Он всегда ее любил
Медведь приподнялся, удивленно вздернул крупной головой и, ощерив, словно в снисходительной улыбке зубы, направился к мужику. Тот непроизвольно бросил перед собой тяжело упавший на бетон пакет и вжался спиной в частую решетку.
Зверь лишь на миг приостановился, шумно обнюхал подачку, и лапой отшвырнув ее в противоположный угол вольера, вновь двинулся к человеку.
Тот же потерянно, словно щенок, пискнул и попытался проскочить мимо приближающего хищника, но медведь неожиданно и легко встал на дыбы и правой лапой, черными, круто загнутыми когтями, ловко и уверенно прихватил беглеца под ребра.
Зажав ладонью развороченный бок, с ужасом ощущая растопыренными пальцами осклизлые, невероятно горячие кишки, мужик как мог, устремился к большому наклонному бревну, верхняя часть которого чернела в досягаемой близости с заостренными копьями решетки вольера.
Жуткая боль казалось, донельзя обострила все доселе дремавшие чувства и начала в убегающем человеке и он, даже не оборачиваясь, спиной, явно чувствовал, слышал, смрадное хриплое дыхание приближающегося хищника и удивленно — веселые выкрики охранников, столпившихся возле решетки.
***
Селянин Александр Александрович, или попросту Сан Саныч, сидел на большом пустом фанерном ящике из-под индийского чая и сооружал рыболовную снасть. Вернее делал вид что сооружает, так как удочка его по большому счету, давно уже была готова и, сидел он здесь только для того, чтобы первым поздороваться с Ириной.
Утро уже давно наступило, но та, которую он столь терпеливо дожидался, все не выходила и не выходила.
На краю поля, уже вовсю кипела работа: трактор сверкающим ножом разравнивал вчерашние кучи мусора, сгоняя с них крикливые стаи черноголовых чаек.
За бульдозером, с пакетами и сумками в руках, неторопливо следовала небольшая группка людей, как местных, так и пришлых, из горожан.
Сан Саныч знал, что машины вечером привозили мусор с Юго-запада, престижного и богатого района Москвы и там, в этих кучах, наверняка можно было прилично поживиться, но Ирина все еще спала и Селянин, плюнув на эту возможность, продолжал копаться со своей удочкой.
Наконец мешковина, служившая дверью в землянку, дрогнула и перед ним появилась женщина, которую он ждал так долго.
У Ирины через всю щеку пробежал неровный, розовый рубец, след от грубого шва жесткой, набитой высушенной травой подушки.
— Привет, Доходной!
Улыбнулась женщина и заторопилась в заросли лебеды, растущей вдоль берега мелкой и извилистой речушки Лихоборки.
Через мгновенье послышался звук тугой струи и Доходной (так его прозвали за необычайную худобу) улыбнулся, представив, как Ирина потряхивает ягодицами, сбрасывая последние капли мочи, прежде чем натянуть нижнее.
Из всех женщин, живущих здесь, на свалке она, пожалуй, единственная, кто носила летом нижнее белье. Впрочем, и без этого Ирина, по мужу Звягинцева, была здесь единственной такой.
Единственной и самой лучшей.
Любимой.
Сан Саныч любил ее давно. Еще с тех пор, когда впервые, в пятьдесят втором, увидел ее фотографию в деле о врачах-вредителях, а после, совершенно случайно, встретил в коридоре своей родной конторы, что на улице Кирова.
Совсем молоденькая, тонкая и хрупкая, с короткой стрижкой светло-пепельных волос и необычайно чистых, слегка по-восточному удлиненных глаз, показалась она ему тогда необыкновенно красивой и желанной.
Такой, ради которой можно было пойти на любую глупость, раз за разом в честь ее, совершая совершенно необдуманные и непредсказуемые поступки.
…У нее, у Ирины, по мнению Селянина, был единственный, впрочем, легко устранимый недостаток: она была чужой женой.
Пока была…
Эта женщина, как актриса местного драматического театра, к медикам непосредственного отношения не имела, но вот супруг ее, главный хирург противотуберкулезного диспансера, очень даже и очень…
Селянин лично отдал распоряжение об аресте Звягинцева, но на его допросах никогда не появлялся, хотя дело Владимира Александровича знал в мельчайших подробностях.
