Палач

Идею словить хайпа на быдлаках, предложил Ромарио. Именно он придумал скататься на окраину, принарядившись, как на гей-парад: туфли на высоких каблах, юбочки, парики, маникюр. Ещё он предложил, что, было бы неплохо поизголяться над верующими святошами. Они купили в церковной лавке икону Богородицы и разукрасили её в радужные цвета. Макс не был гомосексуалистом, как Ромарио, ему просто нравилось быть не таким как все, нравилось эпатировать серую “вату”. Ромарио сказал как-то, что сейчас наступает эра ЛГБТ и поэтому, чтобы заработать монет, нужно влиться в эту волну. Срубить по лёгкому деньжат и свалить из тупорылой рашки, вот о чём мечтал Макс.

В этой сраной стране перспектив вообще ноль, – говорил Ромарио, и Макс был с ним согласен. Ему совершенно не улыбалось быть рабом системы, как его родаки, например. Батя ишачил в такси, как какой-нибудь гастрик, мать работала поваром в занюханной столовке. Своих родителей Макс не то чтобы презирал, но и гордиться было нечем. Даже ему на квартиру скопить не смогли. Макс знал про себя точно, что такой жизни себе он не желает, лучше выпилиться нахер, чем пресмыкаться. У Ромарио ситуация была получше, всё-таки у него родичи хоть чего-то добились: батя манагером трудился, хоть сказать не стыдно, а мать тоже в финансах чего-то.

Ромарио обозначил последние контуры предстоящего перфоманса. Они в париках и юбках будут поклоняться иконе, бегать вокруг неё, всякие танцы устраивать, контент и так хайтовый получался, так ещё можно зацепить каких-нибудь прохожих. Снимать это всё позвали Гену Пряхина, человека далёкого от ЛГБТ сообщества, но за вознаграждение готового помочь в любом деле.

 

Ромарио в клетчатой юбочке чуть выше колен и туфлях на огромном каблуке фигурно вышагивал, не хуже моделей на показе мод, выставив перед собой икону, скандируя при этом: наш Бог – гей! Макс сидел на коленках и отбивал поклоны проходящему Ромарио, при этом не переставая креститься.

Большинство людей проходили мимо, погружённые в свои дела, делая вид что это их не касается; кто-то останавливался, делал фотки, снимал видосики, по-хорошему стебал. Но это всё было не то что нужно. На самом деле Ромарио не просто так замутил этот движ. На него вышел активист из какой-то партии, предложил снять видосик на тему ЛГБТ, только чтобы обязательно со скандалом, с целью показать какие “ватники” быдлаки.

“Вату” населявшую рашку Макс просто терпеть не мог, именно от них всё зло в стране, из-за их косного мышления доисторических ящериц. Разрушительную энергию, которая исходила от них, Макс испытывал на себе ежедневно. Вот что он плохого сделал этим людям? То, что чувствует себя свободным, одевается как хочет, ведёт себя так как хочет и общается с тем с кем хочет и не боится выглядеть неправильно? Он вообще свободный человек и делает то, что хочет, а вокруг него сплошной Мордор и это ужасно угнетало.

Начиналось всё с дома. Батя только про деньги и разговаривал, как их мало, как их трудно зарабатывать, что он, Макс, такой распиздяй не учится нигде и работать не идёт, дурака всё валяет. Бате не нравятся его друзья, на петушню похожие, говорит он. Любимая его фраза, которой он заканчивает любой разговор – это типа, жизнь заставит прогнёшься, как все будешь, типа это дурь ещё не отыграла. Мать так вообще, день и ночь в телеке: то сериалы, то телешоу эти дебильные. В остальном же, когда мать не разговаривает фразами из телешоу, она дублирует отца с его прогонами за “жисть”.

На улице каждый второй готов заехать в морду, просто потому что ты не такой. Россия в этом отношению катастрофически отстала от развитого мира в области толерантности к незащищённому меньшинству. Ромарио высказывался по этому поводу так, что нужно поднять бабок, да валить из этой клоаки, типа здесь никогда ничего не изменится, как был народ тёмный, так он им и останется, кто бы ни пришёл к власти. Сначала типа можно на Украину, там, в плане толерантности, попроще, но правда тоже нацики лютуют, но Ромарио говорит их вроде стараются держать в узде, у него туда знакомый уехал и говорит, что страна почти европейского уровня не чета нашей помойке. Однако Макс знал не всё так просто, как говорится, везде хорошо, где нас нет.

