Осень
В селе хлестались.
Девятого и десятого мая, мужики как обычно пили в честь праздника, степенно ходили с женами друг к другу в гости, поминали погибших на войне сродственников. Ну а на третий день, когда от водки случилось муторно даже самым крепким мужикам, началась драка.
Кто, кому, да и за что первый вмазал, как обычно никто после и не вспомнит, однако уже через несколько минут, на площади, той, где напротив друг друга стоят старая церковь и столь же ветхая пожарная каланча, в клубах пыли машет кулаками, казалось, все мужское население этого старинного карельского села. Старый горбатенький пономарь, он же заведующий сельской библиотекой, оттаскивает битых к церковной ограде, охолонуть. Там и трава помягче, да и от храма тень погуще.
Так уж повелось, но в деревнях дерутся молча, без лишних криков и мата. Да, пожалуй, и честнее чем в городе. Чаще всего до первой крови. В мошонку ногой, к примеру, или допустим ножом под ребра – ни-ни… На подобную подлость мужик российской глубинки по сути своей неспособен. Кол из ограды выломать или положим оглоблей противника через плечо, да со все дури, это за ради Бога, но что бы нож в руки, этого нет… Хотя справедливости ради нужно сказать, что и обычной оглоблей можно человека по-хорошему обработать. Одно успокаивает, что все они сейчас там, на площади, пьяные, можно сказать расслабленные, а пьяных в драке от смертоубийства, похоже, сам Бог бережёт.
Так или примерно так размышлял (а может быть и не размышлял вовсе), местный участковый, пожилой уже мужик, капитан милиции Иван Иванович Морячок, подъезжая на стареньком служебном уазике 469 к Топозеру, что вольготно разлеглось среди лесов, на самом севере Карелии.
В местах этих, Морячок, еще семнадцатилетним пацаном, появился весной сорок четвертого года, в составе партизанского отряда «Ленинградец». Так в этом отряде он и провоевал в качестве радиста до самой победы.
Получив причитающее, через полевое учреждение сбербанка СССР, Иван совсем было уже собрался домой, но письмо, с трудом отыскавшее его в этих карельских дебрях, перечеркнуло все, о чем он мечтал и чем жил все последние месяцы. А получил он весточку от одноклассницы, похоже влюбленной в него еще с первого класса. Сообщила она, долго путаясь в словах (вот же добрая душа), страшась подойти к главному, что мать его, убило огромной сосулькой, упавшей с крыши дома, в двух шагах от собственного парадного. И что погибла она, буквально за неделю до снятия блокады.
– Это когда я в Рязани, в школе радистов учился, точки тире на ключе шлепал, да к медичкам, в госпиталь бегал…
Прикинул Ванька почернев лицом и порвав письмо, про Ленинград постарался больше не вспоминать: из родных, кроме матери у него никого и не было.
…Кестеньга, село древнее, появившееся на берегу Топозера, еще в четырнадцатом веке, парню понравилось, да и он, Ванька, приглянулся сельчанам, а когда, отучившись в школе милиции, вновь сюда возвернулся, вообще за своего приняли. Вот так и появился на севере Карелии, участковый милиционер Иван Иванович Морячок.
Откуда пошла такая фамилия, можно только догадываться, но кто бы только мог предполагать сколько насмешек и подковырок в своей жизни пришлось перетерпеть Ивану через это дурацкое: Морячок. Особенно если учесть, что человек с такой фамилией практически не умеет плавать. То есть метров пять, ну семь, да и то по-собачьи, он еще как-то с Божьей помощью на воде продержится, но, чтобы больше или, не дай Бог, вдалеке от берега? Нет. Можно и не пытаться.
Кто знает, кабы был у него отец, то наверняка научил бы Ваньку плавать? А с мамки какой спрос? Мамка она и есть мамка…
Вполне может быть, что именно и из-за этой своей нелепой фамилии, так и остался Иван в холостяках.
– …Здравствуйте. Разрешите с вами познакомиться? Меня зовут Морячок…
Не раз и не два проговаривал он, по молодости лет эту давно уже заготовленную фразу, подходя к понравившейся ему девушке, но взглянув в глаза очередной избраннице, круто разворачивался и уходил прочь.
