Он никогда не был в ресторане…
Лето давило на город небывалой для средней полосы жарой.
Ошалелые голуби на манер самых обыкновенных деревенских кур валялись в горячей пыли, безвольно раскинув крылья и широко раскрыв клювы.
Лохматые дворняги, в катышках репейника, вырыв под пожухлыми кустами сирени небольшие ямы, блаженно нежили в прохладных отвалах, свои замученные укусами блох, расчесанные в кровь животы.
В жарком воздухе, настоянном на высохшей траве, горелом торфе и прокисшем квасе, тяжело и лениво, словно в вязком глицерине, стараясь не появляться на открытом солнцепеке, шли усталые люди: кто на службу, кто в райсобес по делам своим печальным, пенсионным, кто в ближайшую поликлинику, а кто и в магазин.
Виктор Аркадьевич Вепрев, некогда отважный фронтовик-разведчик, а ныне никому ненужный старикан, лысоватый и седобородый (хотя то, что у него выросло на подбородке: клочковатое и жалкое, только с большой натяжкой можно было назвать бородой), собирался в магазин.
Он всегда ходил в магазин по средам, а сегодня, случилась как раз среда.
Хождение по магазинам было для Вепрева не тяжкой рутинной обязанностью, а чем-то вроде небольшого праздника, и поэтому он всегда с нетерпеньем ожидал прихода этого дня.
Вот и сегодня: старик тщательно, через влажную марлю отутюжил брюки, темно-синего, казенного цвета, зубным порошком, замешанном на плевке, шаркнул несколько раз боевые ордена, с изрядно уже потускневшей и кое где выщербленной эмалью.
Он прикрутил их к сиротскому пиджачку с узким воротником, а домашние тапки в крупную клетку заменил на точно такие же, только более раздолбанные, уличные и вышел из дома.
Возле подъезда, на скамейке, в тени бетонного козырька с растрескавшейся лепниной в виде пятиконечной звезды и ржавыми прутьями арматуры на месте бывших рогов изобилия, как обычно сидело несколько старух, древних и всезнающих.
Виктор Аркадьевич степенно поздоровался с каждой из них по отдельности, за руку, и, прикурив неизменную свою папироску, неторопливо намотав сетчатую авоську на веснушчатый кулак, побрел по мягкому и податливому асфальту.
— Витька-то, небось, опять по магазинам отправился?
Прошамкала беззубым ртом одна из старух, щурясь, разглядывая по-стариковски согбенную спину Вепрева.
— И опять, небось, по большому кругу попрется, хотя сейчас в любом магазине можно купить все, что хочешь. Лишь бы деньги были…
.— Э, не скажи…
Запротестовала ее подружка в распахнутом зеленом, тяжелом пальто на вате.
— За линией недавно магазин сказывают, отгрохали, где ветеранам скидка. А Аркадьевич никогда за просто так лишнюю копейку не отдаст. Он малый бережливый, еще с молодости такой был. Да у них вся фамилия, Вепревых — то, такая. Счет денежкам завсегда вели. Уж я знаю…
— Жалко мужика.
Поигрывая антикварным лорнетом на костяной ручке, бросила третья и заплакала.
— Человек всю войну отшагал, в майорах вернулся, а Лариска, сволочь уже в сорок втором хвостом завертела.
За хлеб с повидлом под снабженца легла, сучка. Ладно бы ради ребенка, так ведь нет. Не было у них детей…
— Не в сорок втором, а в сорок первом…
Поправила ее первая старуха.
— Нет…
Лорнет с сухим щелчком складывался и раскладывался в руках все еще плачущей оппонентки.
— В сорок первом я еще сидела, и блядства Ларискиного видеть уж никак не могла.
— Сидела она, сидела…
«Ватное пальто» закачало головой на худой, старческой шее в темных пигментных пятнах.