Когда уже отсняли просто видос, без скандала, замутился подходящий движ. Сначала бабка сгорбленная вся и скрюченная беззубым ртом шамкала неразборчивые угрозы, тыча скрюченным пальцем в икону. Тут же рядом с бабкой остановился мужик, ну такой классический “ватник”: где-то за сорок, пивное пузо, проплешина седеющих волос, одет не пойми как, словно его эта же бабушка и наряжала и самое главное видно было по его красной харе, что поддал он уже сегодня и возможно шёл за добавкой.

Ромарио заметив, что спектакль удаётся, активнее завилял жопой, посылая мужику с бабкой поцелуйчики и приглашая присоединиться к его дефиле. Икону он то прижимал к груди, то облизывал языком. Видно было как трясся мужик этот сдерживая гнев. Макс подошёл к Ромарио сзади и стал изображать движения туда-сюда, а Ромарио громко охал и кричал: а,а,а, ещё – я сейчас кончу на Богородицу. Генка угорал, уже совершенно не сдерживая смех. Значит всё шло действительно так как надо, осталось ещё, чтобы быдлан сорвался. Макс не боялся потасовки, всё-таки с ними был Гена, который классно умел махать кулаками. Если бы конечно на нас быканули человек пять, наверное, пришлось бы давать дёру, а этого пузана Гена уложил бы в два счёта.

– Сынки, окститесь! – запричитала бабка, неожиданно выдавив это совершенно членораздельно. – Бог то он всё видит, покарает ведь, каждому воздастся по делам его.

В ответ Ромарио рассмеялся и поднёс икону к члену.

– Нет никакого Бога! Видишь, Богородица отсасывает у меня, а если бы он был на самом деле, то меня сейчас поразила бы какая-нибудь молния.

Бабка плюнула нам под ноги и поковыляла дальше, всё ещё продолжая о чём-то разговаривать уже сама собой. Ну а быдлан всё молчал и только смотрел на нас залИтыми глазёнками.

– Слышь, – сказал Ромарио, – а ты чего встал, тоже хочешь присоединиться? – смотри Макс, да он по любому, латентный гомосексуалист, мечтает в очко долбиться. Только знай ты не в моём вкусе, у меня на таких как ты не стоит!

Макс ожидал, что вот-вот мужик кинется на них с кулаками, весь его вид говорил об этом. Только выдержку видимо мужик имел лютую, а может и трусоват был. Ещё немного постояв он ушёл, обломав всю постанову.

– Бля, ушёл гандон, такой экземпляр! – расстроился, Ромарио. – Видосик мог бы получится убойный. Ладно, бабки этой я думаю хватит. Давайте перекурим и будем собираться.

Ромарио швырнул икону в сторону мусорных баков. Икона ударилась об пластмассовый борт, и Богородица, разрисованным радужным ликом, упала в помойную жижу.

 

2

Не верят, ладно, их дело – так хотя бы не гадили, не плевали в души, – негодовал Иван, заметив, как разряженные в баб парни изгаляются над прохожими. – Так нет же, заберутся с ногами, как на привокзальный сортир, и всё засрут, харчками заплюют, измызгают всю душу грязными своими лапами. И ведь невдомёк щенкам, что боль то эта настоящая, через сердце не единожды пропущенная. Что если у них совесть ещё не приросла, а может и не прирастёт уже, то другие, как должны на всё это смотреть? Дети в конце концов всё видят и думают, что вот это весело, что и должно такое быть, что так и надо. И дорога эта в никуда, если не пресечь, не остановить всю эту вакханалию, то ждёт нас всех большая беда.

Можно конечно уповать на небеса, надеяться, что мир этот сошедший с ума от порока, разврата и вседозволенности постигнет кара небесная в виде всемирного потопа, что очистит, в который раз, Господь землю от детей своих неродивых, возомнивших себя божествами. Только вот нет больше терпения.  Нету сил ждать и надеяться, что воздаяние когда-нибудь случиться. Ведь ежели каждый совестливый человек, имеющий хоть какое-то понятие о добропорядочности и чести, возьмёт в руки оружие и начнёт вершить свою справедливость, возможно, только тогда общество спокойно выдохнет от всей этой грязи, налипшей на него. Только кровь может служить очищением, только физическое уничтожение этой мрази может способствовать оздоровлению общества, его просветлению. Возращению к посконным ценностям, а не принесёнными нашими врагами, чтобы победить нас, уничтожая наших детей.

