испуганный крик девочки, а потом – её плач сквозь стоны. Вера сразу поняла, в чём дело. Стрелой вылетела из магазина. Увидела барахтающуюся в воде Галю. Та отчаянно цеплялась за один из стволов сосен, между которыми она застряла. Кирзовые сапоги продавщицы, в отличие от худых ботиночек девчушки, не скользили на брёвнах, и скоро тётя Вера держала на берегу в объятиях продрогшую плачущую Галочку.
– Ножка болит… – держалась за ушибленную правую коленку спасённая. Продавщица спохватилась, стащила с безутешной девочки мокрое платьице, скинула с плеч пиджак, завернула в него Галю и спросила:
– Мама дома?
– Дома. Она меня убьёт.
Вера выхватила из внутреннего кармана пиджака ключ, с Галей на руках подбежала к двери магазина, закрыла её и заспешила со своей несчастной ношей к баракам.
Мать, увидев их в дверном проёме комнатушки, выронила из рук нож, которым чистила возле керогаза на столе картошку.
– Карточка, – даже не вопросительно, упавшим голосом произнесла она.
Так вот почему Галя причитала всю дорогу: «Мама меня убьёт!». Хлебную карточку, выпущенную девочкой из рук при падении в реку, Кама унесла далеко вниз по течению. А месяц только начинался…
– Дуся, я с вами поделюсь, дотянем, – сказала Вера. Опустила Галю, завёрнутую в пиджак, на кровать, подошла к Евдокии и приобняла её.
Солдатки плакали долго и горько.
Галя мечется в жару, как когда-то братик Юра. Мать понесла почту в лагерь. За цыплятами на улице сейчас следить некому, поэтому они копошатся в той же загонке из ящиков, но в комнате. На полу перед кроватью стоит пол-литровая жестяная кружка. Она уже пуста. Девочку палит, и вся вода выпита. «Пи-пи-пи!» – пищат цыплята. Тоже хотят воды? Да вот же она, в старой, без ручки, закопчённой сковороде, служащей поилкой. Галя сбрасывает с себя на пол скукоженное верблюжье одеяло, пытается встать на ноги, но падает на коленки. Стонет от острой боли в ушибленной правой. И так хочется пить! А вода в поилке совсем близко, стоит подползти.
Евдокия по гроб жизни будет видеть эту картинку, в ночных кошмарах. Открывает дверь в комнату, а там… Дочь лежит на полу, по-собачьи лакает из старой сковороды. Ящики размётаны, и цыплята бегают по всему полу.
Мама давно обещала сводить на заброшенное поле подсобного хозяйства сплавучастка. Говорила, там можно ещё чем-нибудь разжиться. И когда Галя, наконец, выздоровела, напомнила ей об этом.
Свежий весенний ветер кружил ещё не окрепшей после болезни девочке голову. Но коленка уже не болела, и можно было бежать впереди мамы, подставляя ему лицо. Лес на этой обширной делянке когда-то вырубили зэки. Обтёсанные стволы вывезли на сплав. Лагерное начальство откликнулось на просьбу конторы участка, и те же заключённые выжгли оставшиеся пни и ветки. Удобренное древесной золой поле первые годы давало неплохой урожай овощей. Потом – всё хуже. А с началом войны подсобное хозяйство, как его называли конторские, и вовсе захирело – некому стало обрабатывать землю. Однако женщины и подростки из посёлка до сих пор находили в бурьяне, захватившем огород, то морковку, то брюкву, репу. Порой самосев был ничего, чаще – перемёрзший. Однако всё шло в пищу.
Галя останавливается как вкопанная.
– Мама, кто это, олень?
На дальнем краю поля стоит крупное животное с огромными сучковатыми рогами, что-то пережёвывает и настороженно вглядывается в пришедших.
– Сохатый, – узнала Евдокия.
– Сохатый?
– Да, лось.
– Он тоже хочет кушать, – участливо заключает Галя.
– Да, доченька, – подтверждает мать, смахивая уголком косынки слезу со щеки.
Возвращаются они домой с одной перемёрзшей репой.
– И долго ты так стоять будешь? – потеряв терпение, спрашивает Вера.
Галя глаз не сводит с горки мелких дряблых яблок на полке сзади продавщицы.
– Тебя мать за чем послала? – допытывается работница прилавка.
Галя очнулась как ото сна и спешит ответить:
– Ни за чем! Я гуляла у пристани и зашла. Просто так. Посмотреть.
– Посмотрела?
– Да.
– Ну, иди тогда домой.
– А сколько стоят яблочки?
– Ты же понимаешь цифры. Они на ценнике.
– У нас таких денежек нет…
– Я знаю, деточка. Иди домой.
Галя отрывает взгляд от прилавка, разворачивается, идёт к двери. Собирается её толкнуть, но вдруг поворачивается к тёте Вере и спрашивает:
– А вон то, жёлтенькое?
Рядом с аккуратной горкой яблок лежит одно, действительно воскового оттенка.
– Деточка, оно морхлое, – с неизбывной горечью в голосе говорит Вера.
– Мох.. мохлое? – не понимает девчушка.
– Испорченное, гнилое. Отложила я его на списание.
– Сколько стоит мохлое?
Вера осторожно берёт гнилой фрукт, протягивает его на ладони Гале:
– Нисколько.
Девочка подбегает, хватает яблоко и выбегает с ним из магазина. Тонкая кожица плода лопается, забродивший сок течёт струйками по пальцам, по ладони… Опустившись тут же, у дверей сельпо, на неструганые доски пристани, Галя в один присест съедает, запихиваясь, гнилое яблочко.
Отец, как и обещал, вернулся с победой. Подхватил дочурку, хотел подбросить над головой. Галя обняла папу за шею, глядя ему в глаза, сказала строго:
– Я уже большая.
И следом – мечтательно:
– А знаешь, что самое вкусное на свете?
– Что, доченька? Загадка? Наверное, хлебушек?
– Морхлое яблочко!
Другие публикации автора:
Автор публикации