— Тоже мне, графиня. Да настоящим графиням пятнашку давали, не глядя. А тут отсидела всего ничего, каких-то семь лет, и уже нос задирает: я, мол, узница лагерей…
Сталин — тиран! Берия — шпион…
Диссидентка вшивая! Да если бы сейчас Иосиф Виссарионович был бы жив, небось, такого бардака бы в стране и не было бы…
— Я не графиня!
— Я из обычных, гражданских дворянок! А ваш усатый… Таракан блядь, рябой…
Спор покатился по накатанной колее, но Вепрев его уже не слышал, да и слышать не мог, так как плотный поток ревущих машин на проспекте, на переходе которого и стоял сейчас майор запаса, заглушал все иные звуки этого большого, распаренного жарой города.
…В овощном магазине Виктор Аркадьевич долго бродил вдоль прилавков заполненных необычного вида фруктами с дикими для русского человека названиями, лишь иногда прикасаясь пальцами к прохладной кожице манго, и шершавым, будто бы замшевым киви. Проблуждав более часа среди этого фруктового изобилия, старик выбрал, наконец, пучок ярко-розовой редиски, парочку луковиц, серебристо-белого цвета и один необычайно длинный и тяжелый банан, решительно вырвав его из самого центра неподъемной грозди.
Он шел по теневой стороне улицы, улыбался редким прохожим, и ел банан, небольшими кусочками откусывая, неторопливо перетирая деснами мучнисто-сладкую его мякоть, и глотал, также неторопливо и аккуратно.
Банановое чудо закончилось до обидного быстро: Вепрев даже хотел, было вернуться и купить еще один, но, обернувшись назад, посмотрел на овощной магазин, облитый горячим солнцем, сплюнул и, закурив, отправился дальше.
Ох… Ошибалась старуха в пальто. Не ради дешевых продуктов, тех, что выделили для ветеранов войны и труда, ходил Вепрев по дальним магазинам.
Отнюдь не ради них.
Их, если честно, продукты эти самые, и есть — то не хочется. Гнусные они, да и просрочены чаще всего… Про упаковку вообще говорить не хочется: такое ощущение, что продуктовые эти наборы, завернутые в жесткую, хрусткую бумагу серого цвета и ветераны — ровесники…
Скорее всего, так, ну или примерно так размышлял Виктор Аркадьевич, обходя стороной магазинчик для участников войны и вышагивая в своих узких, отутюженных брючках по направлению огромного, сияющего рекламой супермаркета.
Все здесь нравилось бывшему фронтовику, и кассовые аппараты с фиолетовой подсветкой для проверки купюр, и молоденькие словоохотливые менеджеры, и сияющие фиолетовыми глазками видеокамеры, установленные везде, где только возможно. Но особенно нравился старику большой аквариум, где в зависимости от завоза, в сплетении ртутных пузырьков воздуха плавали: то широкие как лопаты карпы, то юркая радужная форель, а то и вовсе диковинная рыба с длинным, хрящеватым носом и усиками под ним — стерлядь.
Часами мог стоять перед аквариумом Вепрев, рассматривая рыб, чьи необычайно большие размеры вызывали в нем, как в любом человеке, кто хотя бы раз в жизни брал в руки удочку, чувство элементарной зависти. Ну как же так, ведь есть же где-то, водится все ж таки, а я, что ж я — то ловлю какую-то мелюзгу?
…В этот день, за стеклом аквариума, покрывая дно толстым шевелящимся слоем, ползали крупные раки. Их и без того вытаращенные глаза в аквариуме казались неправдоподобно большими и отчего-то очень наглыми.
Раков он не любил. Не любил еще со Сталинграда.
Однажды тяжелая авиационная бомба, упавшая в реку, подняла со дна тело полуразложившегося красноармейца, погибшего должно быть при переправе и волной прибило его к пологому в этом месте берегу.
По осклизло — лиловому трупу, словно неправдоподобно крупные вши, ошалело ползали точно такие же крупные раки. Они сталкивались друг с другом, и скрежет серо-зеленых панцирей и их зазубренных клешней, как показалось Вепреву, тогда уже капитану, на миг заглушил и глухое кваканье минометов, и кашель тяжелых пулеметов и жалобный мат умирающего где-то в кустах бойца.