Сначала детей травили наркотиками, потом решили добить гомосексуализмом, растлить и развратить их юные головы, влить в них грязь, помои, чтобы изничтожить, извести русский генофонд. Чтобы не было никакого развития у народа, чтобы запнулся он на полушаге, да сгнил в сточной канаве прикопанный мусором. И чтобы забыли о нём навсегда, а земля, которую в последствии будут населять сплошь олигофрены, не способные думать и сопротивляться, будет разделена между оставшимися державами. Любой, кто может думать, обязан это понимать и как-то бороться с этим, – так считал Иван, так он понимал своё предназначение на этом свете и вот сейчас, он отчётливо понял, смотря на вакханалию, которую устроили эти идиоты, что пришло время действовать, иначе может быть поздно. Как пел когда-то Саша Васильев: тот кто умеет читать между строк, обречён иметь в доме ружьё, каждый кто имеет в доме ружьё приравнивается к Курту Кобейну… Именно за ружьём и направлялся сейчас Иван, чтобы положить всему этому конец и начать очищать общество от смерды.

 

Всё, что сейчас творилось с людьми – это от их потери осознания необходимости труда. Иван в этом был уверен, люди разучились работать от того и дуреть стали. Недаром раньше говорили, что труд облагораживает, человеку нужно заниматься каким-нибудь делом, чтобы не превратиться обратно в гориллу. Раньше, ещё совсем не так давно, дети мечтали кем-то стать: космонавтами, лётчиками, моряками, водителями в конце концов или милиционерами. А что теперь, о чём мечтают развращённые либеральной пропагандой дети? Ни о чём, о пустоте, о вакууме, о том чтобы кто-нибудь, желательно за просто так дал побольше денег и оставил в покое, позволил делать всё, что они хотят, и ни за что с них не спрашивать. Мечтают стать блогерами или тиктокерами – это путь в никуда.

И если бы этой болезнью были повержены только дети, но и взрослые тоже не хотят работать. Человеку нужна работа, чтобы чувствовать себя человеком, ощущать себя нужным. Вот взять родителей, сколько Иван помнил и мать и отец работали. Отец на заводе слесарем, мать бухгалтером и никогда никто из них не говорил о том, чтобы не работать, чтобы сидеть дома и ковырять в носу, хотя раньше и время другое было, что и говорить?

Поэтому Иван совершенно не понимал бездумную и бесхарактерную сегодняшнюю молодёжь. На том и со своим сыном разошёлся. Пытался воспитывать в нём любовь к труду с самого детства, чтобы он был чем-то занят. Но вечно влезала жена, ну что ты парня припахиваешь, напахается ещё. Вот и вырос лодырем. Ни работать, ни учиться не хотел, а на заявление Ивана, чтобы нашёл себе работу говорил, что работают сейчас только лохи или гастрабайтеры, а он творческий человек – он фотографирует, только таланты его никто не ценит. И когда Иван просил сына показать хоть одну фотографию, сын отмахивался, типа ну куда ты со свиным рылом в калашный ряд, пролетарий, один фиг ничего не поймёшь.

Терпение Ивана лопнуло, когда он ещё и девку домой притащил и сказал, что это его невеста. Невеста — это хорошо, да только тоже художница, мать её, короче лишний едок, тут-то он и выгнал обоих. Жена потом рыдала, ругалась, просила простить парня, что дурак он конечно да чего с него взять свой всё-таки, живёт мол у чужих людей, у сестры этой его невесты, ютятся по углам, а у нас квартира, комната свободная. И ведь никто же и думать не хочет, чтобы квартира эта была, отец его вкалывал на заводе, а не фотографировал. Ведь мог же он сказать, что отстаньте от меня все, буду вот на баяне играть и всё тут – живите, как хотите, а играть отец умел, дай Бог каждому.  Но нет же в выходные играл на танцах, на свадьбы звали подкалымить, но он же на бросал работу, не плевал в потолок, мечтая, что его возьмут в какие-нибудь Песняры. Опять же, просто так, потому что он такой-вот прекрасный парень!

Иван сам едва не отступился от своего решения хотел уже было идти к Саньку, сказать, чтобы возвращался домой, что погорячился, но не смог себя пересилить. Ну не мог он этого вытерпеть, что ребёнок его единственный превращается в аморфное дерьмо. Только оказавшись у края, в нужде он по мнению Ивана, должен был взяться за голову и начать как-то работать над собой, хоть что-то начать делать, так и случилось.

