Что-то снова пошло не так. Я так и не смог вернуться туда, откуда начал свой странный и в то же время страшный путь. Но, боже мой, как же я был этому рад! Смутно помню первые минуты встречи. Мы долго ещё стояли, обнявшись, на лестничной площадке. Маша всё плакала и молчала, Юлька прыгала рядом и фонтанировала какими-то забавными песенками и стишками. А потом мы вместе пошли домой и сидели на кухне до самого рассвета. И говорили, говорили, говорили…
Я так устал скрывать всё, что накопилось внутри! Мне так нужно было выговориться! И я всё ей рассказал. И о том ноябре, и о болоте, и обо всём, через что пришлось пройти. Маша слушала, не сводя с меня огромных глаз, и только иногда молча плакала. Я был уверен, что она не верит ни единому моему слову. Не знаю… Возможно, воспринимает мои россказни, как фантазию или галлюцинацию. Но только не верит!
Когда я закончил, жена встала с табурета, подошла и прижала мою голову к своей груди.
– Первого ноября мне позвонил наш участковый, – сказала она тихо. – Он сказал, что тебя сбила машина. Сказал, что ты погиб. А через два дня мы тебя похоронили. Юльке мы с мамой сказали, что ты уехал.
Я почувствовал, как по спине, вдоль позвоночника, стекает капелька пота.
– Мне каждый вечер казалось, что я слышу твой голос за дверью. Я выходила на лестницу и даже иногда слышала шаги. Будто ты спускаешься. Думала, что схожу с ума. Но однажды выглянула в окно и увидела тебя. Ты вышел из подъезда и, как-то прихрамывая, пошёл в сторону метро. Тогда я убедилась окончательно, что сумасшедшая.
– Когда ты видела или слышала меня в последний раз?
– Где-то месяц назад, наверное. В середине января. Это было воскресенье.
– Девятнадцатого?
– Наверное. Точно не вспомню. Надо в календаре посмотреть.
– А ты уверена, что после того больше не слышала голоса?
– Да. Больше не слышала.
– Старик говорил, что миры не терпят двух одинаковых людей одновременно. Я попал сюда девятнадцатого. Тогда же исчез и голос. Ты слышала по вечерам того, кто убил меня здесь в ноябре. Он же убил и вас с Юлькой в моём мире. Этот человек приходил к тебе специально. Чтобы свести с ума, довести до… До верёвки. Больше его здесь нет. И никогда не будет. – Я обнял её и поцеловал.
Больше мы никогда к этому разговору не возвращались.
Маша взяла неделю отпуска, и следующим же утром мы с ней поехали к маме. Мы очень переживали, что её больное сердце просто может не выдержать очередного потрясения. Поэтому Маше пришлось долго говорить с ней, подготавливая к радостной новости, пока я сидел у подъезда на лавочке. Когда всё было готово, жена должна была позвонить мне и разрешить подняться, но вместо этого мама сама выбежала из подъезда и почти бегом бросилась меня обнимать. Более счастливой я её никогда не видел.
Кум Лёха, когда увидел меня живым и здоровым, обниматься не бросился. Он встал как вкопанный, упёр руки в бока, а потом улыбнулся и заплакал. Так и стоял, пока я сам к нему не подошёл и не обнял. Он обозвал меня, сильно хлопнул ладонью по спине и разрыдался окончательно. Такие вот мужские сопли получились. Пивом в тот вечер угощал он.
Дальше было много хлопот. Самым сложным оказалось восстановить документы. Мы долго доказывали властям, что на самом деле в ноябре восьмого года погиб вовсе не я, а совершенно другой человек, очень на меня похожий. Приводили свидетелей, подтверждавших, что я и есть я. С горем пополам добились восстановления документов, и я стал полноправным Семёновым Николаем Евгеньевичем.
Хотя, нет… Не так! На самом деле я стал Семёновымъ Николаемъ Евгеньевичемъ! Во как!
Да, да, да! Именно! Как оказалось, здесь до сих пор не искоренили самую бесполезную букву алфавита и продолжают лепить «ерь» в конце каждого слова, заканчивающегося на согласный. Такая вот ирония приютившего меня мира. Местные лингвисты, конечно, ругаются, плюются, возмущаются, но побороть бесполезную букву ни у кого руки не доходят. Или не поднимаются. Так и пишут… Я же в свою очередь каждый божий день молюсь, чтобы это забавное различие оказалось единственным различием между нашими мирами.
В марте мы с Машей открыли небольшой продуктовый магазинчик, который впоследствии вырос до солидного гастронома. Дела идут неплохо. Маша даже подумывает уволиться с работы и приобщиться к семейному бизнесу. Но пока это только планы.
Мы наконец купили машину. Я получил права и теперь просто не понимаю, как мы раньше обходились без колёс. Особенно счастлив Фил. Наш барбос так любит ездить, что забраться в салон раньше, чем это сделает он, просто невозможно. Мы опускаем ветровое стекло, и его довольная рыжая морда всю дорогу торчит наружу.
Юлька по-прежнему ходит в детский сад. Я читаю ей сказки на ночь и не устаю повторять, как люблю её. Она считает меня лучшим папой в мире, жалуется на колючки на моих щеках, но всё равно целует. А ещё она заметила, что мне нравится, когда она щекочет мой нос рыжими кудряшками, и теперь делает это специально. Даже когда я после трудного дня засыпаю перед телевизором.