Денщик полковника Звонарева, рыжеволосый, женоподобный красноармеец в шинели офицерского сукна, радостно осклабившись, начал обирать их в помятое ведро, в надежде угостить своего офицера. И вот тогда, видавшего виды капитана Вепрева словно заклинило.
Грязно ругаясь, он схватил денщика за воротник и, отбросив красноармейца от утопленника, жестоко избил его, извивающего и причитающего.
Следующее свое утро, Виктор Аркадьевич встретил уже в звании младшего лейтенанта. Могли наказать и более сурово, полковник Звонарев, по крайней мере, требовал как минимум штрафбата для несдержанного офицера, но под Сталинградом в то время и так, катастрофически не хватало толковых офицеров. Так что обошлось…
Нет. Не любил Вепрев раков. Не ел их никогда, да и, наверное, уже и не попробует…
А любил старик мясо. Мясо в любом его виде. Хоть котлеты, хоть шашлык, хоть просто отваренное одним большим куском. Ну, любил, что ж тут поделаешь?
Одно плохо: бюджет пенсионера не очень располагает к мясной пище. Но тем ни менее парочку плоских, пупырчатых куриных ляжек он все ж таки купил. И пачку пельменей, тех самых, в квадратной пачке и гремящих словно камушки…
Возвращался Виктор Аркадьевич домой, уже ближе к полудню: уставшим несколько, но можно сказать даже радостным.
Возле перекрестка, там, где уже более года гортанные, темноволосые предприимчивые люди с Кавказских гор открыли небольшой летний ресторанчик, с несколькими крытыми беседочками при нем, витал плотный запах свежего жареного мяса, молодого вина, пряной зелени и прохлады.
Молодой глухонемой азербайджанец, в растянутой и линялой тельняшке, громко и радостно мыча, поливал перед ресторанчиком асфальт из ярко-зеленого шланга.
Вода поначалу скатывалась пыльными шариками, но уже через мгновенье угольно-черный асфальт, влажный и как будто бы даже прохладный, окружал заведеньице со всех сторон.
Прохожие, наступая на это влажное чудо, непроизвольно замедляли шаг, жадно впитывали в себя чудную смесь запахов испаряющейся воды и национальной кавказской кухни.
«СЕГОДНЯ ГВОЗДЬ СТОЛА-ХАШ!»
Гласила призывно надпись, выполненная желтой гуашью по картонке от коробки из-под вермишели.
Что такое хаш, Вепрев не знал, но, уже вступив на влажный асфальт, совершенно точно для себя понял, что сегодня, сейчас, просто всенепременно, отведает этот самый, хвалебный гвоздь стола.
… Дорогу старику заслонил вышибала, высокий, обросший жирком мужик в строгой черной паре, нахально и до жути обидно посмеиваясь.
— Дед. А ты случаем ничего не перепутал? Это ж тебе не аптека, а ресторан. Здеся клизмы не продают, сам понимать должен. Так что давай, двигай до дому. А то смотри, как бы я тебя по случайности не уронил.
…— Большой и толстый…
Подумал про себя Виктор Аркадьевич.
— Такого в моем отделении сделал бы на раз любой салага-задохлик…
Он внимательно оглядел вышибалу с головы до ног и грустно, если не сказать задушевно, поинтересовался:
— А что, сынок, может мои деньги как-то не так пахнут? Или, быть может, что-то тебе в моей личности не нравится. А может быть я вообще старый и прокаженный чукча? Так ты скажи, не стесняйся.
Молчишь? Ну тогда пошел прочь, щенок!
Старик не торопясь прошел мимо остолбеневшего верзилы, незаметно, совсем казалось играючи, двинул его острым своим локтем, куда-то в солнечное сплетение, и уже более не обращая внимания на медленно стекающего по стене охранника, прошел в зал.
Повесив авоську с продуктами на спинку свободного стула, он заказал почти сразу же подошедшему официанту — азербайджанцу, сто граммов водки и двойную порцию хаша.
