Мы едем к морю

Мы едем к морю

…-А вы знаете, что ваша дочь больна? И не просто больна, а очень и очень серьезно больна!
Огромный, седеющий врач педиатр,  Каргер Борис Львович, сидел за казавшимся по сравнению с его габаритами маленьким столом, заваленным серыми папками и, не обращая внимания на жалкие, бессвязные попытки оправдаться стоящей перед ним хрупкой, миловидной женщины,  продолжал гневно выговаривать ей.

Да, что там выговаривать, он почти кричал на нее, заполняя, казалось своим криком и запахом чеснока все свободное пространство в небольшом своем кабинете.
– Чем вы так заняты, мамаша, как вас там – Людмила? Так вот, чем вы так заняты, что позволяете себе, больше чем по году не приводить ребенка на флюорографию? Вы разве не замечали, что ваша дочь кашляет? Какая к черту аллергия? Кто вам выдал такой бред? В каком кабинете? Полный идиот! Гнать его надо к черту! А чем от вас позвольте полюбопытствовать пахнет? Как, вы к тому же еще и курите? Какая там к чертям кухня? У нее дочь больна, а она в квартире раскуривает! Ну-ка, позовите вашу дочь.
Женщина приоткрыла дверь, и, обращаясь к кому-то в коридоре, тихо проговорила.

– Маша, доченька, иди ко мне.
Маленькая девчушка, с двумя тоненькими хвостиками на голове неслышно вошла в кабинет.
Ее светленький сарафанчик, аккуратно выглаженный и подшитый кое-где, лучше всяких слов свидетельствовал о материальном достатке, вернее его полном отсутствии в этой семье.
В присутствии ребенка, врача словно подменили. Голос его стал более спокойным и тихим.
– Сними платье Маша.

Попросил ее педиатр, с трудом выковыриваясь из-за стола.
Когда он подошел к девочке, большой и лохматый, а она стояла перед ним, раздетая, почти прозрачная от худобы – мать ее с трудом сдерживала слезы при виде такого контраста.
Борис Львович, приложив свое поросшее седыми, курчавыми волосами ухо к груди Маши, начал тихо, но твердо постукивать пальцами своей правой руки по ее спине. При этом лицо его было сердитое и недовольное, а когда он случайно бросил взгляд на мать девочки, то и  презрительное.
– Одевайся Маша – бросил он, возвращаясь к своему столу.

– Мы, конечно, сделаем ей все необходимые пробы, но в принципе и так все ясно. Маша, а когда ты кашляешь, у тебя кровь изо рта идет?

Врач строго и внимательно посмотрел на девчушку. Она бросила жалостливый взгляд на маму ,и слегка качнув своей светлой головкой, шепнула.

– Да, доктор, идет.
– А почему же ты маме своей никогда об этом не говорила? Жалела ее?

Девочка опять кивнула и почти плача проговорила.

– Мама и так почти не спит, плачет постоянно. А  по ночам еще и тетрадки проверяет.
Борис Львович подошел к окну, достал из кармана сигарету, недоуменно повертев ее в руках, бросил на облезлый подоконник. Повернулся к стоящим перед ним матерью с дочкой, еще раз поразившись, какие они обе худые, и сказал на прощание.

– Путевок на этот год нам не выдали. Но вам, дорогая моя мамочка, кровь из носа необходимо с дочкой на Кавказ или хотя бы на море.

Обязательно. Не меньше чем на месяц. А ближе к осени, мы ее в стационар определим.

Вы поняли? На море!
Проводив своих пациентов, он подошел к двери и, убедившись, что коридор пуст, достал из шкафа прозрачную емкость волнистого стекла с притертой стеклянной же пробкой, и, плеснув в стакан на три пальца, не разбавляя водой, отправил спирт в широко открытый рот.
С трудом, выдохнув, он почти простонал.

– Ну, что за сволочная жизнь?

Что меня здесь держит? Римма, зачем ты так рано ушла?

Сел за стол, и неожиданно заплакал….
А в это самое время, мама с дочкой шли по улице домой, взявшись за руки. Девочка радостно подпрыгивала, весело смеясь и без умолку болтая, часто дергая мать за руку, привлекая ее внимание к своим словам.

– Мама, а какое, оно море? Большое? А, правда, в море вода соленая? А почему в море рыбы от соли не умирают? А ты научишь меня плавать?
Мама отвечала ей, как могла, часто невпопад, а сама, мысленно вела диалог с этим самым, безжалостным и таким огромным евреем – педиатром.
– На море… Да где же их взять, деньги – то, да на целый месяц?

С деньгами и в самом деле было не здорово…

Отпускные, которые она, учитель младших классов,  получила  недавно, уже усохли больше чем наполовину.

Сколько-то,  она  уже раздала своим соседям, у которых занимала в свое время.

Соседи тоже не шиковали особенно: жили от аванса до получки.

Часть  денег, Людмила обратила в ручки и карандаши, тетради и контурные карты. Вон он, ранец новенький, для дочки, у стола стоит, уже забит как полагается, хоть завтра в школу.

А вот того,  тех денег что остались, то  их не то, что для поездки на море, на автобусную экскурсию в Радонеж и то пожалуй не хватит.
…Они проходили уже мимо подковы гостиницы ‘’Космос’’, когда из стеклянных ее дверей, выпорхнула стайка молодых, веселых, ярко, хотя и довольно вульгарно  одетых девиц.

