Опоша

I

Ранним майским утром Галины Пименовны уже не было в доме. На столе под салфеткой остался завтрак: сахарные булочки, пряники, вазочки со сметаной и клубничным вареньем. В большие окна кухни поднималось солнце, в приоткрытую для кота дверь слышалось чириканье птиц. Галина Пименовна неспешно оглядывала огород, клумбы и шла к теплицам, где уже работал садовник Фазлетдин.

– С утра печёт, – восторженно сказала Галина Пименовна садовнику. – Ты сегодня перекопай гряды в теплицах, а если сил останется, то и в парниках. Мне бы уж пора цветы высаживать.

Галина Пименовна присела на широкую скамью возле небольшого прудика, радуясь, что за зиму не вымерзли кувшинки. Кое-где уже проклевывались новые росточки. Это была полноватая женщина с широкой костью, лицо ее при первой встрече сразу казалось знакомым. Она говорила глубоким голосом и внимательно, с сочувствием смотрела на собеседника. Несмотря на ее стандартную в этом возрасте прическу из коротких волос одуванчиком и несколько старомодную одежду, она всегда была приветлива и опрятна. Они прожили с Валентином Евграфовичем сорок лет вместе, видали всякое, вырастили дочь, нянчились по выходным с внучкой, высаживали хризантемы. И радовались той тихой жизни, о которой мечтает человек в самом начале своего пути.

– Галя! – громко звал Валентин Евграфович. Но тут же сам себе отвечал, – Галя опять на огороде.

Он медленно подымался, нащупывая приятные тапки, подаренные дочерью, накидывал длинный халат и через полчаса спускался к столу. Валентин Евграфович Поленский два года пребывал на заслуженном отдыхе. Он еще не до конца привык к ничего не деланью. Молодые специалисты пока не забыли его и частенько звонили по какому-нибудь вопросу. Он делал вид, что сердится, но в глубине души ему было приятно это внимание. Служил он всю свою жизнь на железной дороге, в локомотивном депо. Среди трудяг, из которых сам вышел. Дослужился до начальника цеха, потом возглавил депо. Ох, и случай тогда приключился. Ну да ладно… Да, были времена. И лицо его на миг улыбалось. Валентин Евграфович становился похож на старенький паровоз с усами и взъерошенными волосами вместо трубы.

Издали донесся звук телефона. Вроде бы с улицы.

– Галя! – крикнул снова Валентин Евграфович в полуоткрытое окно. – Твой телефон где-то звонит!

В кухню с улицы вошел довольный кот с травинками на спине, грязными лапами и плюхнулся возле стола.

– А ты что? Притащился? Весь вывозился, брат! Давай-ка ты обратно на улицу.

Взволнованная Галина Пименовна показалась в дверях, остановилась передохнуть.

– Валюша! Валя! Радость-то какая! Опоша к нам приезжает!

«Тоже еще радость», – проворчал про себя Поленский.

– Когда же и по какому такому случаю? – равнодушно спросил он.

– Вот, только что позвонил, сказал, что пребывает послезавтра утром. По случаю – проведать нас с тобой, – едко, но с улыбкой добавила она.

В Галине Пименовне проснулся жар гостеприимства, она тут же начала планировать стол, кого еще позвать, сразу заметила пыль на шкафу и паутину под потолком. И все это стало ей мешать, пугать ее позором перед людьми. И, как нарочно, взгляд упал на уснувшего кота под стулом.

– А ты! Ты зачем в дом земли натащил! А ну брысь на улицу. Там спи. И без тебя хлопот не оберешься.

Валентин Евграфович крякнул и потеребил усы, чтобы скрыть улыбку и вышел из-за стола. «Опоооша! Ну и Опоша, что с того…»

II

Павел, сын брата Ивана Евграфовича, родной племянник Поленского, Опоша, как до сих пор звали его дома. Студент московского медицинского института, на втором, кажется, курсе. С Иваном Валентин Евграфович общался нечасто, и то больше по делу. Никто не знает, как так вышло. Родителей схоронили, Иван перебрался в столицу, жена настояла. И узел родства растянулся от расстояний. Дом они продали, там живут в квартире. Валентину Еврафовичу это было не совсем по душе. Чем они там занимаются в своих квартирах? Что там можно делать? И зачем он Пашку послал к нам, ведь у него, поди, сейчас экзамены. Это вон Галине можно лапшу на уши вешать, она съест. Поленского одолели предчувствия, и он ушел в сад.

