* * *
Отодвинув на край стола папку с надписью «Шамбала и шаманство», Глеб Бокий, руководитель 9-го (секретно-шифровального) спецотдела НКВД, со вздохом повертел в руках длинный желтоватый конверт, доставленный фельдкурьером, и вскрыл его тонким мельхиоровым лезвием. На конверте летящим, размашистым почерком Вождя Народов значилось:
«Тов. Бокий! Ознакомиться и снять шифрокопию. Оригинал передать графологам. После проверки немедленно уничтожить».
Внутри обнаружилась стопка серых листов дешёвой писчей бумаги, закапанной воском и сургучом в край мелкого, исчезающе-спешащего почерка. Придвинув настольную лампу, Бокий расправил разложенные по номерам ломкие листики и, вглядываясь, прочёл:
«…местная знать. В России давно расстались с образом Божьим, с жаром продолжал Бахметьев. Сделали его образиною! Что же делать с подобием, да и есть ли мы подобия Божии? не чёрен ли был Адам? Не в том ли тайная миссия Пушкина, чтоб восславить африканскую расу? Я даже рот раскрыл в изумлении: завещанное утрачено, кричал Бахметьев – мы нищи и босы! Тут, к счастью, полетели пробки, в протянутые бокалы хлынуло скверное пятигорское шампанское. Среди гусар по-прежнему бродят толки о П-не; между прочим, говорят, что он потягивал Александру, сестру Натали и будущую m-me Дантес. Болтают многое и о дуэли.
Как! В десяти шагах промазать – и это силач, боксёр, фехтовальщик! Воля ваша, тут что-то нечисто. Не искал ли камер-юнкер собственной смерти? Слухи о кольчуге, укрытой под ментиком малыша Дантеса, полагаю, совершенно беспочвенны. Даже кираса не спасла бы молодца от хорошенькой пули в грудь. Тем временем крик за столом сделался общим гвалтом.
Отдав небрежно общий поклон, я отошёл с букетом к окну и скрылся за пыльными занавесями. Две хорошенькие девушки, смеясь, остановились подле меня. Одна была молодая баронесса де Шантраль. Другая… другой была Ольга. Убедившись, что они одни, девушки оживлённо защебетали меж собой по-французски. Я поневоле прислушался:
– Уверяю, Мишель ни при чём! – горячилась Ольга. – Маленький, озорной, кривобокий… у него злой глаз! Маменька говорит, Лерманты знались с нечистым… тем только и заняты, что наговаривают на поэта!
– Гусар с нечистым пьют из одного бокала, – смеясь, заключила баронесса. – Попомни мои слова: либо он пришлёт тебе букет, либо Мартынову – секундантов!
Швырнув букет в распахнутое окно, я принялся, задыхаясь, исступлённо рвать занавеси.
Есть старая восточная притча. Властитель пришёл к колдуну и говорит: избавь меня от тени! Я устал, я изнемог от вечных её кривляний. Колдун ответил: стань прозрачным, мой повелитель!
Вся кровь бросилась мне в лицо. Итак, пора стать прозрачным, чтобы избавиться от М-ва, вечной тени моей! Стоит красоте притвориться невинной – словно чумными бубонами, покрывается она нелепой, лживою болтовней. Впрочем, речи барышень не лучше бахметьевских. Бастарды, мизерабли… разве не они рукоплескали Печорину, коего вывел я реальным скопищем пороков, зерцалом барственной спеси? Кому же даровать всю славу Господню, крест и озарение стихотворца? Поздно влюбляться в тётушек и кузин! Сотни призраков раздирают мне сердце. Но, оставаясь не узнанными, демоны исчезнут перед рассветом. Кто ты, Мишель, зачем ты?»
Бокий поёжился, неторопливо потёр переносицу: вот и я иногда задаю себе тот же вопрос. Подойдя к дверям, комиссар госбезопасности попросил стакан крепкого чаю и вернулся к столу. Надо выяснить, почему оригинал предписано уничтожить. Экспертиза почерка могла бы подтвердить или опровергнуть подлинность рукописи, размышлял Бокий. Если дневник – фальшивка, кому и зачем вздумалось развлекаться подобным образом? Так и не придя ни к каким выводам, глава спецотдела пригубил травяной чай, присланный погибшим резидентом прямиком из Тибета, и вернулся к бумагам, исчирканным скверным, царапавшим и брызгавшим повсюду пером:
«…когда хоронят самоубийц. Есть славный способ покончить с собой – дуэль! Вы заживо отпели поэта? Вуаля, примите пасквилянта! Держитесь, г-н Мартынов! Так… послание должно заканчиваться словами: полна ретивости мартышка, да жаль, писюн коротковат. М-ва считают ближайшим другом моим – что ж, тем лучше. Мартышка? С излишком, сынишка, манишка… не то, решительно не то.
Он неуёмен, даже слишком!
Предостеречь хочу я вас:
Полна ретивости мартышка,
Да жаль, писюн коротковат.
Неуклюж, однако, вышел «писюн», а всё же сойдёт. Пасквили пишут углём на заборе, зато они всеми читаются. И эту гадость к утру прочтут, надо лишь подсунуть незаметно её Данвилю…»
Опешив, Бокий перечитал бледные, нервно разбегающиеся строки. Второй стихотворец России – и вдруг злоязычный сплетник? Вспомнилось комиссару, что Лермонтов руку с пистолетом на дуэли так и не поднял… чуял вину? Стало быть, самоубийство? Но кому нужна сейчас эта правда?! Клеветникам России? Отложив в сторону несколько расплывшихся страниц, комиссар пробежал глазами остаток текста:
«…за карточным столом раздался взрыв хохота. М-в, совершенно потерявшись, подскочил на стуле, затем бросился ко мне с криком:
– Извинитесь, Мишель! Обнимемся и позабудем обиды… что за чёрт! Долго ли ещё хаживать мне в Грушницких?
– Вы и прочие долги прощаете с тем же изяществом? – холодно отвечал я. Протянутая рука М-ва медленно опустилась. Итак, поутру дуэль… Каналья трактирщик клятвенно обещался отослать эти записки Катерине Сушковой, да только исполнит ли? Весело жить в такой земле, весело в ней умирать…»
Сжав листочки в кулак, Бокий с минуту сидел, недвижно глядя перед собой. Затем он скомкал послание, бросил странички в пепельницу и поджёг…
Из сборника "Странная история пана Щепы"
Автор публикации
А ведь так, наверное, было
Вы правы, сударыня.. я лишь немного приукрасил антураж..