…Возле большого, золотушного от лишайника валуна, участковый остановил машину. Дальше только пешком.
К озеру вела чуть заметная тропка, круто огибающая скалистую осыпь.
Морячок вышел из машины, набросил на плечо широкую лямку полинялого геологического рюкзака и направился к озеру.
– Ах, чтоб тебя!
Он досадливо ругнулся, нетерпеливо убирая с лица прилипшую паутину и тут же запнувшись о припорошенный хвоей сосновый корень, покатился вниз.
– Да что ж за день-то сегодня такой, нелепый!? – Удивлялся мужик и слизнув с ободранного запястья выступившую кровь, поднялся.
На плоском, уходящим далеко в воду камне, он сбросил рюкзак, разулся и раздевшись до трусов, начал собирать удочки, вынимая из рюкзака любовно упакованные бамбуковые колена.
Хотя рыбак из Морячка был так себе, честно говоря, хреновый совсем, но рыбалку он любил горячо и самозабвенно.
Зимними вечерами, когда за зеркально-черными окнами, вой ветра переплетался с волчьим воем, часами просиживал Иван Иванович над книгами Сабанеева, с удивленьем разглядывая рисунки рыб и снастей, мастерил блесна из алюминиевых ложек и расплющенных охотничьих гильз.
Однажды, в Петрозаводске, будучи еще только старшим лейтенантом милиции, зашел он в специализированный магазин рыболовных принадлежностей, долго бродил среди прилавков с блеснами, крючками и поплавками, больших застеклённых стендов с удилищами и спиннингами с катушками, но так и ничего не купив, ушел, провожаемый насмешливым взглядом продавца. Как оказалось, рыбалка — это удовольствие отнюдь не из дешевых. По крайней мере набор поплавков, что понравился участковому, стоил раза в два дороже, чем все Ивановы удочки, вместе с брезентовым чехлом и рюкзаком.
Забросив удочки, Иван уселся на теплый гранит и удовлетворенно улыбнулся.
– Хорошо.
День близился к закату. Солнце, хотя уже и наполовину спряталось в курчавых кронах прибрежных сосен, но все еще щедро поливало розовым светом и обрывистые гранитные берега, и таинственные, заросшие шелковистой зеленью валуны на дне озера и мелкую серебристую рыбешку, стайками снующую возле поплавков.
Насадив на кованные крючки закидушки большого выползка, пиявку и шевелящуюся кобылку-кузнечика, участковый раскрутил над головой снасть и послал тяжелое грузило с лесой, далеко, метров за пятьдесят от себя, чуть левее зарослей камыша. Подтянув провисшую леску и укрепив на ней колокольчик, Иван удовлетворено улыбнулся и вновь подсел к своему заветному рюкзаку, в котором остались лишь небольшое ведерце с распаренным жмыхом, лучшая подкормка для белорыбицы, да новая «игрушка» участкового, складной спиннинг в бумазейном чехле, подаренный ему в день рожденья, протоиереем местной церквушки, старым его знакомцем.
…Пальцы участкового милиционера, слегка подрагивали, прикасаясь к полированным деталям спиннинга, его черным словно антрацит коленам, мягкой пробковой рукоятке, сверкающей катушке. Казалось, что всю ту нерастраченную мужицкую нежность, что могла бы осчастливить любую, даже самую привередливую женщину, Иван отдавал сейчас этой бессловесной заокеанской бирюльке.
Пучок солнечного света отразившись от позолоченной блесны скользнул по лицу Морячка, а искусственная рыбка уже неслась навстречу воде.
– Ух, здорово!
Раз за разом посылал к противоположному берегу озера свою сверкающую блесну Иван Морячок. Поспешно сматывал леску, не думая о правильности или неправильности проводки наживки, он похоже просто наслаждался самим своим существованием здесь, в Карелии. Удивлялся казалось самым обыденным вещам: приятной тяжестью блесны, улетающей в чуть заметный вечерний сумрак, темному зеркалу засыпающего озера, скалистым берегам, поросшим корявыми соснами и тишиной, ничем не нарушаемой тишиной.