Можно только восхищаться, как женщина любого возраста, получив вдруг стимул, начинает преображаться и облагораживать все на своем пути! Когда через два часа Поленский вошел в дом, то увидел, что вся перемытая в сервантах посуда уже сохнет на столиках посреди гостиной, пледы на диванах сменены, дочка соседки, стоя на лестнице, натирает висюльки люстры. Тряпки, ведра, швабры ожидают у лестницы. На кухне гремела сама Галина Пименовна, ворча на неодушевленные предметы. За пару часов дом из тихого пристанища, где слышно, как дует на занавеску ветерок, превратился в мощный оркестр с торжественными звуками марша.

– Катюша! А ты не видела салатники?.. Я, наверное, их на веранду унесла.

Катюша была занята и не отвечала, балансируя на стремянке, а Валентин Евграфович задумался, не уйти ли ему еще погулять, как тут супруга заметила его.

– Валюша, ну что же ты! Нужно по списку за продуктами съездить, вот, я уж составила. Вина купить, я Леночку с Алёнушкой уже позвала. Может, ты Геннадия Ивановича крикнешь? Чтоб вам веселее за столом было?

– Фазлетдина позову, – съерничал Поленский, но тут же осекся и улыбнулся, глядя на укоризненный взгляд жены.

III

Опоша приехал на такси к самому дому. Белокурый, высокий, прозрачный. Галине Пименовне показалось, что мать купила ему футболку на три размера больше, так она на нем болтается, как колокол. Как же он вырос! Валентин Евграфович пожал Павлу руку, обнял его по-родственному, отчего Галина Пименовна растрогалась. Фазлетдин внес вещи в дом.

Дочь Лена заканчивала последние штрихи на столе, Алёнка бегала за котом. Геннадий обещал подойти чуть позже, у него на огороде сломался полив.

Скоро все расселись, подгоняемые ароматом блюд и обеденным часом.

– Стало быть, с приездом! – серьезно произнес хозяин дома, поднимая рюмку с домашней наливкой рубинового цвета. А сам продолжал мучительно думать, на кой черт приехал племянник.

– Опошенька, кушай, кушай, – заботливо говорила Галина Пименовна, – давай я пирожков тебе подвину. Пирожки с капустой, а вот эти с луком и яйцом. Лук уже наш. Взошел, не померз. Ты кушай, кушай. С дороги…

И Опоша кушал. От всей, как принято говорить, души. Причем, не особенно задумываясь, что и в какой черед употребить: тут же и пирожки, следом селедка, затем огурчики и колбасу. Валентин Евграфович прикладывался к холодной наливке, пока Галина Пименовна была поглощена Опошей.

Она все расспрашивала о матери и отце, об успеваемости в институте. Тыкая его в бок, пыталась узнать, есть ли у него уже девушка. Потом стала вспоминать, как он родился, как Лена его нянчила в игрушечной коляске и выронила. И какой был переполох.

И тут Валентин Евграфович захохотал, как медведь на поляне, громко, с рыком, раскатисто.

– Слушай его! – сквозь хохот, сказал он, – он тебе наплетет. Коляска не пошла впрок.

И снова давай хохотать. Галина Пименовна переглянулась с дочерью, и они без слов согласились друг с другом, что папа готов. Проглядели.

– Зачем же вы так, – задребезжал Опоша, – я к вам со всей душой. В гости приехал.

– Да мы тебя малолетнего и помним! В гости, – снова потянулся за рюмкой Поленский, но жена ласково не дала ему этого сделать. – Уже говори, для чего приехал? Невест нет, свататься не к кому.

Опоша изобразил, что про невест было смешно и хихикнул. Но говорить об истинных причинах визита ему сейчас не хотелось, и он попытался сменить тему.

– Отец вспоминал, как здесь бывает хорошо, а я этого не помню. В городе, знаете, равнодушие, темп, насилие. А у вас здесь такой оазис. Думал, не помешаю, почитаю, восстановлю нервы. Жаль, что предупредили вас поздно. Но так сложились обстоятельства.