Когда Ирину Петровну Звягинцеву, как жену врага народа переселили из отдельной, просторной квартиры в доме на площади Ленина, в крохотную комнатку в коммуналке, на окраине города, Сан Саныч по своим каналам, для якобы встреч с осведомителями и стукачами, пробил для себя отдельную квартиру в том же доме.
Теперь он мог любоваться ею довольно часто, встречаясь с ней в подъезде и в ближайших магазинах, и даже предпринял кое-какие шаги, дабы добиться ее расположения.
Смерть вождя народов спутала влюбленному Селянину все карты: супруг Ирины в пятьдесят четвертом уже вернулся в город.
Он и до ареста был много старше своей юной, двадцатилетней Ирины, а после лагерей вернулся вконец разбитым и растоптанным стариком.
Вернуться-то он вернулся, но не то, что в прежней должности, но и в звании врача ему было отказано и Владимир Александрович, с превеликим трудом устроился медбратом в морг при областной клинике.
На театральном поприще Ирину Петровну со дня ареста ее мужа также начали преследовать сплошные неудачи. И иной раз она в течение полугода не выходила на сцену даже со второстепенной ролью без слов.
Семья Звягинцевых неуклонно скатывалась в нищету, а новые, свежие веяния, так называемая оттепель, обходили ее стороной. Впрочем, оттепель во всей своей красе чувствовалась где-то там, далеко, под рубиновыми звездами, но не в этом, уральском городе.
Городе, где обилие военных заводов и секретных объектов, на долгие десятилетия вперед, предполагало безграничную власть конторы, в которой служил Селянин.
…Листья зашуршали, вырвав Доходного из тягомотины воспоминаний и перед ним появилась умытая и посвежевшая Ирина.
Сан Саныч невольно засмотрелся на женщину, приводящую себя в порядок перед крупным осколком зеркала закрепленного гвоздями к стволу чахлой ольхи, растущей перед входом в землянку.
— Ну что Сан Саныч, чай будешь?
Поинтересовалась Ирина, сбрызгиваясь чем-то мутно-коричневым из пузатого пузырька матового стекла.
— Ведь точно знаю, что ты все еще не завтракал. А у меня и батончики кстати есть.
Третьего дня в аэропорту покупала….Ну, так как, будешь?
— Ну, если с батончиками, то, пожалуй, и попью.
Кашлянул смущенно Селянин, заерзав худой задницей по фанере ящика.
— Ну-ну. — Улыбнулась Ирина и неспешно скрылась в своей землянке.
Доходной отложил свою удочку в сторону и приготовился ждать обещанного угощения.
…Через несколько минут из землянки, выскочила с двумя стаканами кипятка Ирина, уже успевшая переодеться в легкий, на взгляд Селянина несколько легкомысленный полупрозрачный халатик и, шипя, поспешила к фанерному ящику.
— Ух! — Засмеялась она, потешно дуя на обожженные пальцы и словно молоденькая девочка, нетерпеливо подпрыгивая на месте.
…Сан Саныч, шумно прихлебывая горячий чай из граненого стакана, восхищенно наблюдал за своей возлюбленной.
И хотя взгляд его, несомненно, замечал, что Ирина Петровна, уже, мягко говоря, далеко не молода и что про свое шестидесятилетие, случившееся еще три года назад, она никому даже и не заикнулась, тем ни менее для Селянина эта женщина оставалась столь же любимой и желанной, как в те, далекие, пятидесятые годы.
Ирина заскочила на ящик и, болтая ногами (вот же егоза) протянула Сан Санычу два соевых батончика, мягких и теплых.
…Так они и сидели на фанерном ящике, почти прижавшись, друг к другу, пожилые, уставшие, поседевшие и одинокие люди, пили чай, жевали мягкие, вязкие на зубах батончики, смотрели на перистые облака, ступенями уходящие в прозрачные бездонные небеса, на кучи мусора, шумных и неугомонных ворон и чаек, на черные фигурки точно таких же, как и они бродяг и бомжей бродивших по свалке.