…Неожиданный резкий рывок чуть не вырвал спиннинг из рук милиционера. Что-то большое и сильное с шумом выпрыгнув из воды и хлюпнув волной, скрылось в глубине.
– Ох ни хера себе! – Вскричал обычно не терпевший мат Морячок и с трудом начал вываживать рыбину, медленно, но верно подтягивая ее к берегу.
Минут через пять, когда в мыслях своих Иван уже взвешивал на безмене непременно огромную, не меньше, как в рост человека щуку, притомившаяся было рыбина, неожиданно резко дернула вправо и зарывшись в плотных камышах, затихла.
– Ну ты и сволочь! – Крикнул в сердцах милиционер, до конца осознав подлый поступок, совершенный несознательной рыбиной.
– Вот как я теперь!? Я плавать-то не умею…
Рыба, впрочем, как ей и положено природой молчала, и лишь камыш тихо и как показалось Ивану Морячку, насмешливо шуршал.
Участковый обулся. Собрал удочки. Свернул закидушку и все тщательно упаковав в рюкзак, снова дернул за лесу, попытался подтянуть к себе спрятавшуюся в тростнике рыбу.
– Наивный… – Буркнул Иван и зажав леску в щепоть, шагнул в воду.
2.
Холодная вода ринулась в юфтевые сапоги участкового.
– Вот же черт, и зачем спрашивается было брать на рыбалку новые прохоря? Теперь задубеют как колодки, хрен натянешь. – Думал Иван с опаской делая следующий шаг.
Прозрачная вода карельских озер коварна и обманчива. Смотришь, а на дне каждый камушек, каждая раковинка, как на ладошке, видны. Думаешь невольно, вот сейчас руку протяну и вот оно, дно… Ан нет. Под тобой уже с пару метров глубина. С ручками как говорят…
Морячок, словно пытаясь обмануть природу, затаив дыханье старался наступать только на большие валуны, да и то на носках, но холод воды неожиданно полоснув мужика по яйцам, тут же скакнул по самые плечи. Иван от неожиданности чуть было не выпустил леску из рук. До камышей, тех самых, куда юркнула сволочная щука остался от силы шаг, ну два, но и вода уже темнела почитай на уровне подбородка.
Мысленно перекрестившись (а как иначе на себя крест наложить, когда правой рукой за леску держишься?), Морячок набрал в легкие побольше воздуха и широко раскрыв глаза, как мог сильно прыгнул в сторону шуршащих зарослей.
Уже через мгновенье после так называемого прыжка, выныривая из волны, поднятой собственным телом и жадно хватаясь за ломкий тростник, полуослепший Иван осознал, что дела его, мягко говоря, неважнецкие. Мало того, что правый сапог слетел с ноги участкового и сгинул где-то в поднятой озерной мути, так и леску он выпустил из рук, потерял ту самую жилку, на конце которой, возможно все еще трепыхалась его первая в жизни и наверняка огромная щука. Босой ногой, щиколоткой, почувствовал Морячок какое-то движенье под собой, может быть пузырьки газа поднялись из потревоженного ила, а может быть пиявка, дергаясь, проплыла мимо, но воображенье озябшего мужика тотчас же нарисовало жуткую, отвратно реалистичную картинку, как злобная рыбина, раздираемая праведным мстительным гневом, раззявив широкую зубастую пасть бросилась на него.
Дернулся Иван, затрепыхался, закричал с испугу, даже воды озерной слегонца хлебанул, однако оказался в самой гуще камышовых зарослей.
«Зябко, однако… Хорошо бы обсохнуть»… – Подумал Морячок и шумно ломая тростник, пополз вперед, к небольшой округлой кочке, торчащей из воды.
Как знать, не потеряй сапог Иван в пучине Топозера, может быть и не случилась, не произошла бы эта странная история, о которой потом еще долго толковали и судачили в окрестных селах и деревнях охочие до новостей старухи и старики. Но ход истории предрешен свыше и нам остается лишь безропотно наблюдать за происходящим.
