Обыкновенный герой

Часть 1

 

1

 

Лена знала, что ожидало её дома и поэтому не спешила. Да и поспешить, при всём желании, у неё не было возможности: в сумке документы, которыми нагрузило начальство, а в пакете продукты – тут не до спринтов. К тому же совсем не весенний ветер выдувал из-под лёгкого пальто остатки сил.

Сын сейчас находился в том нигилистическом возрасте, в котором с ним стало совершенно невозможно общаться. Целый день он слушал Кобейна и не вылезал из компьютера или смартфона, за день из него было не вытащишь и пары слов. С гаджетами и молчанием Лена могла как-то свыкнуться, но развивающееся в Егоре тотальное равнодушие ко всему, сильно её пугало и она надеялась, что это возрастное.

Лена в воспитании сына придерживалась выжидательной тактики, старалась не наседать на него, дать ему возможность самому во всём разобраться и принять правильное решение. Однако всё немного затянулось, и пора бы ей уже вмешаться, принять меры, иначе она рисковала оторваться от Егора. Лена прекрасно знала, как это бывает. В своё время мать так далеко отпустила её от себя, занявшись своей личной жизнью после смерти отца, что до сих пор у них натянутые отношения. Впрочем, Егор заботил её меньше, так как она всё-таки надеялась, что её мальчик скоро вернётся, вытеснив ту злобную тень, которая вместо него сейчас обитала в их квартире.

На кухне горел свет и у Лены не было никаких сомнений, что там она увидит стоящие на столе солёные огурцы, водку, доверху набитую окурками пепельницу и невменяемого мужа, осоловело уставившегося в телевизор. Несколько раз Лена порывалась подать заявление на развод и каждый раз её отговаривала свекровь:

– Терпи, – говорила она свою любимую прибаутку, – Бог терпел и нам велел. Ты же знаешь его, ведь мужик то не плохой, ну вот период сейчас такой -отопьётся, да всё наладится. Работа у Витеньки просто нервная.

Лена конечно вытирала досуха слёзы, изымала из дальних запасов очередную порцию терпения и выдохнув, под перекрест свекрови, шла домой. Конечно, не только задушевные разговоры со свекровью перебарывали желание подать на развод, но и квартира. Банально конечно, но если разводиться то, возможно, квартиру пришлось бы делить. Лена сейчас не была уверена в муже, что он уйдёт жить к матери, оставив им с сыном квартиру.

Время шло и становилось только хуже. С каждой новой попойкой Виктор всё более терял человеческий облик и становился противен ей и вот силы и терпение вновь подходили к финалу и вновь в голове возникала мысль о разводе и хрен бы с ней, с этой квартирой.

Лена бросила на пол тяжёлый пакет и сумку, следом полетели сапоги. Она уже было хотела бросить туда же и пальтишко, из-за которого она до костей продрогла, но вовремя опомнилась и аккуратно повесила его поверх чёрной куртки мужа на которой ровно белела надпись ПОЛИЦИЯ.

Егор не заметил, как она вошла в комнату и какое-то время рассматривала сына, устало прижавшись спиной к двери. Лицо его, напряжённо уставившееся в монитор, попеременно становилось то светлым то тёмным.

–  Привет! – обозначила своё присутствие Лена.

– О, ма, привет, а я и не заметил! – Егор щёлкнул клавишей поставив игру на паузу.

– Ты вообще мало чего стал замечать, – сказала она с укором, но Егор пропустил это мимо ушей или сделал, вид что не заметил её колкости.

Сын, как обычно, в последнее время, на контакт не шёл. Егор испытующе смотрел на Лену, явно ожидая, когда закончатся её глупые вопросы и он снова сможет погрузиться в действо компьютерной игры.

– Как в школе?

– Норм, – пожал плечами Егор.

– Домашку сделал?

– Ну, да.

– А если проверю?

В ответ Егор неопределённо пожал плечами. И это могло означать всё что угодно. Это передёргивание плечами стало универсальной формой ответа на большинство вопросов. И Лена, отступилась, всё равно, что со стеной разговаривать, а заводиться на ночь глядя совершенно не хотелось. Тем более, что ей ещё предстоял поход на кухню, а сил оставалось на самом донышке. Лена не успела ещё выйти из комнаты, а Егор уже вновь погрузился в перипетии виртуальных сражений.

