Окончательно потеряв надежду на скорую победу человечества над коронавирусом, менеджер среднего звена Дмитрий Безуглов повернул свой туристический взор на просторы необъятной. В былые времена, будь то отпуск или просто свободные несколько дней, он всегда направлялся на побережье Средиземного моря. Лазурное побережье, Амальфийское, остров Капри – вот он рай на земле. Однако, новая карантинная реальность помогла русской глубинке пошатнуть неоспоримое лидерство европейских курортов. Северное сияние под Мурманском, серфинг на Камчатке, Байкал, парад Победы в Севастополе – только и успевай на всё деньги зарабатывать.
Распробовав внутренний туризм, Дима решился на самое несвойственное его натуре путешествие – речной круиз. Такой отдых всегда ассоциировался у него с людьми пенсионного возраста, уже переболевшими тягой к приключениям, и наслаждающимися безмятежностью. И всё же он ступил на борт корабля, следовавшему по маршруту Санкт-Петербург – Валаам и обратно.
Валаам. Как же инородно звучит это слово. Какая-то таинственная, полумистическая загадочность ощущается при его произношении. Северный остров Ладожского озера – очень неоднозначное место с очень непростой судьбой. На острове издревле располагается всемирно известный монастырь с небольшим приписным поселением. Эта земля попеременно принадлежала то финнам, то русским. Местное же население чувствует себя очень самобытно и не причисляет ни к тем, ни к другим. Не смотря на серьёзную государственную поддержку, люди хранят память предков.
Утомившись пафосными речам, льющимися из экскурсовода неиссякаемым потоком, ни капли не боясь упустить что-то важно, Дима подсел на деревянную скамейку к старому монаху и предложил ему сигарету. Во всех своих путешествиях он безошибочно определял интересных личностей и с охотой становился пристанищем для их историй.
– Знаешь о чём этот соловей не споёт приезжим?
– Нет, отец, расскажи. – Дима приготовился к погружению в чертоги памяти старца. Обычно такие люди рассказывают истории очень подробно, щедро приправляя их деталями. Особенно те истории, свидетелями которых они не были.
Анатолий, так звали монаха, удовлетворённо хмыкнул, докурил сигарету и начал свой рассказ. Он поведал о судьбе своего отца. Алексею было всего 18 лет, когда ему, как и остальным студентам столичной консерватории, пришлось вступить в ряды московского ополчения. В первый же день на фронте его накрыл огонь немецкой артиллерии. Молодой парень, не успевший даже увидеть своего врага, лишился обеих рук по самые локти и чуть было не потерял голову. Осколок срезал ему щёку и нос. Пока ополченец лежал в госпитале, все его родные погибли, а дом сгорел – возвращаться было некуда. С момента выписки из госпиталя и до конца войны о нём заботилась его учительница по скрипке. В 45-м из Берлина вернулись оба её сына, и юный инвалид, дабы не стеснять воссоединившуюся семью, оставил их дом. Так он оказался сначала на улице, а затем и на Валааме – в известном на всю страну доме инвалидов. Множество таких мест было развёрнуто по всей стране, часто на островах.
Бытует мнение, что людей, обезображенных войной, чуть ли не ночами отлавливали, отнимали документы и отправляли в изолированные лагеря. Преданные страной доживали там свою жизнь и не портили своим необратимым видом облик восстановленных городов.
Осенью 41-го Валаамский архипелаг был занят финнами, однако, основная часть построек монастыря уцелела. Финская армия восстановила повреждённый обитель и оказывала духовенству материальную помощь. Небольшая часть эвакуированной в 40-м году братии вернулась на Валаам, причём монашествующие принимали участие в боях против СССР. В 44-м финские войска и монахи оставили Валаамский архипелаг. В последствии на острове размещались подсобное хозяйство целлюлозного завода, лесничество и метеостанция. Благодаря уже имеющейся материальной базе дом инвалидов и был организован в кельях и скитах монастыря. Страна была сильно потрёпана, в городах большие проблемы с жильём, многие граждане жили в землянках. На фоне общей ситуации живописный остров с добротными каменными строениями воспринимался скорее, как санаторий, нежели концлагерь.
Быт наладили быстро, а вскоре вышли на само-обеспечение. Массово жертвы войны стали заселять остров уже в 49-м году. Со всей страны сюда везли людей с искалеченной судьбой. Всех, о ком некому было позаботиться.
Окружённый заботой Алексей довольно быстро окреп. Обжившись в новом месте душа творца вновь устремилась к прекрасному. Он вновь посвятил себя музыке – организовал кружок, где обучал всех желающих музыкальной грамоте, и даже создал хор «самоваров». Самоварами в шутку называли героев-победителей, лишившихся на войне рук и ног. В те далёкие времена о толерантности и бодипозитиве ещё никто не слышал, поэтому и не обижался. Большинство самоваров служили в пехоте и точно так же, как и Алексей, оказались единственными выжившими в своих подразделениях. Многие в довесок к увечьям за время сражений потеряли и тех, за кого сражались. Немногие счастливцы, имеющие живых родственников, оказались на острове из-за нежелания оных всю жизнь нянчиться со своими прикованными к кровати защитниками.