…Кочка оказалась жесткой и твердой словно булыжник. Мокрый мох соскользнул под задницей участкового и тот опрокинулся на спину.
Изловчившись, Иван перевернулся на живот и снова подполз к кочке.
– Странная ты какая… – Прошипел капитан, поднимаясь на колени и ощупывая ее неровные бока.
– Странная. Из железа никак?
Неожиданно взгляд его упал на тёмно-фиолетовое небо. Вернее, на то, что он в горячке событий, принял за кочку.
– Ё…- Выдохнул Иван пытаясь приподняться.
– Иосиф Виссарионович!? Откуда? Здесь!
На фоне темного ночного неба, застывшего леса и засыпающего озера, мертвой чернотой застыл знакомый всем профиль Сталина.
-…Вон оно значит, как?
Капитан с шумом вытер лицо, сбросил сапог и оторвав от портянки полоску материи, привязал тряпицу к камышовому стволику, вроде как маячок оставил.
-…Вон оно значит, как…- Повторил Морячок уже более решительно и плюнув на сапоги, прежним путем пополз к берегу.
3.
Уже с час как отпели, откричали третьи петухи, а участковый, мокрый грязный и уставший, только-только успел загнать машину на двор.
Наглухо затворив ворота и калитку, он открыл заднюю дверь своего уазика, бросил на землю старую телогрейку и с трудом стащил бюст Вождя народов.
Голова Сталина лежала на промасленной телогрейке. Прищурив слепые, заросшие озерной зеленью глаза, Генералиссимус Советского Союза, казалось сосредоточенно, словно желая запомнить получше, разглядывал склонившегося над ним капитана милиции.
– …Ну вот мы и дома.
Иван устало повел плечами и не оглядываясь пошел в дом. Наскоро перекусив, Морячок прилег на диван. Ныли плечи, ноги и руки. Казалось, болело все тело, словно он не кувыркался в грязи и иле, вытаскивая Сталина из зарослей камыша, а весь день дрался на площади с мужиками.
«Это мне еще повезло, что я поехал на рыбалку в машине, где нашелся длинный трос, а не на мотоцикле, как собирался сначала. Мало того, что мотоцикл «Урал», все ж таки послабей УАЗ 249 будет, да и как бы это выглядело, если б я, Иван Иванович Морячок, можно сказать единственная милицейская власть на десятки если не сотни километров вокруг Кестеньги, въехал бы в село со Сталиным в мотоциклетной коляске? Наверно глупо» …
Иван ухмыльнулся и тотчас же словно провалился в глубокий сон.
…- Ну и упрямый же ты мужик! Одно слово – грузин.
Иван сплюнул, закурил и поднявшись глянул на бюст.
Иосиф Виссарионович, облепленный грязными древесными опилками, пропитанными уксусом, выглядел безобразно и страшно, словно прокаженный.
– Ну ладно. Ты покамест тут полежи, а мне на службу пора. Вечером щавеля за церковью нарву, там его прорва. Щавельком тебя попробую протравить Ирода. А то от этого уксуса, у меня руки стали как у старой утки.
Морячок ополоснул руки в бочке с дождевой водой и насвистывая пошел в избу.
4.
Осень в Карелии, в тот год случилась сухая и чистая, словно на югах. На фоне темных хвойников и гранитных утесов, березы и осины, усыпанные ярко-жёлтой мелочью, кажутся по-праздничному нарядными, словно хоругви на крестном ходу. Небо настолько чистое, настолько голубое, что смотреть больно. Вроде и бабье лето прошло, а обрывки паутины все еще носит легкий ветерок, пропахший озером, поспевающей брусникой, распаренным березовым веником и перебродившей брагой. Паутина светится на солнце шелковой нитью, цепляется за ветки деревьев, церковную ограду, одежды нарядно одетых мужиков и баб, в связи с хорошей погодой часами торчащих на лавочках возле своих домов. Бабы жуют ароматную смолку и часто сплевывают. Мужики и старухи–карелки, курят крупно порубленный табак и тоже плюются.