Мы всей семьёй ездим в гости к Гене. Можно даже сказать, что его семья стала для нас родной. Юлька подружилась с его детьми и часто просится остаться с ними у Гены на лето. Мы с женой категорически ей отказываем. Каждый раз, когда она устраивает такие спектакли, я смотрю в сторону поля, за которым темнеет посадка, и слышу отвратительный шёпот. Он зовёт, приглашает, настаивает. Я представляю, как Юлька идёт по полю, подходит к краю балки и смотрит вниз. В эти моменты я готов кричать от ужаса, и тогда уже никакие доводы не способны убедить меня оставить дочь без присмотра даже на день.
В мае две тысячи девятого я сел в машину и поехал на проспект Академика Павлова. Там, на большом оживлённом перекрёстке, за бетонным забором меж старых зеленеющих деревьев стоят корпуса городской психиатрической больницы. Я въехал на парковку и заглушил двигатель.
Корпус экспериментальной психиатрии должен был находиться в дальнем конце комплекса. С парковки за плотно растущими деревьями и хозяйственными постройками его видно не было. Я медленно побрёл по протоптанной тропинке, по пути зачем-то рассматривая давно не стриженные газоны, а когда пришёл туда, куда хотел, то понял, что здесь нет даже намёка на новую постройку. На том месте, где должно было располагаться красивое холёное здание, стоял покосившийся от времени и упадка сарай. На его двери висел огромный ржавый замок, а шифер на крыше местами раскрошился и покрылся густым мхом.
Я немного потоптался на месте, обошёл сарай и оказался на лужайке, на которой меня выгуливали, будто старика в доме престарелых. Никаких скамеек, а тем более стриженого газона и асфальтированных дорожек здесь конечно же не было. Упадок и запустение. Я смотрел на это всё и впервые в жизни радовался разрухе.
Усмехнувшись собственным мыслям, побрёл обратно. За деревьями виднелись высокие стены корпуса судебной психиатрии. Я быстро отвёл взгляд и тяжело вздохнул. Корпус был таким же, каким я его видел девять месяцев назад.
Проходя мимо одного из корпусов, увидел, как у его входа паркуется ярко-красная «мазда». Водительская дверца открылась, и из машины вышла знакомая фигура. Деловой костюм идеально сидел на красивых формах ухоженной женщины. Тонкие каблуки громко цокали по асфальту. Я остановился и, не мигая, смотрел на неё.
Аглая тоже меня заметила и вопросительно вскинула брови. На лице засияла вызывающая панику улыбка.
– Простите, – обратилась она, – вы меня ждёте?
– Нет, – сказал я, не отвечая на её радушие. – Просто мимо шёл. Но раз уж мы с вами встретились, то хотел бы кое о чём спросить.
Она удивлённо хмыкнула, стала вдруг серьёзной и проявила внимание, склонив голову набок.
– Вы ведь Аглая Рудольфовна, верно?
– Да. Мы знакомы?
– Нет. Лично незнакомы. Но я много знаю о вас.
– Интересно. И о чём же вы хотели спросить?
– Ваша работа… Я имею в виду научную работу. Какова её тема?
Она смутилась, нахмурилась и уставилась на меня непонимающим взглядом.
– Простите, вы пишете диссертацию?
– Вы меня явно с кем-то путаете. – Улыбка снова появилась на её лице, но на этот раз растерянная. На миг мне показалось, что она даже немного меня боится.
– Это значит – нет?
– Нет, конечно! С чего вы вообще взяли, что я занимаюсь наукой?
– Но вы же медик? Психиатр?
Она засмеялась.
– Нет! Если бы не моё редкое имя, которое вам откуда-то известно, я решила бы, что вы ошиблись. Может, объясните, что происходит?
– Не занимайтесь психиатрией, Аглая. Не ваше это.
Она скривилась, явно подозревая, что встретилась с пациентом больницы, нажала на кнопку сигнализации, зачем-то извинилась и подиумной, неспешной походкой пошла к входу в корпус. У самого крыльца каблук попал на неровность в асфальте, нога подвернулась, но Регеций успела ухватиться за перила и удержать равновесие.
– Чёрт… – ругнулась она и обернулась ко мне: – Я не медик и не учёный. У меня муж здесь работает. Если будете за мной следить, я попрошу, чтобы он с вами поговорил.
Я усмехнулся, махнул на прощание рукой и пошёл к выходу, размышляя над тем, как сильно меняет людей одна-единственная составляющая.
На парковку въехал небольшой автозак. Из кабины выбрались конвойные. Когда один из них открыл дверцу будки и из неё вышел крупный мужчина с коротко стриженными волосами. На руках были надеты наручники, но он всем своим видом демонстрировал непоколебимое достоинство.
Лёха?!
Я чуть не подпрыгнул от волнения. Это же Лёха! Тот самый! Сосед!
Тем временем конвоиры указали ему в сторону корпуса судебной психиатрии, и все трое двинулись туда.
– Лёха! – выкрикнул я, не сдержавшись.
Тот замер, медленно обернулся и посмотрел на меня. Нахмуренный лоб выдавал непонимание.
– Ты молодец! Слышишь? Ты – молодец! – Я отчего-то испытал настоящую радость. Ни «браслеты» на руках этого человека, ни хмурое выражение лица не могли испортить этого чувства. Я увидел Лёху! И он живой!
– Пошёл ты, гад, – сказал он, отвернулся и пошёл дальше.
А я стоял и почему-то смеялся, хотя хотелось плакать. Лёха, блин! Тот самый…
Омут
Омут. Глава 1. Гроза
Омут. Глава 2. Нога
Омут. Глава 3. Гена
Омут. Глава 4. Эликсир
Омут. Глава 5. Утро
Омут. Глава 6. Час от часу не легче
Автор публикации