— Одну минуту.
Официант чиркнул что-то в своей книжице.
— Хаш сейчас подогреют. Его нужно есть обязательно огненно горячим…
— Подожди сынок…
Старик, попридержал за локоть, убегающего было молодого человека.
— Ты скажи, пожалуйста, что это такое? И есть- то его, как полагается? Вилкой или ложкой?
Азербайджанец наморщил лоб и, подумав, сказал:
— Отец. Это примерно как ваш холодец, только не застывший. Едят его ложкой с тонким, домашним хлебом…
— Ишь ты, холодец значит.
Буркнул старик и, оглядевшись по сторонам, закурил.
…Ресторан старику неожиданно понравился. Грустная, заунывная музыка негромко звучала откуда-то из-за тяжелых портьер. Полумрак и прохлада.
Уходить отсюда, тем более в эту необычайно мощную для Москвы жару не хотелось абсолютно…
Подали глубокую тарелку с жирным и тягучим бульоном, на отдельном блюдечке — влажная зелень и тонкие лепешки с поджаренным бочком.
…— Вот он сука! Хватайте его, пока не слинял!
Закричал откуда-то сзади громким, охрипшим от ненависти голосом, неожиданно появившийся вышибала.
— Он мне гад ни с того ни с сего по яйцам врезал!
Вепрев обернулся. От двери, к нему очень нехорошо улыбаясь, подходили два милиционера, сержанта.
Так, ребята как ребята. Но уж очень они нехорошо, не по-доброму улыбались. За их спинами энергично, но не так что бы уж очень, зло дергался охранник в черном, порываясь пробиться вперед, но это ему отчего-то никак не удавалось.
— Что ж ты, старый козел, себе позволяешь?
Поинтересовался старший сержант и небрежно двумя пальцами прихватил с блюдца завиток свежего укропчика.
— Тем более на вверенной нам территории…
Подхватил второй.
— Вот-вот ребята,
Радостно заорал вышибала, никем более не сдерживаемый, также приблизился к сидящему старику, но отчего-то с левой руки.
— Вы нас охраняете в конце-то концов, или как?
Старший от милиции, недовольно поморщился и вновь повернулся к ветерану.
— Ну и как будем утрясать нашу проблемку?
Он мило улыбался, глядя прямо в глаза старику, а пальцы его, погрузившись тем временем в несколько уже подостывший хаш, вышаривали в нем кусочки мяса,
— Да кушайте все. Что же вы товарищ старший сержант только мясо выбираете?
Спросил чуть слышно Вепрев, приподнялся и, прихватив тарелку бульона за донышко, не без элегантности выплеснул ее содержимое в лицо старшему сержанту.
Потом вытер сухопарые руки салфеткой и потянулся за своей авоськой.
…. Часа через два, к своему подъезду, часто останавливаясь и прижимая окровавленные руки к опухшему и избитому лицу, спотыкаясь, подходил Виктор Аркадьевич Вепрев, некогда отважный фронтовик-разведчик, а ныне никому ненужный старикан.
Сквозь крупную, растянутую ячейку его авоськи, легко просматривались большие, расплюснутые истекающие соком луковицы, пупырчатые куриные ляжки без обертки и еще какая-то мятая и пыльная хрень.
…— О. Опять Витька напился.
Бабка в зеленом пальто неодобрительно посмотрела на старика с трудом входящего в подъезд.
—…Я всегда чувствовала, что он тайком жрет.
У него вся фамилия такая — Вепревы. Я знаю…
— Да-да.
Поддержала ее подруга.
— …Он, припоминаю, когда в сорок пятом, узнал, что жена его не дождалась, дня три не просыхал…. Пил по-черному. Как же, как же…
А та, что с лорнетом, ничего, как ни странно на это не возразила. Она лишь зябко ежилась, спрятав сухонькие, старческие ладони подмышки и беззвучно плакала. Что она могла, в сущности, на это им возразить?
В апреле сорок пятого ее вновь арестовали… уже надолго…
Автор публикации
