Крым. Наши дни.
…Калитка захлопнулась, как обычно с чуть слышным, противно-ржавым скрипом.
. Над участком повисла пропахшая переспевшими яблоками и жженым хлебом тишина.
Он выпил, похрустел горелой горбушкой и пошел к рябине, чьи усыпанные ягодами ветви свисали из-за забора соседей.
Иногда хочется проглотить ее горьковато – кислые ягоды, после которых во рту еще долго остается своеобразное, свежее послевкусие.
Палка, на которую он опирался, копытом своим проваливалась в вязкую, темно-каштановую почву, и вытаскивать ее приходилось с трудом.
Когда Сергей вернулся к костру, на скамейке сидела женщина в тонком шерстяном платье стального цвета, смотрела на огонь и со смешным причмокиванием посасывала жареную корочку хлеба.
– Здравствуйте Сергей. Пьете?
– Пью!? Да пожалуй, что и пью.…Здравствуйте Полина.
Казалось ее появление под крышей беседки, его совершенно не удивило.
Он положил большую, ярко-оранжевую гроздь рябины на доску рядом с водочной бутылкой и опустился на скамейку так, чтобы видеть лицо этой женщины.
– Вы стали еще красивее, если сравнивать с нашей последней встречи. Как вам это удается? Это вы, конечно, нарочно хорошеете, так сказать в пику мне… Большому, толстому и бородатому…
– А что вы возмущаетесь, в конце-то концов!?
Она возбужденно фыркнула и, отбросив корочку в костер, тонкими пальчиками отщипнула пару ягодок.
-Я можно сказать по первому вашему зову появляюсь перед вами, где бы вы не находились: будь-то в Москве, Севастополе, или здесь, в Крыму, в Симеизе.
Что я вам, в конце-то концов, Конек-горбунок что ли!?
Голос ее дрожал от обиды.
Он посмотрел на нее, не скрывая восхищения. В ее чистых, слегка удлиненных глазах под пушистыми ресницами плясало отражение костра. Багровое на темном.
-Появляется она…
Скорее с показной, многократно преувеличенной обидой заговорил Сергей.
-Да что толку мне от ваших появлений!?
Он вздохнул и положил свою ладонь на ее колено.
– Уж лучше их совсем бы и не было, этих наших встреч.
Ведь вы, как были в те юные свои годы для меня чем-то высоким, недосягаемым, эфемерным, ну вроде как белым облачком на акварельном небе, так такой и остались сейчас, в свои сорок лет. Столь же желанной и столь же недосягаемой.
– Ну, пожалуй, не в сорок, а в пятьдесят, это, во-первых, а во-вторых: я как мне помнится, ни разу вас не оттолкнула.
Зачем вы фантазируете!?
– Не оттолкнула она…
Да неужели вы не понимаете, что если бы я прикоснулся к вам хотя бы пальцем, я бы уже никогда сюда не вернулся?
Он тоже поднялся, и тоже оторвав пару ягодок, бросил их в рот.
– Я не смог бы…Вы для меня не мимолетная интрижка, не легкий ни к чему не обязывающий курортный романчик … Вы…
Он сложил пальцы в щепоть словно подыскивая нужное слово и не находил его.…Потом махнув безнадежно рукой, продолжил утомленно.
-А после того, как я узнал о смерти вашего мужа, когда я в полной мере осознал, что вы вдова, и перед людьми, впрочем, как и перед Всевышнем свободны, вот тут даже та мизерная вероятность нашей близости, что сохранялась до этого, и та превратилась в ничто.
Исчезла. Растаяла, как тает роса в жаркий полдень, как …
– А вам не кажется Сергей, что вы все усложняете?
Прервала она его, впрочем совсем не обидно.
Сережа, давайте отложим этот разговор, не хватало еще нам с вами поссориться, словно мы муж и жена.
А я сейчас хотела бы рассказать вам свой сон. Странный.
Местами четкий словно кинохроника, где, даже тени ярко-черные, а временами блеклый и расплывчатый, словно переводная картинка ( помните в детстве такие были?), на которую еще не нанесли даже капли воды.
И снился мне причал в южной бухте. Большой, забитый толпой причал в Севастополе. У причала огромный пароход. Вот странно: помню красные буквы на белом фоне, помню сверкающий как золото якорь, а имя, название корабля запамятовала…
– «Саратов».