Господи, – думала она, подкрадываясь к запертой кухонной двери, из-за которой громко лаял футбольными терминами телевизор, – и как давно она оказалась в этом аду? Хотя, наверное, так все живут – не лучше и не хуже.

Вот сейчас она откроет дверь и что делать дальше? Принять всё как есть и смолчать, принять его правду, что работа, что нервы, что он рискует жизнью охраняя правопорядок на улицах. Или же разнести всё к чертям, устроить скандал, не дать ему спуска, попытаться остановить пьянство, которое уже переросло в запойное. Трезвым Виктор был только на службе, а дома она видела его в двух состояниях: сильно пьяного или слегка поддатого.

Но кто же услышит её правду, кто выслушает её, что она ещё молодая женщина и хочет любви и тепла, хочет видеть рядом с собой того мужчину за которого она выходила замуж и рожала сына, а не его испитую копию. И это не говоря про близость, которой вообще не стало, если не считать пары раз в месяц, когда муж придавливал её к кровати, обдавая сивушным дыханием.

За размышлениями Лена не заметила, как вошла на кухню. В телевизоре футбол, ополовиненная бутылка на столе, ещё одна, пустая, около мусорного пакета, ну и конечно солёные огурцы, куда же без них. Всё на своих местах!

– Ну, чего встала? Папаня твой, не стекольщиком поди был, отойди от телека.

Лена пытаясь выдавить из себя хоть какой-то звук, в идеале, конечно который должен быть грозным рыком, но вышел скребущий и натянутый полушёпот.

– Всё жрёшь скотина?

– Давай, не начинай. Ты же знаешь, отойди, бля.

Его сутулое тело держалось на одном локте, зацепившемся за край стола. В глазах не было ни злобы, ни любви, ничего. И вот это подобие человека её муж, надежда и опора и вот с ним и в болезни, и в радости, до самой смерти… Кислый запах огурцов вперемешку с табачным дымом напитали всё пространство кухни, так что выворачивало и хотелось просто уйти, хлопнув дверью.

– Ну ты чего, бля, застыла, Лен, чего опять не так?

Нет, без скандала не получится, по крайней мере сегодня. Она тоже должна получить разрядку, вылить всё то дерьмо, которое он целенаправленно заливает в её нутро, от которого уже стало невозможно дышать.

– Когда ты уже упьёшься этой своей водярой, тварь? – голос её подло изменил тональность, надтреснулся и задрожал, – чтобы ты сдох!

– Что делать-то без меня будете? – равнодушно бросил Виктор, глаза его мутно смотрели мимо, пытаясь выхватить события текущего матча. – Давай без этой хуйни, сама то не заебалась уже, каждый раз одно и тоже. Давай отходи. У меня на службе головняков хватает, ты ещё мне дома пиздатень эту заводить будешь.

Обезумев от захлестнувшей ярости Лена кинулась к столу в попытке схватить бутылку, чтобы вылить остатки в раковину, словно бы это могло как-то решить все её проблемы. Резким движением Виктор перехватил её руку и жёстко сдавив, выкрутил запястье, и волна тягучей боли поднялась вверх к предплечью и дальше к подмышке.

Виктор привстал и посильнее нажал на ладонь и боль ушла дальше, разливаясь по каждой клеточки её тела. Крик отчаяния вырвался откуда-то изнутри, сдавленный и молящий о помощи. Сами собой выступили на глазах слезы и покатились по щекам.

– Витя, Витенька, прошу, отпусти я не буду больше, больно очень, – задыхаясь пропищала она.

– Дура, куда ты лезешь?

Виктор разжал запястье и Лена, ничего перед собой не видя, постанывая выползла из кухни. Рука словно отсохла, непослушно висела вдоль тела. Не раздеваясь, Лена повались на разобранный, но не застланный диван и почти моментально отключилась.

 

2

Дурная голова ныла с похмелья, наполнялась неприятной пульсирующей болью. Проверив холодильник на предмет опохмела и удостоверившись, что его там нет, Виктор прикурил и тяжело выдохнул сигаретный дым. Тёплая горечь обожгла горло, и он зашёлся в кашле. На кухню вошла Лена, осунувшаяся, маленькая. Виктор старался не смотреть жене в лицо, не соприкасаться с ней взглядами. Он помнил хоть и не отчётливо, словно в полусне, как выкручивал Ленке руку, её заплаканное лицо. Он вспомнил это и к горлу подступила вскипевшая изнутри кислятина, но он вовремя сумел остановить рвотный позыв.

