Я не стал дожидаться, когда старичок удостоит меня вниманием и, пройдя через просторный кабинет, сел в удобное кресло у стола. Врач продолжал подписывать бумажку за бумажкой и старательно делал вид, что не замечает меня. Когда последний документ был подписан, он аккуратно сгрёб их в одну стопку, уложил в папку и вдавил кнопку на краю широкого стола. Вошла секретарша, которая, увидев меня, на мгновение замерла. Она не рассчитывала встретить здесь посетителя, потому что не видела, как я прошёл в кабинет. Видимо, отлучалась куда-то из приёмной. Девушка забрала папку и ретировалась хорошо поставленной походкой подиумной модели.
Повисла тишина. Старик сидел в глубоком кожаном кресле, вертя в руках дорогую шариковую ручку, которой только что подписывал бумаги, и с наигранным вниманием смотрел в окно. Затем, словно опомнившись, развернулся в мою сторону и, упёршись локтями в стол красного дерева, сказал:
– А вы решительно настроены. – Он расплылся в приветливой улыбке. – Мне это нравится.
– Меня зовут Николай Семёнов, – начал я, но врач перебил:
– Простите, а по батюшке как?
– Николай Евгеньевич. В вашей… – Я хотел сказать «больнице», но в последний момент решил, что данное слово не совсем подходит, и исправился: – В вашем заведении содержится моя мать, Семёнова Валентина Андреевна. Я хочу забрать её домой. Какова процедура выписки и что для этого требуется?
– Валентина Андреевна… – задумчиво протянул главврач, щуря глаза и снова глядя в окно. – Да-да… Кажется, я понял, о ком вы говорите. Учительница! Занятный пациент, признаюсь. Весьма своеобразная личность. Я бы даже сказал, экстравагантная. Вы так не считаете, Николай Евгеньевич?
– Думаю, это не имеет отношения к сути вопроса, – стараясь сохранять хладнокровие, ответил я. – Какова процедура и что нужно подписать?
– А я не ошибся. Вы и в самом деле настроены решительно. – Он одобрительно кивнул, выпирая вперёд острый, гладко выбритый подбородок. – Весьма похвально, Николай Евгеньевич, весьма похвально. Тогда позвольте уточнить: то есть вы хотите прекратить изоляцию своей матери и готовы взять на себя ответственность за возможные, я бы даже сказал, весьма вероятные последствия освобождения психически неуравновешенного пациента. Верно?
– Верно.
– Хорошо.
Он снова нажал на кнопку вызова, и на пороге кабинета тут же возникла эффектная фигура секретарши:
– Слушаю, Карл Генрихович.
– Наталья, подготовьте документы на освобождение Семёновой… – Он нахмурился и вопросительно посмотрел на меня.
– Валентины Андреевны.
– Семёновой Валентины Андреевны. И сделайте копию паспорта Николая Евгеньевича.
Девушка той же идеальной походкой подплыла ко мне и застыла в ожидании. Я растерянно уставился на неё, а затем на главврача.
– Это необходимо для оформления документов, – заверил меня Карл Генрихович и для убедительности кивнул.
– Я не брал с собой паспорт. Если это не принципиально, я могу подвезти его позже.
– Позвольте, молодой человек, но как же вы тогда попали на территорию хосписа?
– Думаю, вам лучше задать этот вопрос вашему охраннику, – не без удовольствия ответил я, предвкушая, какой нагоняй теперь получит надменный охранник.
Неприкрытая подлость, конечно, с моей стороны, но уж слишком велик был соблазн… Да и усталости от бесконечного хамства накопилось столько, что не воспользоваться возможностью отомстить чужими руками я просто не смог.
Главврач хмыкнул, задумчиво постучал шариковой ручкой о ежедневник, сделал в нём короткую запись, улыбнулся и обратился к секретарше:
– Подготовьте документы.
– Но, Карл Генрихович… – Девушка округлила глаза, надула губы и посмотрела на меня так, словно я был с ног до головы покрыт лишаём, а её шеф этого не замечал.
– Готовьте, я сказал! – отчеканил тот, на миг превратив своё лицо в каменную маску, а затем снова переключился на меня, и маска вмиг исчезла: – Вы желаете кофе или чай?
– Нет, – сказал я, чуть не добавив «благодарю», но вовремя вспомнил, что это может выдать во мне «психическое расстройство».
Врач кивнул секретарше, и та в полном недоумении вышла из кабинета. Снова стало тихо. Карл Генрихович встал, сложил ухоженные руки за спину, подошёл к окну и посмотрел вниз на проспект.
– Николай Евгеньевич, – он выдержал небольшую паузу, – позвольте задать вам деликатный вопрос.
– Пожалуйста, – разрешил я и тут же мысленно выругал себя за неудачно подобранное слово.
Врач бросил на меня мимолётный взгляд, но я успел заметить в нём удивление в сочетании с неподдельным интересом. Профессиональным интересом. Я в очередной раз мысленно ругнулся. Кулаки непроизвольно сжались, и костяшки пальцев предательски хрустнули. Тот сделал вид, что не заметил моего напряжения, продолжая разглядывать отстранённым взглядом суету городского проспекта.
– У вас есть дети?
– Да. Дочь.
– Прекрасно. Сколько ей?
– Шесть.
– Очень хорошо. Как она себя чувствует?
– То есть? – не понял я.
– Я имею в виду психическую составляющую её здоровья. Спрашиваю, так сказать, исключительно из профессионального любопытства.
– Она вполне здоровый ребёнок. Не понимаю, какое отношение имеет дочь к сути моего визита.
– Простите, я предупреждал, что вопрос будет деликатным. – Карл Генрихович изобразил виноватую улыбку. – Вы можете не отвечать, если хотите.
Я промолчал. Он понимающе кивнул и вернулся в кресло.
– А ваша мама… Я могу её так называть? – Голос приобрёл мягкие, бархатистые, даже несколько приторные оттенки.
Я снова не стал отвечать, на этот раз посчитав вопрос риторическим, и Карл Генрихович, видимо, принял моё молчание за согласие.
– Хорошо, – продолжил он. – Так вот. Ваша мама когда-нибудь говорила о том, что любит внучку?
– Карл Генрихович, при всём уважении, я не хотел бы обсуждать интимные вопросы своей семьи с малознакомым человеком, пусть и с психиатром. И вообще, у меня складывается впечатление, будто я присутствую не в кабинете медицинского учреждения, а на допросе в милиции. Поэтому, думаю, будет вполне разумно, если мы с вами как можно скорее уладим все необходимые формальности и закончим наше общение. К тому же у меня очень мало времени. Если для ускорения процесса от меня что-нибудь требуется, я готов пойти навстречу.