Мясник Фролов.
Каждое утро на плоскую, черную крышу мясокомбината прилетали чайки. Тысячи больших, белых птиц с пронзительным, мерзким криком опускались на пыльный рубероид, поднимая своими крыльями облака мелкого мусора и зеленоватого помета.
Надо полагать, чайки уже давно поняли, что много проще подбирать мясные отходы комбината ,чем летать днями на пролет над сизыми волнами Москва реки в поисках неверной добычи в виде мелкой, пропахшей мазутом рыбешки.
И точно также, каждое утро, ровно в восемь приходил на работу на мясокомбинат мясник Фролов. Хотя, если быть более точным – жиловщик Фролов, но для не посвященных, разница между этими двумя профессиями – не велика.
Разложив на большом обитом жестью столе наточенные до сизого блеска огромные ножи и одев на – рукавные кольчуги, он садился на черный от толстого слоя жира стул и ждал, ждал, когда черная резиновая лента конвейера двинется вперед, неся на себе огромные туши мяса.
В цехе уже много лет было заведено, что вместе с движением ленты, включалась музыка и огромные, засиженные мухами динамики, вибрируя и дребезжа, заглушали визг и скрежет конвейера.
И вот лента дернулась.
«Ласковый май» фальшивя детскими голосами, заорал про белые розы и на Фролова, медленно и неуклонно поплыла склизкая, красно-сизая туша.
Куда девались его сонное выражение лица и вялые, словно ватные движения рук?
Метаморфоза, произошедшая с мясником, была огромна. Его руки, вооруженные острым, как бритва ножом и тяжелым трезубцем, летали над тушей как заведенные.
Всего несколько минут и огромный, розово – белый остов коровы, похожий на музейный скелет давно вымершего животного, поплыл дальше, а к Фролову уже плыла новая туша…
И так час за часом, день за днем, год за годом.
Замена говядины на свинину или баранину, единственное разнообразие, случавшееся в его работе.
Когда наступало время обеда и музыка вместе с конвейером отключались, на цех, на людей, работающих в нем, обрушивалась кричащая тишина.
Из-за металлических столов, появлялись жиловщики с серыми ,отупевшими лицами и оловянными глазами.
По давно заведенному ритуалу, они сначала снимали кольчуги, потом протирали столы и ножи и лишь только затем мыли руки.
Через некоторое время, когда одеревеневшие спины мясников приобретали возможность гнуться, а шум в ушах проходил, мясники садились обедать.
Ели здесь же, каждый за своим столом.
Так и Фролов ,развернув пакет, медленно поедал бутерброды с сыром и килькой, запивая все это молоком из продолговатого ,синего пакета.
В отличие от других мясников, которые приносили из соседних цехов горячую колбасу, или свежие сосиски, он никогда ни ел мясного.
Ни в детстве, когда воспитывался в детдоме для детей врагов народа, где мяса не готовили в принципе, ни в юношестве, когда учился в училище и карточки на мясо, менял на хлебные…
Ни теперь…
После обеда, мужики обычно начинали соображать на троих: собрав необходимую сумму, они посылали самого молодого в ближайший магазин за водкой или же красненьким.
Фролов с мужиками не пил. И не потому, что жалел денег, нет.
Он легко давал ребятам в долг, и не требовал немедленной их отдачи: он просто не пил.
Выкурив пару сигарет, Фролов, по осклизлой железной лестнице поднимался на крышу, белую от чаек.
Разложив обрезки мяса и соорудив не хитрую петельку, мясник прятался за большую кирпичную трубу ,опускался на корточки и начинал ждать.
Обычно уже через несколько минут громкий птичий крик возвещал о поимке чайки.
Мясник подбегал к силку, слегка дергал птицу за шею и, бездыханная чайка отправлялась Фролову за пазуху.
Довольно странное увлечение Фролова объяснялось просто.
Он умел делать из чаек великолепные чучела.
Все, кто их видел, понимали – это дело рук настоящего мастера.
Его чайки, казались более правдоподобными, чем живые. Чистые, причесанные перья, янтарные глаза, крылья, изогнутые в свободном полете…
Талантлив был все-таки Фролов. Все изготовленные чучела он разносил по школам и интернатам и детским домам.
Если деньги предлагали, он брал. Если же нет, даже и не заикался. Странным все-таки человеком был жиловщик Фролов. Очень странным.
В шкафчике, где лежала его чистая одежда, висела не большая картина, так, двадцать пять на сорок, выполненная маслом на фанерке от посылки.
– Сыну от отца. Байкало-Амурский ИТЛ.
Гласила надпись на обороте.
Когда Фролов бывал в настроении, он с удовольствием рассказывал всем, как он поедет в отпуск на Байкал, разыскивать товарищей отца. А может быть даже, если судьба ему улыбнется, он отыщет и самого родителя.
Но шли годы, Фролов никуда не ехал, никого не искал и что интересно, даже письменного запроса, он так и не удосужился послать в архив Бамлага. Что было причиной такого его нелюбопытства к судьбе своего отца, ни знал, пожалуй, даже и сам мясник.
Быть может всему виной, была самая обычная человеческая инерция, а может быть и страх…
Страх того, что вот вдруг отыщет он известия об отце и все, нет больше цели в жизни, нет мечты…
И все- таки в это лето Фролов наконец-то решился.
Тем более, что отпуск подошел, согласно графика.
Северобайкальск Фролову не понравился. Какой-то серый город, много мошки. Хотя Байкал впечатлил.
Накопленные за многие годы деньги, быстро таяли. Никто, ничего толком ему сказать не мог, хотя он и не скупился на подарки и презенты.
И только в центральном архиве ему наконец-то дали адрес человека, который якобы сидел с его отцом в одном лагере.
Фролова встретила маленькая светлая старушка и, посетовав, что мужа дома нет, предложила ему чаю, с бубликами.
Но он, от природы нелюдимый, отказался и решил подождать старика возле подъезда, на лавочке.
И все-таки тяжким оказалось для Фролова это путешествие, из Москвы, аж к самым берегам Байкала. Вымотала, если честно, его это многодневная болтанка в последнем вагоне поезда.
Присел он на скамеечку, теплую от солнышка, раскрыл газету «Советский спорт», давно и безнадежно прочитанную, да и уснул, бедолага.
А в это время в квартире на втором этаже, в полинялых семейных трусах, бегал в возбуждении, сморщенный, беззубый старик, на груди которого сквозь курчавые заросли седого волоса, виднелся профиль Сталина, в кепке и плохо выколотый.
Брызгая слюной, старик кричал жене, улыбающейся привычно и скорбно.
– …Ну, что я ему скажу, ну, что? То, что его отец был сукой и стукачом? То, что в хлеборезы просто так в нашей зоне не пролезешь? И то, что задавили его сами заключенные, и даже не мы, а уголовники!? Ну как, яти его мать можно сказать подобное сыну!? Как?
А тут и проснувшийся Фролов позвонил в дверь, отдохнувший и посвежевший, а еще через пять минут, он вместе со стариками, пил чай с пряниками и бубликами и слушал рассказ деда, о том, что каким оказывается, хорошим человеком был его отец.
И пусть дед, часто умолкал на полуслове и путал имя отца, да и статью, разве в этом дело?
Главное, что Фролов, наконец-то узнал все, что хотел, да и отец его, оказался именно таким, каким и должен быть: настоящим.
А уже на следующий день, Фролов, мерно покачиваясь в купе вагона, ехал обратно.
Улыбаясь, он смотрел на пробегающую мимо него тайгу и думал умиленно.
-Как все-таки хорошо, что я сюда съездил !
Автор публикации