Громко о чем-то своем, переговариваясь, они прошествовали мимо мамы с дочкой, оставляя после себя шлейф незнакомых, волнующих запахов дорогой парфюмерии.
-…. Какие красивые!

Восторженно пропищала Маша, дергая маму за руку.

– Если бы тебе такое же платье, как у них, ты мамочка была бы еще красивее, чем они!

Людмила, словно решившись на что-то, весело приподняла девочку, прижала ее к груди и уверенно пообещала.

– Будет тебе море, вот увидишь, будет!
Поздним вечером, Людмила сидела в своем закутке, огороженном от комнаты легкой ширмой и прислушивалась к глухому, лающему кашлю спящей дочери.

Комната в коммуналке, да дочь Маша, вот и все, что у нее осталось после развода с мужем. Ни денег, ни жилья, ни счастья, ничего….
Она закурила, но, вспомнив про сурового педиатра, тут же загасила сигарету, сильно обожгла при этом себе палец. Боль от ожога, словно подхлестнул ее – быстро накинув на себя свое лучшее платье  и слегка пройдясь по губам помадой, она вышла из дома.
Гостиница сияла иллюминацией как новогодняя елка. Представительный швейцар, встал всей своей глыбой перед ней, перегородив собой проход к двери-вертушки. Но, взглянув в полные отчаяния глаза Людмилы, словно повинуясь какому-то внутреннему приказу, молча, отступил  и даже отвернулся от нее.
– Спасибо.

Прошептала женщина и двинулась по роскошному мраморному полу,  по направлению к ресторану, через высокую дверь которого в фойе доносились чудные запахи жареного мяса, звон посуды и приглушенная музыка.
Подойдя к стойке бара и заказав себе кофе и эклер, она обвела взглядом просторный банкетный зал.

Десятки мужчин и женщин, свободно переговариваясь, ели и пили, кто-то танцевал,  устало и утонченно. По залу носились официанты в дипломатических смокингах с посеребренными подносами и унылыми лицами.

Полумрак.
– Господи, ну и как же мне его найти, того самого клиента?

В  отчаянии прошептала она. Кофе уже заканчивался, а на вторую чашку  денег уже явно не хватало.
Ушлый бармен, внимательно рассмотрев Людмилу, сделал за ее спиной кому-то знак и уже через несколько минут, к ней подошел невысокий мужчина, лет сорока, а то и более.
…Выходя под утро из номера, Людмила мечтала только об одном, как можно скорее добраться до дому, сесть в свою ванну, пускай и с отбитой кое-где эмалью  и смыть с себя всю эту, может быть даже и воображаемую грязь.
На первом этаже, дорогу Людмиле  перегородила какая-то грудастая, уже немолодая женщина.

– Ты, что соска, давно на Ярославке не стояла? Цены сбиваешь, сучка! А ну-ка девочки,

По-хозяйски  бросила она кому-то.

– Поговорите с ней!
Несколько девушек, втащили ничего не понимающую Людмилу в туалет, повалили  и жестоко избили ее ногами. В лицо, однако, почему-то ни разу не ударив.
Когда она пришла в себя, первое, что ей пришло на ум, что  это избиение, не что иное, как ревнивая месть  жены того человека, с которым она переспала.

Однако, умывшись холодной водой из-под крана  и выкурив подряд две сигареты, Людмила уже не была так в этом уверенно.

Тут взгляд ее упал на три брошенные, на пол серо-зеленые, сотенные бумажки.

– Слава Богу, хоть деньги целы.

Подумалось ей и она, держась руками за стены, пошла к выходу.

…В поезде, Маша всем подряд рассказывала, что она с мамой едет на море лечиться, и что потом, когда она выздоровеет, она пойдет в школу, туда, где преподает ее мама.
Людмила все чаще с тревогой вглядывалась в лицо своей дочери.

Все чаще и чаще, на Машиных щеках, загорались какие-то, слишком уж яркие для румянца пятна. А приступы ее кашля становились все более жестокими и продолжительными.
От Симферополя до Ялты, они проехали на троллейбусе, где в душном и тесном салоне Маше стало совсем нехорошо. Но, увидев где-то там, внизу бирюзово – зеленую плоскость моря, с длинными, белыми полосами волн на ней, девочка ожила. Жадно припав к грязному стеклу, с удивлением вглядываясь в это чудо, в эту свою мечту под названием море, она широко открытыми глазами впитывала в себя эту свою детскую сказку – зеленое море, голубоватые горы, пирамидальные тополя, кипарисы и сады, сады, сады.
Выскочив из троллейбуса, Маша, крепко схватив Людмилу за руку своей горячей, ладошкой с силой повлекла ее на берег.

– Скорее мама, мы, только хотя бы разик искупаемся, а все остальное уж потом.

Побросав на белесую от соли гальку свою одежду, девочка побежала прямо навстречу прибою, но, только вступив ногой в мутную у берега воду, она вдруг качнулась, медленно обернулась к Людмиле и упала,  упада лицом в воду.

Ярко-красная ее кровь, смешавшись с водой, облизывала поросшие шелковистыми ,зелеными водорослями валуны, и уплывала в глубину, становясь все более и более бледной.
Когда Людмила подбежала к дочери, Маша уже не дышала  и ее тельце,  безжизненно  колыхалось в такт прибрежной волне.