Лена повернулась и как он не пытался ускользнуть от неё, они встретились взглядами. Лицо у его жены было красноватое и опухшее, некрасивое, а в глазах столько холода, что пробирал озноб. Не сказала она ничего, да и он смолчал. Молча позавтракали.

Пришёл заспанный Егор. Ленка сварганила ему нехитрый завтрак и тот, уставившись в экран смартфона, молча сжевал его. Виктор не понимал своего сына и откровенно говоря тот его раздражал в последнее время. Нет, он его по-прежнему любил, но всё чаще и чаще приходил к мысли что они с ним абсолютно чужие. Виктор пытался ставить себя на место сына, вспоминал каким был он в его возрасте, что делал, как вёл себя, но ничего не получалось. Слишком великой казалась пропасть лежащая между ними. Сейчас дети абсолютно другие, исчезло из них что-то живое, настоящее, что было в нём, когда он рос.

Вскоре Ленка с Егором ушли. Ещё немного помаявшись, Виктор спустился в магазин за опохмелом, которого ну уж очень требовала растерзанная душа. Всё летит в пизду и стоит ли останавливать это падение, ради чего и кого жить: жены, которая его ненавидит, сына равнодушного ко всему на свете, службы волчьей? Слишком много неудобных вопросов копилось в разбухающей голове, пока Виктор брёл до магазина. Долго ли всё это продлится, эта блядская жизнь? И вопрошал он вроде как не у самого себя, он то точно не знал ответов, он исподволь обращался к небу. Но всеобъемлющее и всепрощающее небо, как всегда гордо отмалчивалось, оставляя все вопросы, заданные ему, на откуп вечности.

 

Часть 2

1

 

Чёрная толпа бесновалась, кружилась по площади и растекалась отдельными ручейками по соседним улицам. Протестующие в едином гортанном вопле что-то возбуждённо выкрикивали, вскидывали нервно руки. Ярость, зарождавшаяся где-то в самом центре этой воронки, понемногу расползалась по взглядам молодых людей, которые в подхваченном вихре флагов и транспарантов, чувствовали себя кем-то сродни Че Геваре.

Виктор, стоя в оцепление, плечом к плечу со своими товарищами, чувствовал каждой клеточкой, как растёт напряжение. Оно гуляло по стройной цепи мужественных людей, ставших, на конкретно этой площади, оплотом государственности, защищавших своё Отечество от дикого стада предателей.

Виктор искренне не понимал, как можно не любить свою Родину, своё Отечество. Протестанты эти все кричат о пропаганде, но сами же являются порождением оной, только расфасованной по их головам на пиндосские деньги. Они другие не такие как он, они разлагаются изнутри от той дряни которой их напитали. Курят какие-то фруктовые сигареты, пьют фруктовое пиво, бабы лесбиянки, а парни педерасты. Там, в Америке, все сгнили давно и сюда пытаются гниль эту притащить. Нет, Виктор знал, что законом дано ему право пресекать всё это дерьмо. Святой дубинушкой выбивать из запылившихся голов плесень. Человек многое начинает переосмысливать после хорошенького удара дубинкой. А если ещё и сапогом потоптаться, как бы невзначай, как бы не специально, тогда и вовсе из некоторых юных революционеров вылетает весь его оппозиционный дух. И только так, ведь эти свиньи понимают исключительно язык дубинки.

Нет, ну чего им всё хуёво? Каждый из них сытый и пьяный – живёт, как у Христа за пазухой, у многих машины и квартиры. Сопляки эти и не видели, как плохо живут, они бы взвыли тогда. Не видели они как люди собственным дерьмом захлёбываются, как исходят проказой, поражённые болезнями каких и врачи не знают… Да что там, ведь они дальше своего айфона и не видят мир, а там в айфоне, дядя с умным лицом вещает в их головы, что оказывается всё правительство сплошь жулики и воры и что веры им никакой быть не может, что мы должны стать пиндосскими прихвостнями и за всё покаяться.