Буркнул Сергей, наполняя рюмку водкой.
– Так назывался один из самых последних судов, прибывших в Севастополь за беженцами, в тот осенний день, в ноябре.
Он протянул ей рюмку и присел к огню.
…-Вы стояли возле сходней и старательно вслушивались в слова главнокомандующего русской армией в Крыму барона Врангеля. – Правда?
-Правда…
««Оставленная всем миром, обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, оставляет родную землю. Мы идем на чужбину, идем не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга. Мы вправе требовать помощи от тех, за общее дело которых мы принесли столько жертв, от тех, кто своей свободой и самой жизнью обязан этим жертвам…»
А вас все поторапливал и поторапливал матрос, которому я до этого вложил в кулак два золотых червонца.
Потом, когда вы все ж таки поднялись на борт, гражданских перестали пускать на судно: дескать, прибыл командующий первой армией генерал Кутепов, и якобы это было его личное распоряжение.
Ну а я…
– А вы ушли искать каких-то армян…
– Да-да, армян…Контрабандистов.
Сергей прислушался, и, приподнявшись, поставил рюмку на место.
– Прошу прощенья Полина. Похоже, супруга вернулась. Пойду, открою калитку. Со стороны улицы у нее вечно запор заедает. Все как-то руки не доходят поправить.
– Да-да Сергей, идите, конечно. Я подожду.
Он ушел, тяжело опираясь на трость, а она, дождавшись, когда фигура его растворилась в плотном уже вечернем мраке, нацедила рюмку водки и медленно, глотками, словно обыкновенную воду, выпила.
Москва. Канатчикова дача. Наши дни.
-… А эта Полина, кто она такая? Откуда она вообще взялась?! Я…Я, доктор, всех его знакомых знаю наперечет, тем более женщин. Да и знакомых у него как таковых немного. Он из-за травмы ноги почти из дома-то и не выходит. Так, изредка в лесок соседний, что за Кошкой горой, за грибами прогуляется, на часок, другой и все.
-Я думаю, что Полина, это именно та девушка, что осенью 1920 года на пароходе Саратов, с тысячью других беженцев покинула Россию. По крайней мере, в разговорах со мной и находясь под гипнозом, он несколько раз называл это имя.
Полина Крестовоздвиженская.
– Постойте, постойте. Вы говорите в 1920 году? Но как же такое возможно!? Сережа 1958 года рождения. Да его бабка и та, наверное, в двадцатом в девицах бегала? И кстати, что это за фраза, которую он по вашим рассказам раз за разом повторял, да еще с таким выражением, с таким изяществом, словно с детства владел этим языком в совершенстве? Это правда!? Это было!?
– А…Выимеетеввиду «Je t’embrasse à travers des centaines de kilomètres déconnectés mon ange d’argent»?
– Ну что вам сказать дорогая Елена, прошу прощенья, запамятовал ваше отчество…
-Юрьевна.
-Так вот, дорогая Елена Юрьевна, это случается, когда находясь в глубоком гипнотическом трансе человек, вдруг начинает изъясняться на неродном ему языке, иногда даже древнем языке. Природа этого явления еще до конца не изучена и я…
– Доктор, господи…
-Да, да, конечно. Прошу прощенья. Что-то я сегодня удивительно болтлив. Так вот сударыня, перевод интересующего вас предложения, мне пока еще не известен. Если б это была латынь, или на худой английский язык, тогда бы да. Но это французский, а я им не владею.
-Доктор, вы не обидитесь, если я закурю?
-Да Бог с вами Елена Юрьевна. Я и сам бы на пару с вами закурил, но как представлю себе, сколько в мою и без того жиденькую еврейскую кровь попадет никотина, мышьяка, бензола, полония, формальдегида, канцерогенных смол наконец, а уж…
– Да прекратите доктор свой ликбез. На меня даже гипноз не действует. Да и поздно доктор: я в любом случае уже закурила.
Вы лучше ответьте мне на чистоту, доктор: Сергей, он, по-вашему, все-таки нездоров? У него, что и в самом деле шизофрения?
– Ну, если быть более точным в терминах, то схизофрения. Это, во-первых.
Во-вторых, как я вам уже говорил и не раз, и не два: кабы не наши с вами общие, давнишние знакомые, которым я обязан, я бы мужа вашего к себе в клинику ни за что бы, ни положил.