***
…О чем думала притихшая Ирина, забывшая про свой, давно уже простывший, подернувшийся ломкой, тонкой пленкой чай, Селянин не знал, он же день за днем вспоминал ту прошлую жизнь, которая невесть каким кульбитом перенесла его, пенсионера, бывшего заслуженного работника КГБ из крупного уральского города, сюда, в Москву, вернее на подмосковную свалку…
***
… Владимир Александрович Звягинцев, муж Ирины и медбрат в морге, впрочем, как и многие из бывших репрессированных, уверовавших, что со смертью Сталина, в Советском Союзе произойдут коренные перемены, ринулся по инстанциям в поисках справедливости и законности, но опоздал…
Хрущевская оттепель, на удивление скоро закончилась, а здесь, в этом городе металлургов и танкостроителей ее как будто и не было вовсе…
В партии и в должности главврача, Звягинцева естественно не восстановили, но где нужно взяли на заметку как неблагонадежного и конфликтного человека. А когда тот, в преддверии ноябрьских праздников, на красном граните постамента В. И. Ленину, крупными зелеными буквами вывел слово ГОВНО и был схвачен за руку, участь его была предрешена.
Выдохнув на каучуковый штемпель всю свою радость и ненависть, Селянин с грохотом отпечатал на серо-коричневой папке личного дела Звягинцева В. А. короткое фиолетовое резюме: На лечение.
…Через несколько лет, из психоневрологической больницы № 2, расположенной близ поселка Биргильда, вышел уже не Звягинцев, а тихий, потерянный человек с потухшим взглядом пустых, блеклых глаз. В руках, он нес небольшую связку сухих веточек и палочек, которую бывший главный хирург противотуберкулезного диспансера, аккуратно упаковал, словно грудного младенца в грязную, ветхую тряпицу.
Впрочем, Ирине пришлось не долго просуществовать в качестве супруги душевнобольного — уже через несколько месяцев, под самый Новый год, насквозь промерзшего Владимира Александровича нашли в сугробе возле своего дома.
Длинные, тонкие пальцы профессионального хирурга и интеллигента, крепко сжимали все ту же небольшую вязанку сухих веточек.
…— А ты знаешь, Саша, а ведь я ему тогда, на зиму, варежки и шапку кроличью купила…
Неожиданно заговорила Ирина и, суеверно вздрогнувшему Доходному, подумалось, что с годами, у нее вдруг пробудился дар к чтению чужих мыслей.
— Да, да….Продала мамино колечко и одела своего Володеньку.
А когда его из снега-то откопали, то ни шапки, ни варежек на нем не было.
— Да сняли, небось, с замерзающего…
Заперхал дымом Селянин, прикуривая папиросу от небольшой одноразовой зажигалки.
— Время-то вспомни, какое было? В магазинах ничего кроме кабачковой икры-то и не было. А урок да блатных, после всесоюзной амнистии, напротив: пруд пруди.
Они снова замолчали, провожая взглядами, легкий, сизоватый папиросный дым, неспешно уплывающий в сторону заросшей кустарником Лихоборки.
Ирина тряхнула головой, веером выплеснула холодный чай из стакана, и уже более веселым голосом поинтересовалась, наконец, заметив трех коленную, бамбуковую удочку Селянина, аккуратно приставленную к корявой ольхе.
— Да ты Сан Саныч, никак на рыбалку собрался? С чего бы это?
— Еще бы…
Всполошился, оживился Селянин.
— Ведь ты же, Ира, сама на днях говорила, что тебе рыбки жареной страсть как хочется.
И что, дескать, у тебя и сковородка даже имеется. Чугунная…
Вот я и решил…
— Да где же ты чудак ловить-то ее собрался?
Недослушала его Звягинцева, спрыгивая с ящика.
— Если здесь, на Лихоборке, то напрасно… Я ее есть не буду!
Мало того, что чуть крупнее кильки, так еще, небось, глистастая вся….
Так что, господин рыболов, увольте…. Уж лучше минтая, какого-никакого…
Ирина рассмеялась и направилась в свою землянку.
— Смейся, смейся!
В спину ей, обиженно, крикнул Доходной…
— Завтра утром по другому посмеешься, когда увидишь, каких зверюг я тебе принесу. Монстры, а не рыбы…
— Ню-ню… — Продолжая обидно смеяться, проговорила Ирина и скрылась за мешковиной.
Селянин еще с минуту посидел на ящике, поигрывая пустым стаканам, но, поняв, что один черт не может на нее долго сердиться, поставил посудину кверху донышком и, прихватив удочку, отправился прочь, на ходу пересчитывая всю свою мелочь, выхваченную из заднего кармана линялых штанов.