А что будет если поменять всех плохих на всех хороших? Они думают, что сразу заживут тогда всласть – всем по квартире и машине отгрузят, медицина будет как в Израиле каком-нибудь… Ничего этого не будет! Россия – это сложносочинённое государство. Здесь не работает эта нехитрая рокировка – слишком велики условности, в каждом регионе свои особенности. Иной раз нужно быть бандитом и законченной мразью, чтобы держать регион на плаву, а какой-нибудь чистоплюй-праведник таких дел наворотит, что народ его сам будет готов на вилы поднять. У нас здесь Азия – дикая и дремучая. Здесь Европейские ценности никогда не взойдут. У нас бурьян, полынь и чертополох сквозь асфальт рвутся к небу, так было и так будет и это наша Родина и любить её нужно такой, какая она есть, а не воротить рыло.

Виктор не был слепым фанатиком. Он всё видел и всё понимал, да, не идеально в России, ничего не идеально – хватает говна, но что же разнести всё в пух и прах ради призрачных надеж на светлое завтра? Было уже – пробовали и не раз, что толку – всё один об одном, как жили, так и живём? Нужно любить свою Родину, гордится её достижениями, подвигами, а не хаять. Русская земля уникальная, такая одна в своём высшем духовном воплощение. И вот за эту всеобъемлющую, Богом данную землю, Виктор готов будет погибнуть, но не отдать её на поругание школоте.

Неожиданно беспорядочное брожение мыслей в голове Виктора прервалось, из беснующейся толпы, вслед за плевками, полетели бутылки. Виктор понял – началось. Настал тот момент, который он с нетерпением ждал. Вслед за своими боевыми товарищами он сделал шаг вперёд, вплотную соприкасаясь с вопящей массой и занёс дубинку вверх.

В толпе, перед собой, он выцепил паренька с выкрашенной в розовый цвет чёлкой. Ему не нужна была команда, Виктор и так знал, что делать дальше. Паренёк, встретившись с ним взглядом всё понял и его агрессия, рвущийся из ноздрей адреналин, всё в момент исчезло, появился страх и он уже повернулся в надежде убежать, но Виктор опустил занесённую дубинку, и светлая башка залилась кровью. Началось очищение. Вместе с кровью вытекали неправильные мысли, нелюбовь к родной стране сочилась и капала на его одежду. Парень упал, схватившись за голову и Виктор не без удовольствия наступил на спину сапогом, чтобы это чмо по полной прочувствовало любовь к Родине.

 

2

 

Серов устало брёл домой после дежурства, срезая дорогу через парк. Хмурый, после бессонной ночи, он не сразу сообразил, что происходит. Зачем и почему парни копошатся возле лежащей на тропинке девушки, словно стервятники в мёртвом животном. Но замешательство длилось мгновение, потом всё встало на свои места. Почти бесшумно, в три шага, Виктор оказался около долговязого парня. Парень заметил Виктора и успел вскинуть руку с кастетом. Серов резким движением перехватил руку и заломил её, в суставе что-то глухо хрустнуло, из разжавшейся ладони вывалился кастет. Проведя бросок через бедро Виктор опрокинул противника вслед за его оружием и мощным пинком в лицо вырубил.

Пока Виктор вёл бой, второй парень сумел сориентироваться и проскользнул ему под бок. Быстрым, едва уловимым движением, он несколько раз пырнул Серова ножом. Виктор охнул и отшатнулся в сторону, опомнившись, он хотел было кинуться за парнем, но запнулся и упал на колено, выдохнув боль и сплёвывая кровь.

Перед глазами всё поплыло: и тропинка, и кусты, и парни, и лежащая девушка. Виктор снова предпринял попытку подняться, но при движении боль усилилась и Виктор потерял сознание. Какое-то время он чувствовал себя извне, наблюдал за собой со стороны. Он подумал про тоннель, что должен его, наверное, увидеть если это действительно конец.

Думал о том, что не глупо ли он поступил, вот так, без разбора, сходу, вписавшись в какой-то блудняк. Нет, не мог он мимо пройти, не потому что мент, он в конце концов, не на службе, а потому, что он человек, потому что не мог по-другому, не простил бы себе этого. Слишком часто он стал проходить “мимо”, идти на компромиссы. Ведь он и пошёл работать в милицию прежде всего из-за обострённого чувства справедливости, это потом всё пообтесалось, затёрлось, за пеленой мутной застиралось. Да и работа волчья своё сделала, выпестовала равнодушие, беспомощность перед обстоятельствами. Того не трогай, этого отпусти, туда не лезь. Но разве можно так долго жить, разве можно всю жизнь, просуществовать бесконечно беспринципным и равнодушным монстром?