Уже стемнело, Лена с ребенком уехала, поцеловав отца и о чем-то долго шептавшись с матерью в прихожей.

Валентин Евграфович выслушал Опошу и задумался.

– А кто в этом виноват? – вдруг вскинул он взгляд на студента. – Ты хочешь сказать, что это наше поколение, мы вам устроили вот эту гонку с равнодушием? Нет, брат! Мы поднимали страну из руин, на ходу учились, на ходу детей делали. Некогда нам было по квартирам сидеть. И квартир не было!

– Да как же квартир не было? – испуганно спросил Опоша и понял, что зря.

– Да черт с ними, вашими квартирами, я ведь не о том, – будто не видя собеседника, сказал Поленский. – Вы на всем готовом живете, ничего своими руками не сделали. Вот я о чем! А что вашим детям достанется, если они будут? У вас вон ручонки, как у внучки моей. У нас в депо такого бы опозорили – майка ходит, а под ней ничего. А жрете вы дай боооог. Сам видел. Вот ты говоришь, оазис, а ты хоть представляешь себе, как каждую копейку и каждый гвоздь здесь вбивался и каким потом обливался. А ты – «почитать». Это вон бабы читают. А мужик работать должен.

– Вы тоже когда-то были молодым, не сразу все появилось, – попытался вставить Опоша в монолог дядюшки. – У вас, наверное, и телефонов не было, и машин. На телегах передвигались. На кой черт вам все это, когда вы сидите на этом мешке и сдвинуться не можете. За этим приглядывать надо, за это налог платить. Когда вы путешествовали, мир смотрели? Роетесь в своих клумбах день и ночь. И еще вон одного позвали бедолагу в помощь.

Охмелевший дядюшка, видимо, задремал и, по счастью, не слышал тирады племянника. Он очнулся, огляделся и пытался вспомнить, на чем остановился. Наконец, пришла Галина Пименовна, ведя за собой разбитного, высокого мужика в рабочей одежде.

– Валюша, сходила и выдернула твоего Геннадия за стол. Сидел на веранде, все чинил распылитель, – радостно засмеялась тетушка. – Садись, Гена, покушай. Вот пирожки, вот салаты…

Видно было, что Геннадий весь день не мог на сухую справиться с распылителем, его речь искусно перемежалась бранными словами, что в напряженной обстановке, сложившейся за столом, было как нельзя кстати.

– Вот! – воскликнул Валентин Евграфович. – Ты посмотри на его руки! На руки его посмотри. Трудовые! В мазуте. Их даже в бане не отпаришь! Потому что это человек мастеровой, работяга.

Геннадий довольно рассмеялся.

– Дались вам мои руки. О чем спор, Галюша? – зачем-то спросил он Поленскую.

– Напились, вот вам и спор, – сердито сказала Галина Пименовна. – Давайте уже на боковую. Мне еще убирать. Опоша, я тебе на первом постелила.

– Да вот пытаюсь объяснить молодому поколению, что они бездельники, – уже не зло сказал Валентин Еврафович.

– Они-то да, – протянул Геннадий и заржал.

– Не слушай ты его, Опоша, – погладила по спине Пашу Галина Пименовна. – А ты на себя посмотри! Сколько бегала по деревне, искала тебя. Гена, ну ты скажи! Покос полным ходом, а они за депо пиво пьют. И песни поют.

Друзья стали переглядываться через стол, как малые дети, которых уличили, и виновато, еле сдерживая смех, кривить губы. Просидели почти до утра. Ругаться уже перестали. Больше шутили, особенно отличился Геннадий со своими пошлющими анекдотами. И Опоша не казался таким уж нахальным, бестолковым и недокормленным. И плевать стало на квартиры и всех, кто в них живет.

Галина Пименовна так и не ложилась. Прибирала салаты, сортировала горячее от гарнира, мыла фужеры.

– Ох, как ты меня напугал, – тихо вскрикнула она, заметив появившегося в кухне босого Опошу. – А что-то у тебя и впрямь случилось, да?

И она хитро и ласково поглядела на Пашку.

– Мне бы денег у вас занять…

Галина Пименовна сходила куда-то вглубь дома, молча принесла сумму. Через час Опоша, не прощаясь уехал.