…Вот уже третий вечер подряд, Иван Морячок, натянув на мосластые ноги старое полинявшее трико с вытянутыми коленями и набросив на голые плечи пропахшую уксусом телогрейку, рядом с сельским клубом, аккурат посередке неухоженной клумбы, сооружает нечто грандиозное из обломков кирпича и кусков гранита, вроде бы даже колонну. Мастерок часто падает у него из рук, да и молотком Иван машет явно не умеючи, однако колонна, пузатая и кособокая, медленно, но верно растёт, не только вширь, но и вверх, вызывая своим возникновением живой интерес у сельчан.
– Никак столб строишь, как в Ленинграде? – Посмеиваясь, поинтересовался у милиционера наиболее смелый мужик, махнув перед этим грамм двести для связки слов.
-Нет. Тот, что в Ленинграде, побольше будет. А ты Феденька похоже опять датый? Это на ночь-то глядя? А завтра, утречком, помнится, тебе в Петрозаводск людей везти? Не боишься с похмелья-то за руль садиться? А может быть мне подсобить нашим доблестным работникам ГАИ, да и отобрать у тебя права до полного отрезвления? Ась?
Иван отложил мастерок в сторону и не торопясь достал из кармана телогрейки отвес, кусок толстой лески и свинцовое грузило граммов на тридцать.
– Да что ты, Ваня? Что вы, товарищ капитан? Да я уже почитай, час как в постели, сплю…
Любопытствующий конфузится, дышит в сторону и уважительно похлопав Морячка по ватному плечу, отходит.
При виде столь хитрого инструмента в руках капитана, односельчане, тихо переговариваясь, тоже расходятся.
Над крыльцом клуба загорается большая лампа под жестяным, ржавым колпаком. Колпак слегка покачивается с нудным кладбищенским визгом.
Крупные ночные бабочки нервно порхают над лампой, отбрасывая на землю тяжелые черные тени.
5.
Ранним утром, на колокольне, лопнувшей бронзой исходит старинный колокол, созывая православных в церковь.
Воздвиженье креста Господня.
Уж дьякон, по случаю праздника облаченный в ярко-синий стихарь совершил каждение, с разожжённым кадилом обошел церковь, светлый дым березового угля и ладана, сизыми завитушками уплывает под самый купол. Уже иерей в алтаре прочитал евхаристические молитвы (анафоры) над Святыми Дарами, а прихожан- две старухи карелки, да и те похоже глухие.
И лишь старик пономарь, с трудом спускаясь по винтовой лестнице знает причину пустой церкви.
Сталин.
Возле клуба, вокруг клумбы в тяжелом прокуренном молчанье стоит толпа. Похоже, что здесь сейчас собралось все село. Маленькие дети на руках у матерей и бабок молчат вместе со всеми.
Молчит, казалось, и сама природа: лишь где-то за селом обиженно каркает ворона, да охрипший петух крикнул было, но тотчас же замолчал, не услышав ожидаемой поддержки…
На оштукатуренном постаменте сияет ярко начищенный, отполированный бюст Сталина. Внизу, на пластмассовой дощечке написано серебрянкой:
Иосиф Виссарионович Сталин
18 декабря 1878г.- 5 марта 1953г.
Опираясь рукой на постамент, стоит Иван Иванович Морячок при полном параде и выжидательно смотрит на односельчан.
Те смотрят на участкового и ясно осознают, что этот самый, нелепый, Иван Иванович Морячок, уже совсем старый и одинокий мужик, который и на пенсию-то не уходит скорее всего только из-за своего одиночества, ждет у народа, у своего села, оценку своему тоже, наверное, нелепому поступку.
– Его похоже во время войны в прорубь бросили, да позабыли куда… А я вот нашел…
Морячок развел руки, словно удивляясь своей находчивостью и взглянув на Отца Народов снизу-вверх, пошел прочь.
Односельчане расступились, пропуская участкового, но вскоре вновь сомкнулись вокруг круглой, вытоптанной клумбы, с постаментом посередке.
Автор публикации