***
— …Следующая станция Баррикадная.
Простужено прохрипел динамик и Доходной вышел из вагона.
То, что в зоопарке, в пруду, где плавают десятки уток, гусей и прочих водоплавающих птиц, водится крупная рыба, ему было известно доподлинно. Еще года три назад, когда он приехал в Москву на поиски Ирины Звягинцевой, Селянин, как-то так, промежду прочим, козырнув своей красной корочкой, зашел в Зоопарк, так, от скуки ради, и еще тогда поразился, какие огромные рыбины, подплывали к изгаженному гусиным пометом берегу, в поисках хлеба, что бросали дети перекормленной птице.
Сегодня билет Доходной купил (чтобы лишний раз не привлекать внимание) и беззаботно помахивая пакетом, где у него лежала разобранная снасть и кусок мятого, упругого хлеба, отправился вдоль клеток, подыскивая место, где бы он смог переждать время до ночи, когда, по его мнению, все охранники и сторожа зоосада уснут покрепче.
Возле небольшого кафе, Сан Саныч незаметно юркнул в густые заросли колючего барбариса и возле высокого забора обнаружил небольшую полянку, поросшую жесткой, пыльной травой.
Положив пакет под голову, Селянин прикрыл глаза и попытался уснуть.
На эту рыбалку у него были большие надежды.
Кто знает, быть может, Ирина наконец-то согласится выйти за него замуж, и они (ну, сколько можно бомжевать-то, прости Господи?) вновь вернутся в свой родной город, где у Сан Саныча большая двухкомнатная квартира в престижном доме, теплый блочный гараж и почти новая «Волга», темно-серого цвета.
… — Да, хорошо бы…
Мечтательно проворчал Доходной, покусывая горькую травинку и незаметно для себя уснул. После, уже во сне, перевернулся он на живот и, подложив под голову мосластый кулак, захрапел не громко, но уж как-то очень по-домашнему.
***
…И приснился Селянину сон: хороший, добрый.
Будто бы он, Сашка, совсем еще пацаненок, сидит у отца на коленях, а рядом с ними стоит его мать и ее ладонь лежит у него на плече: уютно так лежит, хорошо.
А напротив них, шагах в десяти, в тени раскидистой сирени, суетится фотограф со своей камерой на деревянной треноге и ему, Сашке, все про какую-то птичку байку рассказывает.
Но птичка из объектива так и не вылетела, а вместо этого что-то в руке фотографа вдруг ярко полыхнуло и дымом вонючим запахло.
Заплакал Сашка, а отец его по голове погладил и успокоил: не плачь, сынок, это просто магний так горит… Иначе, мол, фотография не получится…
А мигом позже, словно дождь по глазам — расплывчато все вокруг стало: и сирень во дворе, и домик их небольшой, где Сашка с семьей жил еще до переезда в город, и мать с отцом.
Только уж родители его (царство им небесное) уже не сидят рядышком, а уходят и уходят куда-то в туманную мглу, ровно в тучу какую, и все на сына оглядываются.
Разве что в голос не зовут… Так и ушли.
Проснулся Сан Саныч, когда вокруг было уже темно и зябко. Ночь наступила.
Поднялся он с травы, штаны ладонью для порядка охлопал, опустился на колени и начал почти на ощупь удочку свою собирать…. Одно колено к другому прикручивает, а сам все про Ирину думает, можно сказать насильно: сон про родителей своих поскорее забыть хочет.
Говорят, что не к добру, коли во сне, покойные, живых за собой зовут.
***
…Как только перестройка грянула, так в Звягинцеву, будто бес какой вселился.
Все в Москву порывалась поехать, что бы для мужа покойного полную реабилитацию выхлопотать. Сколько он, Селянин, на правах друга семьи, ее не отговаривал, но уж очень она упертая бывает иной раз… Комнату свою приватизировала и тут же ее и продала, а деньги, все до копейки в «Чара» банк снесла, они дескать обещали через месяц вдвое больше вернуть… А Ирине деньги край как нужны были: кому-то на взятки, кому-то просто в благодарность. Москва город дорогой, без ” барашка в бумажке” и не подходи, разговаривать и то не станут.