– Вы опять за свое, доктор!?
Женщина громко выдохнула табачный дым, и загасила окурок в чашке с давно остывшим кофе.
– Как вы помните, я с вашего же разрешения несколько раз погружал вашего мужа в глубокий гипнотический сон, на протяжении которых имел с ним небезынтересные и довольно продолжительные беседы. Пр Я сейчас, почти уверен, что никакое, а тем более больное воображение, не сможет придумать столь правдоподобный, а самое главное подробный в мелочах (включая номера на артиллерийских башнях корабля и шлюпках притороченных к бортам, количество гвоздей в половых досках камеры Екатеринбургского замка ) рассказ о событиях, произошедших в двадцатых годах прошлого века с ротмистром Кавалергардского полка, Кудрявцевым Сергеем Александровичем. Судя по всему прадедом вашего Сергея.
В его рассказах, присутствуют такие детали, которые мог знать только очевидец.
Ну, а так как поверить в то, что ему сейчас более ста двадцати лет, я хоть убейте, не могу, остается одно: генная или родовая память. Теория в свое время была очень модной и имела довольно много именитых поклонников.
Впрочем, окончательный вердикт, или скажем диагноз выносить еще рановато. Необходимо какое-то время для наблюдений. Да, да …не будем спешить.
-Ну а дневник?
Проговорил женщина поднимаясь.
– Может быть, дневник сможет пролить свет на нынешнее состояние Сергея?
– Сомневаюсь…- Улыбнулся врач, и тоже привстал.
-Судя по выцветшим чернилам и некоторым языковым отличиям , в дневнике этом всего несколько предложений написанных именно ротмистром Кудрявцевым, а все остальное – стихи вашего мужа. К коим, кстати, он относится с большим скепсисом. Почти все им написанное, многократно перечеркнуто. Вы всегда можете забрать этот блокнот, но повторюсь, он вам ничего не даст.
– Ну, хорошо. А мне что сейчас делать? Остаться здесь или вернуться в Крым?
– Возвращайтесь домой, Елена Юрьевна. Здесь вам пока делать нечего. В клинику к мужу, приходить в ближайшие пару недель очень не рекомендую. Наши пациенты первые дни нахождения в нашем стационаре, частенько негативно относятся к тем, кто их, по их же мнению сюда и положил. Не волнуйтесь, никто из вашего Сергея овощ делать не собирается. Легкие антидепрессанты, лечебный сон, душ Шарко, прогулки, ну и конечно гипноз. Я думаю, месяца через полтора вашего мужа можно будет забрать. А там уже и весна не за горами.
Весна в Крыму, что может быть лучше!?
2 марта. Крым. Симеиз.
Теплый, влажный ветер хлобыстнул распахнутой форточкой на застекленной веранде дома Кудрявцевых и подняв легкую пыль с подсохшей уже бетонной дорожки, ломанулся через забор, к соседям. Пахнуло влажной землей, молодой порослью кипариса и, конечно же, морем.
– Вот и хорошо, что ветер.
Подумала на днях вернувшаяся в Крым Елена Юрьевна, подходя к окну.
– Скоро Сергей приезжает. Хорошо если грязь подсохнет.
Она переобулась, взяла в коридоре легкие грабли и вышла на улицу.
Возле уродливого и кривого, посаженного возле самой калитки инжира, стояла молодая, со вкусом одетая незнакомка.
Елена Юрьевна отложила грабли и, подойдя женщине с удивленьем, если не со страхом взглянула на нее.
Незнакомка опустила со лба на глаза очки в тонкой, едва заметной оправе и улыбнулась.
-Алена. Вам случайно не попадался на глаза дневник ротмистра Кавалергардского полка, Кудрявцева Сергея Александровича? Небольшая такая тетрадочка. Можно сказать блокнот. Он мне очень нужен.
– Нет, не попадался.- Зачем-то солгала Елена Юрьевна, в упор, разглядывая странную визитершу.
– А вы прошу прощенья кто?
– Я? Я Полина. Полина Крестовоздвиженская.
– Да ладно! Та самая Полина!? С парохода!? Быть такого не может!
Елена Юрьевна коротко хохотнула, и резко повернувшись, не оглядываясь, торопливо пошла, побежала к дому.
Автор публикации