Братья по несчастью с особым трепетом относились к своему маэстро. Они прошли множество боёв, а он нет. Они за время войны успели совершить много ужасных поступков, а он нет. Они иногда задумывались о справедливости своей кары. Справедлива ли его кара – нет. Чем этот молодой парнишка заслужил свои увечья? Он никого не убил, ему не доводилось совершать страшный выбор. Он всего лишь встал на защиту своей Родины. Никто не роптал за свои страдания, но смириться с утратами Алёши было тяжело. На фоне силы духа невинного парня с искалеченным телом и судьбой, какое право на уныние имели они? Он обрёл смысл жизни в них, а они в нём.
Спустя несколько лет жизни на Валааме Алексей сблизился с медсестрой, впоследствии ставшей матерью Анатолия. Он обучал её сольфеджио, чтобы она под диктовку записывала его залихвацкие мелодии, в которых главным мотивом была вера в светлое будущее. Боль и надежда людей, положивших жизни и здоровье на алтарь победы, вылилась в симфонию «Всё было не зря». Она олицетворяла светлое будущее в новом мире, освобождённом от фашизма.
Отец Анатолия никогда не относился к своему острову, как к ссылке. Он обрёл на этой земле куда больше, чем потерял за время войны. Не зря эти места называют чудотворными. Казалось бы, каковы шансы у инвалида, потерявшего всё, обрести любящую семью и вернуться к своему призванию…
– Да, интересная история. А почему ты сам здесь? Рождённый на острове обречён остаться на нём навсегда? Я слышал, что людям из лагерей инвалидов не позволяли возвращаться на большую землю и в советские годы даже не выдавали паспорта.
– Нет, это всё выдумки. Я за свою жизнь много где бывал. И в Афгане воевал, и моряком был. Весь мир посмотрел, но хорошо только дома, только тута не чувствую волнения в душе, тревога не мучает.
– Ого! Весь в отца. Какой у тебя род героический. А мне вот не повезло, нет в моих корнях героев. Дед мой, кстати, на начало войны тоже музыкантом был, в музыкальном училище учился, в Куйбышеве. Он с рождения был слаб здоровьем и на войну его не пустили. Моя прабабушка, его мать, судя по рассказам деда, сильно сокрушалась из-за этого, и считала его трусом и дезертиром, позором семьи. Да и сам я, если честно, думаю, что ссылаться на слабость, когда враг у ворот, это трусость.
– Глупости говоришь. Мне и постояльцы наши в детстве многое про войну рассказывали, и сам я в боях участвовал. Вот что я тебе скажу: в том, чтобы погибнуть, чести нет. От того, что твой дед помер бы в первом бою или в госпитале, геройства бы не было. Видал я таких пацанят, которые ну никак не приспособлены к полевой жизни. А верхам-то что, они слали молодых на убой… Ну куда им с закалёнными мужиками тягаться. На всё воля божья, но жаль ребятишек.
– Бабка также говорила: помер бы ещё в тылу по дороге к фронту.
– А даже если и трус, тоже воля Божья. Хорошую жизнь прожил твой дед? Женился, говоришь, детей настрогал, внуков нянчил. Разве это хуже, чем пасть героем?
– Тут ты прав, отец, без деда меня бы не было.
– Ты вот подумай о чём: все истории о героях войны рассказывают о мучениках или об убийцах. А ведь воевала-то одна шестая населения союза, 26 миллионов всего. Все они герои, никто не умаляет их вклада. Ну а что же все остальные? В тылу жизнь шла своим чередом. Да, времена были суровые, но в глубине страны не стреляли и не бомбили. Неужели все люди, не державшие в руках винтовку, трусы? Не нюхал пороха под градом пуль – дезертир сразу? Все советские люди прошли войну. Кто не на фронте, тот на своём месте. Кто-то же продолжал водить трамваи, школьников обучать, продавать билеты в кино и взвешивать хлеб в магазинах, на заводах в три смены трудились. В голодное военное время. В первый год даже в победу мало кто верил. И ничего, продолжали жить и трудиться. В Ленинграде работал театр. Это не героизм? Ты вот в офис будешь свой ходить под бомбёжками, если на нас завтра нападут, и добросовестно работать не за доллары, а за хлеб?
– Нет, отец. Я на фронт пойду.
– Ой, дурак… – монах рассмеялся, перекрестил Диму, и оба разошлись своими дорогами.
Автор публикации