Забеременела невеста его и пошёл Санька работать в магазин, который торгует фототехникой, сейчас уже менеджером стал и значит прав был Иван, да только жена не оценила эту его правоту – развелась с ним. Цепляться Иван за брак не стал. История эта с сыном как-то разделила их сильно, а может и время постаралось, охладели друг к другу. Санёк взял квартиру в ипотеку, родилась девочка и жена перебралась к сыну нянчиться с внучкой и помогать по хозяйству. Больше Санька с ним не разговаривал. Не простил его, даже когда внучка родилась не позвал. Иван понимал, что слишком мало прошло времени, наверное, чтобы Санька сам всё осознал, что прав в итоге отец-то был, что заставила жизнь работать и что семья у него и квартира, а если бы смалодушничал Иван тогда, то ничего бы этого не было. Поймёт Санька всё обязательно поймёт и спасибо ещё отцу скажет.

Так и со всем этим поколением бездельников нужно сделать – бросить их за шкирку, как котят на какую-нибудь стройку и пусть там осваивают, что это такое труд и через пот и кровь воспитывают в себе любовь к работе и к жизни, к людям в конце концов. Когда отпашешь двенадцатичасовую смену уже ни у кого из них не будет желания маяться фигнёй, в юбки наряжаться, видео снимать.

 

Хотя по совести сказать сам Иван уже давно ходил на свою работу без особого удовольствия. Много поменялось на автобазе, где он работал водителем. Прежде всего ушло старое руководство, которое ещё с советских времён держало автокомбинат на плаву. Руководство, тем паче, что было совковое, заботилось оно в первую очередь о работнике. На смену старому руководству пришли, так называемые, антикризисные менеджеры и прежние руководители были объявлены несостоятельными. И вот тут началось, молодые да борзые, которые и на комбинате те то не были никогда, цеха только по телевизору видели, как мотор собирается и разбирается не знают, не имеют профильного образования, вот эти менеджеры взялись за дело. А дело то одно у них – быстрее развалить, да распродать. Конечно они не виноваты – время такое было смутное, порождением которого они и являются. Время то их и выпестовало по своим беспредельным законам. Стервятников этих Иван ненавидел, но у них в отличие от последующего поколения, было своё извращённое, но понятие о работе. Да, больше хапнуть, послаще съесть, но они знали, чтобы этого достичь нужно много и упорно трудиться в начале. И все эти новые назначенцы и выдвиженцы, работников уже ценили меньше всего, а людей в работниках не видели вообще. И всё это конечно угнетало Ивана, когда тебе смеются в лицо, если не нравится, то уматывай. Незаменимых людей не бывает. И говорит это парень, который ключ на двенадцать от ключа на пятнадцать отличить не сможет.  Начали потихоньку, один за другим уходить старые работники и осталось их всего ничего. На замену ушедшим подтягивали братьев из солнечных республик бывшего Союза. Создавалось впечатление, что работает он не на автокомбинате, а на восточном базаре.

И вот у него сдали нервы. Сегодня собрались эти сыны востока и затараторили по-своему и Иван сделал им замечание, что они в России находятся, а не у себя в ауле и пусть они по-русски говорят, а если не умеют, то пусть валят в школу учиться. Те в гвалт, едва до драки не дошло – разняли, а Ивана механик отправил домой от греха подальше, а что должно было измениться дома? Что могло вообще измениться за один день? Возвращаясь весь на нервах, взвинченный с единственным желанием выпить, он и наткнулся у себя во дворе на эту пёструю компанию.

Пидарасы эти измывались над бабкой Пантелеевой, да и не бабка она вовсе, просто жизнь согнула, высушила, истёрла, да состарила раньше срока. Сына у неё единственного в первую чеченскую убили, следом и муж с инсультом слёг, да так и не выкарабкался. А ей самой Бог отмерял зачем-то прожить долго, вот и скрючило её от того, что одна на белом свете в пустую мыкается. Живёт – ни детей, ни внуков, всё чужое, всё не своё, только жизнь есть, да и та пуста и никчёмна. Докатывает вот она свой век в одиночестве и может только Бог, вера в него, и помогает бедной бабе держаться хоть как-то, скрашивает её существование. А здесь эти черти над Богородицей изгаляются, скалят зубы, харями довольными светят, как тут выдержишь? Пригляделся Иван, а Богородица на иконе точь-в-точь такая же как и у него самого в ящичке письменного стола лежит.

В армию когда уходил, бабушка сунула в карман брюк маленькую иконку Богородицы и крестик. Иван возражать пытался, мол не крещёный, да и в Бога то не верит, а бабушка и ответила – пусть будет, Он, ткнула она пальцем в небо, не разбирается, кто верит в него, а кто нет – все люди для него едины. Бери Ванюша, глядишь и от беды отстранит.

