На задворках старого мира, в районе старого парка, почти у старых и очень ржавых покосившихся ворот, под старым дубом расположился старый и слегка покосившийся павильон с полустертой старой надписью «ПИВО — ВОДЫ», как ни странно, функционирующий до сих пор, но уже с некой нерегулярностью открытия дверей для жаждущей опохмелиться определенной группы населения этого старого и совсем позабытого богом, да и не только им, района…
По не зарастающим годами народным тропам к нему начал стекаться, пока еще жиденький и вялотекущий поток граждан неопределенной наружности, потому-что ее было практически уже невозможно не только установить, но и даже сказать кто есть кто, из-за сильной потертости и изношенности лиц, сильно сутулой и качающейся походки и одежды, до такой степени изношенности, что ни один, даже хоть мало-мальски уважающий себя человек, не смог бы никогда на себя одеть…
Утро начинало свой ранний и солнечный пробег по запыленным деревьям парка, по крышам домов, которые и домами-то было стыдно назвать в виду их почти полной непригодности к проживанию, по пыльным и грязным дорогами с их вечными колдобинами и ямами на почти полностью разбитом машинами асфальте, еще уложенном где-то в середине прошлого века, по запыленным и давно не мытых маленьким окнам в стареньких и насквозь прохудившихся домах с их маленькими двориками с полностью вытоптанной до земли травой…
Очередь, пока еще совсем маленькая, предавалась вялотекущим разговорам на извечную тему вчерашней выпивки, кто и сколько смог достать денег и как на них здорово погулял. Метрах в пяти от павильона в траве, почти у самого забора, валялся некий субъект в помятой одежде и неопределенной наружности, лежащий лицом к ограде.
Все стали гадать кто бы этом мог быть, но не успели довести данную тему до конца. К нему подошел пожилой мужчина, со спины похожий на полу-интеллигента, с боку на кого-то из «бывших», а спереди, вообще не возможно было что-либо о нем сказать — полностью заштатная личность, невесть каким образом забредшая сюда.. И этот, скучающий с утра гражданин, начинает тыкать в него своей тростью и читать нотации ему, лежащему, хотя, тот даже и ухом на эти речи не повел…
– Ну что за свиньи эти простолюдины! Понятия нет ни о чести, ни о смысле бытия, в котором все мы вертимся как мухи над помойкой, пытаясь постоянно урвать кусок потолще и пожирней и отпихивая локтями тебе подобных, совершенно не способных, что-либо сделать в этом мире, либо для блага своего, которого у вас и в помине не бывало…
– Да и откуда ему взяться-то было, когда последнюю копейку вы сносите в кабак, и наливаете там рожи адским зельем до посинения, а после, ползаете на коленях и просите у нас пятак для последующего опохмеления, хотя, у вас и так, есть в организме вечный кайф, лишь стоит рюмочку понюхать и все, клиент готов, тащите его в койку…
Всем было ясно, что старику скучно, дома поговорить не с кем, а здесь лафа: изгаляйся над пьяным сколько в тебя влезет и никакой сдачи в обрат не получишь…
– Я никак не пойму: ради чего вы жрете ее, проклятую, лакаете ее, аки псы голодные и ненасытные, запихиваете в глотку, словно это хлеб ваш насущный, а вы живете последний день на этой грешной земле…
Он слегка перевел дух и продолжил, но не опохмеленной публике показалось, что он начал нести нечто странное :
– Попадете все в АД и только там познаете всю истинную силу наказания за грехи ваши, которое неотвратимо и ужу давно заждалось вас всех…
– Ты примешь наказание свое, как истинное осмысление поступка, совершенного тобой в порыве ярости глубокой, когда твой бедный ум впадал в прострации безумства, посланные Сатаной, во искупление тяжких бед, наш бренный мир сразивших…
– И в мыслях даже не держи слова, в которых ищешь оправдания всем деяниям своим, которыми ты опорочил имя человека, назвав себя
– Я равный Богу!
– Кто равен? Уж не ты ли червь земной, недавно вылезший из мерзкой, грязной лужи, наполненной объедками других, кто выше рангом вечно будет и должен, волею богов, командовать такими же ка ты отбросами людскими… Из той самой зловонной лужи, полной до краев различных испражнений, где место только свиньям, да и то, не в каждый в базарный день, а лишь по праздникам великим, где вы, как ты говоришь, народ — и есть то самый сброд, подобный этой грязной животине, живущие в обносках, не ведающие добра и качества науки, которая способна переделать умы таких, как ты и тебе подобных, в нечто более разумное, чем подзаборный пьяный человек, готовый совершить убийство, ради удовлетворения организма своего, годами не вылезающего из ига винного и, скорей всего, пивного…
Вокруг стала собираться толпа поддатых и не сильно пьяных мужиков, скуки ради подошедших, в надежде подлечить свое здоровье, пытаясь за разговором выманить из старика деньги…
– А ну-ка, ребятки, переверните его, посмотрим что за гусь — обратился он к толпе.
Двое быстренько, явно заученными движениями, перевернули лежащего и… топа ахнула…
– Да он никак помер? – то ли вопросительно, то ли с легким утверждением вскрикнул кто-то за спиной старика.
Все было похоже на то, что дело обернулось именно так. И всем мужикам сразу стало так муторно и тошно – хоть в петлю лезь, но здоровье дороже и его надобно срочно поправить… Но здесь никто не унывал по подобному поводу. Ибо такое случалось довольно часто и почти с регулярной последовательностью. Вызвали ментов, те скорую, написали документ и без лишних вопросов увезли тело в неизвестном направлении…
В воздухе зависло тягостное молчание, прерываемое сиплым дыханием пересохших глоток. Вдалеке послышались неторопливые, но до боли знакомые шаги… И на выдохе — пришла, спасительница наша…
Неказистая с виду, с не определяемым возрастом, стертым годами общения с подобной публикой, располневшая женщина принялась открывать свою торговую точку презрительно посматривая на мужиков. Но, узнав, что произошло несчастье, слегка подобрела и выставила всем по халявной кружке пива за счет заведения, на помин души раба усопшего…
Но тут все вспомнили про старика, который и заварил всю эту кашу. Выбежали на улицу, он все еще был на том самом месте, где его и оставили…
– Раз ты обижал и обзывал порядочного человека, то теперь сам будешь наказан тем, что пойдешь с нами в павильон и угостишь по кругу чаркой доброго вина, а лучше водки всех тех, кто был с тобой рядом в минуты скорби… Старик не особо долго кочевряжился и, поддавшись дружному натиску, почувствовав себя, наконец-то, значимой фигурой даже в этом совсем незначительном деле, уступил наседавшим и отправился с ними в далекое путешествие в страну забвения…
И дружною толпой, слегка подталкивая в спину недотепу, они пропутешествовали до кабака… А после понеслось такое, что целый год трепались бабки у крыльца, используя слова, самые что ни на есть крамольные в похабщине своей…
Гуляли всю ночь в лихую, пели песни под гармошку, визжали бабы, смех стоял, как в стойле у жеребцов…
Как всегда пропили все, что было при себе и даже те долги, что взяли наперед второй получки или просто по новой влезли в старые, так никогда и неоплаченные долги…
На утро, в канаве у забора, сладко спал тот самый гражданин, который всем мучениями адскими грозил, а сам в подобной шкуре оказался, которую описывал, что качество ее – как у свиньи и даже крепче будет от дубления водкой и непрестанного оной возлияния…
Неисповедимы пути Господни,
ибо нет конца наказаниям за грехи наши, во хмелю совершенные…
04.08.16.