Однако сейчас Виктор больше не думал и не рассуждал – он действовал и было ему спокойно на душе, можно сказать благостно и не думал он в этот момент про жену и про сына, вроде как с ними теперь, когда он переступил через своё безразличие, через свою чёрную сторону, долгое время отравляющую ему душу, теперь, у них само собой всё должно образоваться и наладиться, что избавление они за него получат, за все грехи, за всё что он равнодушием своим уничтожил. Думалось ему, что навроде в жертву он себя принёс, чтоб жили они по-людски теперь…

И легко ему делалось с каждым выдохом, всё менее тяжёлым, всё менее болезненным. Эти смешанные чувства, неясные, зыбкие, словно хмарь он испытывал не больше нескольких минут, а потом боль в теле стала какой-то незначительной, а кровь густо и быстро вытекающая из раны больше не была теплой и не щекотала, заливаясь под мышку. И не успел он подумать в действительности это конец, необратимое завершение всего, что прожито, всего, что отболело и будет ли оно новое начало, ярким светом разливающееся за нависающей тьмой?

 

3

Егора как всегда разбудила мама. Так и не научился он вставать по будильнику. В его ещё не проснувшемся, сонном мозгу промелькнула неожиданная, невесть откуда взявшаяся мысль, а кто его станет будить, когда мамы не станет. Мысль плохая, неудобная, про такое нельзя думать никогда. Впрочем, теперь Егор знал, что смерть это не что-то мифическое и эфемерное, что-то далёкое. Полгода назад отца едва не зарезали насмерть какие-то гопники. Он возвращался с работы и увидел, как они грабят девушку и вступился. Девушка умерла, так и не приходя в сознание, а папе повезло. Прохожие быстро вызвали скорую.

Егор тогда не верил, что его отец может умереть, именно его, а не чей-то другой, здесь, по-настоящему, а не в кино или компьютерной игре. Да, они в последнее время не то что не ладили, а просто не общались, сосуществовали в одном помещении. Отец замкнулся и не лез в его дела, а Егор не искал контакта с ним. Но одно дело не общаться, не понимать или что-то не принимать, а другое дело потерять навсегда. Эти мысли настолько потрясли тогда Егора, что он не выдержал и заплакал и мама тоже державшаяся и вроде как сторонившаяся, не выдержала и разрыдалась.

И вот теперь мысль про маму. Страшно стало с того момента, страшно от того что он понял, что ни смотря ни на что привязан и к отцу, и к матери и что дело не в общении или понимании, а дело в любви. Банально, но до таких простых истин всегда доходишь лишь, расшибив лоб.

Егор прошёл к столу, где его уже дожидался завтрак. Не из-за голода, а из уважения к тому, что мама старалась ради него, он всё съел и даже ни разу не заглянул в смартфон, хотя руки безумно чесались. Затем на кухню пришёл отец. Приобнял маму и попытался её поцеловать, но мама увернулась и быстро вышла из кухни. Лицо отца было помятым и красным.

После больницы отец вообще отстранился от них с мамой, много пил и молчал. Впрочем, этого Егору было достаточно, главное, что он был жив. Может по причине возраста он ещё не в состоянии был понять, что так гнетёт отца, может отец и сам не понимал этого.

Мутный взгляд ничего не видящих глаз, смотрящих мимо, иногда доводил Егора до исступления, но потом он вспоминал то щемящее чувство, которое он испытывал, когда отец лежал в реанимации и гасил свой гнев, старался сглаживать углы. Уже натягивая башмаки Егор услышал, как звякнули в холодильнике бутылки. В этот момент ему захотелось ворваться на кухню и обнять отца. Сказать, как он его на самом деле любит и чтобы он тоже открылся, чтобы не пил больше, не заливал какое-то ему одному ведомое горе, что всё наладится, что все мы будем счастливы, если будем вместе.

Егор уже сделал шаг, но остановился. Он слышал, как отец включил спортивный канал и с хлопком откупорил пивную бутылку. Видимо беду ту, ему, Егору не осознать пока и дай Бог, чтобы не столкнуться с ней вообще никогда. Не узнать то, что поедает отца изнутри.

На улице заканчивался май и в преддверии лета природа прихорошилась. Все негативные мысли моментально испарились, будто и не было их вовсе. Егор вставил наушники и Курт Кобейн вновь затянул превосходную в своём упадничестве “Smells Like Teen Spirit”.