Так и вышло. Хотя конечно может оно и не так и не причём Бог, да только по-другому объяснить Иван не мог, как живым остался. Сбежал парень из его роты, Равиль Нетфулин, расстрелял караул и подался в леса прихватив автомат с двумя рожками. Прочёсывали лес весь день, вымотались все и каждый говорил, что когда найдёт Равиля то, не моргнув глазом его пристрелит, козла! Иван тоже говорил эти слова и вот так получилось, что именно он вышел на Равиля, тот сидел у разведённого костра, автомат был прислонён к дереву. Равиль разогревал кашу с тушёнкой на костре. Вся решительность, когда он увидел Равиля моментально улетучилась, оробел Иван, застыл, да и как в него стрелять то – это же Равиль. Иван знал, в Казани у него отец с матерью и две младшие сестрички, ну и как выстрелить?

– Руки вверх, Равиль, – как-то совсем по-детски выговорил Иван, будто у них не настоящие автоматы с боевыми патронами, а пластмассовые и играют они в войнушку, где по-настоящему не убивают.

Равиль отреагировал молниеносно, по кошачьи резко, вскочил, схватил автомат и не задумываясь начал стрелять. Иван ничего не успел понять, как стоял с автоматом наперевес, не сняв его с предохранителя, так и стоял, даже упасть не смог, охватила его оторопь. И вот тут-то, видимо, и сберегла его Богородица-чудотворница, все пули, выпущенные Равилем пролетели мимо, ни одна даже не зацепила Ивана. Когда Равиль начал менять рожок Иван почувствовал сильный толчок в спину и крик лейтенанта Махрова.

– Ложись, дурак, хуле стоишь!?

Лейтенант что-то ещё кричал Равилю, Равиль кричал ему в ответ; кто-то ещё подбежал, началась непродолжительная стрельба. С тех самых пор иконку он носил с собой.

Два патрона Иван зарядил в стволы и ещё пару положил в карман куртки. Перед выходом из квартиры он посмотрел на себя в зеркало и ужаснулся, полного решимости взгляда, как ему показалось не его – чужого. Может и жил он за кого-то на этой земле, не свой путь прошёл, а чей-то, но теперь настала пора что-то изменить, высвободиться из чужой шкуры и взгляд в зеркале – это его, только видел он его редко, потому что с самим собой настоящим практически не пересекался, боясь необратимости последствий этой дурной встречи. Иван решительно выбежал на площадку, не вызывая лифт, он словно пацан десятилетний, пропрыгал несколько пролётов и вырвавшись из затхлой вони подъезда на свежий осенний воздух.

Ребята уже уходили он видел их спины, корявые мальчишечьи ноги, торчащие из-под мини-юбок.

– Эй, пидоры, вы куда собрались?

Увидев направленный на них ствол ружья отреагировали все по-разному. Крепкий парень, одетый в спортивный костюм, видимо бывалый и случайно оказавшийся в это компании моментально сообразил, что к чему и совершенно не раздумывая рванул в сторону, бросив своих товарищей. Другой, который ходил с иконой тоже всё понял, да только побежать не сообразил или не смог от страха, а другой, который бил поклоны, так видимо ничего и не понял, что смерть его пришла, он тупо лыбился, будто это было продолжением того видео, которое они снимали. Не поняв и не осознав, что за всё в жизни, за любую глупость придётся, чем-то заплатить. Ну вот и всё, Иван прицелился…  И в этот самый момент, переключился какой-то невидимый тумблер – тьма в голове рассеялась и загорелся свет. Иван опустил ружьё, по щекам его покатились слёзы. Только Бог им судья, только на небе суд этот может состояться…

Иван тяжело выдохнул, заходили руки, еле-еле он спустил курки и развернувшись пошёл домой. В спину ему ударил камень, он обернулся и увидел убегающих парней. Они кричали в его адрес угрозы, но Иван уже не разбирал слов. Около мусорного бака он поднял лежащую ликом вниз икону, стёр грязь со светлого лика Божьей матери державшей на руках младенца, божьего сына, который вскоре искупит за людское племя все грехи, гибелью своей.

Толи радужная краска, толи выплывшее из-за туч стынущее сентябрьское солнце так играло на иконе, да только показалось Ивану, что под глазами у богородицы выступили капельки крови. И приняв этот знак, как благостный, что правильно он поступил, оставив этим идиотам жизнь, Иван опустился на колени в бурую помойную жижу, одной рукой прижав к груди икону, а другой перекрестился на небо, по которому вслед за катящимся солнцем летел самолёт оставляя после себя белую полосу.