…Все бы славно, да вдруг банк этот самый, возьми да и обанкроться и деньги Иркины в одночасье испарились.
Да что Иркины: там таких простачков, за сотни набралось, бедолаг наивных.
Как узнала она об этом, тут же, буквально на следующий день в Москву и укатила — правду искать.
Уехала и ни слуху, ни духу…
С полгодика Селянин подождал, по своим комитетским каналам пошуршал, да все без толку.
Нигде Ирина Петровна Звягинцева, не засветилась, ни в Москве, ни в ином, каком городе.
Оставил Сан Саныч, соседке по лестничной клетке ключик от своей квартиры, цветочки поливать, и тоже в Москву ринулся — Ирину искать.
Долго искал, но нашел, правда уже на помойке, а все ж таки нашел.
***
…Хоть и не любил Доходной рыбную ловлю, но здесь, в азарт вошел — еще бы: что ни поклевка, то рыба. Что ни рыба, то килограмма на полтора-два.
Сазаны, да карпы, а может быть и лини, как их к чертям собачьим, в почти в полной темноте по породам различить?
Зарвался Доходной, ох зарвался: покуривать стал, не опасаясь охраны, материться в голос от радости, смеяться торжествующе.
А чуть погодя и вовсе про осторожность забыл: под фонарь пересел, справедливо полагая, что на свету поплавок видно лучше…
***
…Начальник охраны Московского зоопарка, Новиков, зевая, отбросил журнал с наполовину решенным кроссвордом, с хрустом потянулся крупным, оплывшим жирком телом и, закурив, уставился в экран монитора видео наблюдения.
То, что он увидел, поражало своей необычайной обыденностью и наглостью одновременно.
Какой-то мужик, увлеченно, забыв обо всем на свете, сидел, прислонившись к фонарному столбу и нанизывал на крючок катыш жеваного хлеба. Возле его ног лежал пухлый пакет, подергивающийся от только что, надо полагать пойманной рыбы.
— Ох, блядь, ну ни хера себе!
Восторженно возмутился охранник и схватился за портативную рацию.
… — Ну, все, еще одну и пора сваливать…-
Решил удовлетворенный Сан Саныч и вдруг заметил, как со стороны главного входа в зоопарк, к нему неторопливо, подсвечивая себе путь мощным фонариком, практически не скрываясь, подходит некто в черном костюме с большим жетоном на груди.
Прихватив пакет с рыбой, и отбросив лишнюю теперь удочку, Доходной метнулся вдоль берега пруда, забирая влево и вверх.
Не без труда, Селянин, перепрыгнул невысокий металлический заборчик и что есть духу, побежал в сторону клеток, в спасительную темноту, прочь от центральной, хорошо просматриваемой аллеи.
Тяжелый, скользкий от рыбьей слизи пакет, мешал необыкновенно, но сбросить его и на следующее утро предстать перед Ириной с пустыми руками!?
— Ну, уж херушки вам, господа охранники!
Проглотив горькую, тягучую слюну, пробурчал с ненавистью Селянин и приостановился, затравленно осматриваясь.
В матовой, предутренней темноте, по кустам, клеткам со спящими животными, влажному от росы асфальту, бегал уже не один фонарный зайчик, а несколько…
— Обложили псы, словно зверя, какого обложили!
Сплюнул Доходной и, перебросив пакет в другую руку, ринулся к темной громаде тополя, возле которого он совершенно случайно заметил высокую деревянную лестницу, приставленную к металлической, увенчанной острыми копьями ограде.
— Слава тебе Господи! Ушел, кажется…
Прошептал Селянин, сбрасывая пот с лица грязной, исколотой барбарисом и шиповником ладонью и тут же запнулся, о жестью загремевший пустой таз.
— Что за ё!?…
Вскричал, было пораженно Доходной, но яркий свет разом вспыхнувших в его сторону фонарей, тот час же заставили замолчать измученного беглеца.
Прямо перед ним, возвышалась искусственная бетонная горка, стилизованная под утес скалы, рядом с ней торчало истерзанное ногтями наклонное бревно, а у его ног, все еще подрагивая, белел алюминием пустой таз, грязный и мятый, в подтеках свернувшейся крови.
Но все эти подробности, Селянин увидел, осознал уже позже, а первый его взгляд упал на огромного, недовольно просыпающегося, в неопрятных проплешинах летней линьки, бурого медведя…
— …Ой, мамочки мои родные!
Как-то уж очень по-деревенски, по-бабьи заверещал Доходной и спиной, всем телом притерся к холодным металлическим прутьям…
…Сзади, весело и сытно захохотали, а громкий, начальственный голос Новикова удовлетворенно пробасил.
— Это ты, Митяй с лестницей здорово придумал… Молодца!
Чуть правее, кто-то, завистливо засопел, а стоящий несколько поодаль от клетки мужик, должно быть тот самый Митяй, горделиво прокашлялся и высоким голосом выложил.
— Да я, Иван Захарович, сразу же понял, куда, в какую сторону он намылился….Вот и приставил лесенку-то…
Сколько ж можно за этим рыбаком, да по темноте шарахаться!? Нам за это лишних премиальных никто не выпишет.
Все эти разговоры охранников у себя за спиной, Селянин, не то, что не слышал, он скорее просто пропускал их сквозь себя, ни на миг, не вдумываясь в их содержание.
Все эти звуки, слова, смешки и надсадный кашель курильщика, звучащие за спиной ничего не значили в сравнении с тем, что медведь, наконец-то проснулся и медленно, даже как бы и дружелюбно начал приподниматься с грязной, скомканной кошмы.
***
Медведь приподнялся, удивленно вздернул крупной головой и, ощерив, словно в снисходительной улыбке на удивленье белые зубы верхней челюсти, направился к Доходному.
Тот непроизвольно бросил перед собой тяжело упавший на бетон пакет с рыбой и еще сильнее вжался спиной частую решетку.
Зверь лишь на миг приостановился, шумно обнюхал подачку и лапой отшвырнув ее в противоположный угол вольера, вновь двинулся к человеку.
Селянин отчаянно закричал и попытался проскочить мимо приближающего хищника, но тот неожиданно и легко встал на дыбы и правой лапой, черными, круто загнутыми когтями ловко и уверенно прихватил беглеца под ребра.
Зажав ладонью развороченный бок, с ужасом ощутив, что вместе с толчками крови, сквозь пальцы выпирают и осклизлые, невероятно горячие кишки, Доходной как мог быстро устремился к большому наклонному бревну, верхняя часть которого чернела в досягаемой близости с заостренными копьями решетки вольера.
Жуткая боль казалось, донельзя обострила все доселе дремавшие чувства и начала в убегающем человеке и он, даже не оборачиваясь, спиной, явно чувствовал, слышал, смрадное дыхание приближающегося хищника и удивленно-веселые выкрики столпившихся возле решетки охранников.
Массивный и неуклюжий на первый взгляд хищник, в действительности оказался не только очень сильным, и проворным, но и необычайно умным зверем.
Без особой спешки, все так же на задних лапах, медведь подошел к бревну и обрушился на него всем своим телом.
Лишенное коры бревно, дрогнуло, слегка крутанулось и беглец, все так же зажимая ладонью свой растерзанный бок, неуклюже, даже без вскрика, рухнул вниз.
…Часа через полтора, когда насытившийся медведь, вновь улегся на свою кошму, охранники багром зацепили, и стащили с растерзанного тела Доходного его черный от крови пиджачок.
***
На столе Ивана Захаровича Новикова, начальника ночной смены охранников Московского зоопарка, на лощеной обложке журнала кроссвордов, лежали и дожидались своей участи следующие предметы, найденные в карманах незадачливого рыбака.
1.Пожелтевшая от времени, мятая и истертая на сгибах, фотография молодой, смеющейся девушки с по-восточному удлиненными глазами.
2.Удостоверение к значку «Почетного чекиста» за № 328 и сам значок, прикрученный к черной бархатке.
3.Пластмассовая расческа под черепаху, с мелкими и частыми зубьями.
4.Ключ с брелоком от автомобиля ГАЗ 21.
«Вчера, в Московском зоопарке, в вольере бурого медведя,
охранниками было найдено тело неизвестного мужчины.
Ни документов, ни денег, при нем не обнаружено. Несмотря
на все усилия охранников, спасти неизвестного не удалось.
Он умер от большой потери крови».
«Комсомольская правда».
Автор публикации
