Сашка Жид
Похоронная процессия в посёлке это вам не ритуальные услуги в городе, тут все друг друга знают, хоть ты на краю посёлка живёшь, где тайга начинается, хоть в центре около магазина с хлебом. Все друг с другом пересекались: продавщица сельпо с участковым, глава сельсовета со сторожем лесопилки, дворник школы с главврачом. Так Наталье Григорьевне рассказывала завуч школы, жившая в посёлке уже шестьдесят лет. Люди не спеша, приминая глубокий снег, двигались за посёлок, на Лужину горку, где находился погост. Тихо переговариваясь о превратностях судьбы и дикости человеческой натуры, её пороках и грехах и к чему это приводит. Мужики не спеша курили одну папироску на пятерых и тайком от жён грелись из военной фляжки самогоном. Вдоль домов стояли люди без шапок, кто-то присоединялся и шёл вместе с остальными за посёлок.
– Васька! Василий! А ну вернись! Опять нажратый вернёшься! – молодая женщина в телогрейке кричала вдогонку своему мужу, который, пряча в руках полушубка бутыль, догонял процессию.
– Отстань! – кричал Васька, огибая сугробы. – Позоришь меня тут, может я, помянуть его хочу!
– Кого помянуть-то?
– Сашку Жида!
– Сашку… – Васькина жена опустила руки и уткнулась головой в калитку. –Кого поминать-то? Три тыщи остался должен твой Сашка Жид…
Сашка Жид, лежащий в гробу, был должен не только Васькиной жене, но и половине посёлка. Кому тысячу, а кому и охотничьи лыжи ещё с прошлой зимы.
– А почему, извините, его зовут Сашка Жид? – поинтересовалась Наталья Григорьевна у завуча. – Еврей?
– Эх, деточка, – здоровенный мужчина, шедший впереди повернулся. – Если всё про него рассказывать, недели не хватить. Воришка мелкий, понимаешь. А погремуху такую ему ещё в детстве дали, потому как жадный был, понимаешь, ну и жадина да жадина, а потом сократили до жид, понимаешь. Ну а потом как приехал с первого курса железнодорожного училища, да в форменном кителе, так тут считай сам Бог велел, понимаешь! Пришел он в клуб в черной свой форме, что бы, понимаешь, пыль в глаза пустить, а кто-то из острословов и скажи – смотрите! Сашка «жэдовскую» форму надел! Ну и всё, понимаешь! Из училища его выгнали, говорят за кражу, да и форму отобрали. Вот тех пор он уже тридцать лет как Сашка Жид понимаешь… был. К евреям, понимаешь, он никакого отношения не имеет, если вы про это. Вот Газельский Жора и Янгель Федька, вон те, которые впереди гроб несут – вот эти точно евреи! Пьют – и не пьянеют, понимаешь! Евреи, точно! А Федька вообще босиком из бани домой ходил через весь посёлок, ну точно еврей, понимаешь! И это, понимаешь, под Новый год! Забыл дома валенки, говорит! И, кстати разрешите представиться – Сергей Сергеич Семаков, понимаешь!
Наталья Григорьевна резко остановилась, и ей в спину тут же ткнулись люди и образовался затор.
– Семаков… Сергей… из одиннадцатого… это ваш сын? – спросила она
– Этот оболдуй? Точно! Есть такой, понимаешь! Что-то натворил?
Наталья Григорьевна только сжала губы
-Знаете что! Лечите свою персеверацию! Понимаешь! – передразнила она Семакова и перешла к другому ряду.
Семаков покраснел, пробормотал про какую-то Светку, что она, мол, не болеет и он тоже, как-то сразу сник, отказавшись от фляжки с самогоном, предложенным соседом.
Чем ближе подходили к погосту, тем больше людей вспоминало у кого и сколько Сашка Жид занял денег.
– Приходит и говорит – дай до пятницы тыщу, я ему – ты мне вначале пятьсот отдай, что до среды занимал. Так сегодня понедельник, говорит, зачем я тебе буду раньше отдавать? Во! Понял, как вопрос ставит!
– Ну, и дал? Тыщу-то?
– Дал!
– Ну, и дурак!
– А ты бы не дал?
– Нет!
– А на самом деле? Давал ему денег?
– … да…
– Ну, вот и сам дурак!
Такие разговоры слышались то здесь, то там. Мужики спорили, кто был в подпитии – шумели громче всех, их успокаивали жены. Поднялись на Лужину гору, по широкой дороге, где шла процессия, по обеим сторонам стояли старые покосившиеся кресты. Дальше были прямые кресты и начинались кое-где гранитные плиты. Народ в посёлке явно не хотел умирать – кладбище было маленькое. Подошли к заваленной снегом могиле.
– Не порядок, не по-христиански это, товарищи, – сказал партийный глава сельсовета, видя в могиле по колена снега. – Сколько бы он денег в кассу взаимопомощи не вернул, а всё равно…
И, спрыгнув в могилу, начал выкидывать оттуда снег.
– Ишь, – зашипели тихонько женщины. – Быстрей схоронить его хочет, аж сам могилу роет!
– Видать много денег Сашка Жид в кассе взял!
– Видеть его не хочет!
– Что творится, бабы!
– Скоро председатель всем могилы рыть будет, дождёмся!
Газельский, за спиной которого и происходило это шипение, повернулся и цыкнул. Суровое лицо со вздыбленными усами главного зоотехника вмиг успокоило присутствующих. Газельский обвёл всех взглядом и некоторые особо говорливые, кажется даже стали меньше ростом под его суровыми глазами, но это и не удивительно – Георгий Григорьевич Газельский взглядом мог остановить бешенного быка, бегущего непонятно куда и непонятно зачем, а тут – обычные люди.
– Так от чего помер- то?
– От замерзания.
– Да чего ты болтаешь-то? Доской зашибло!
– Да какой доской? Не знаешь и не говори! Внутренний порыв органов, во!
– Дык от чего порыв-то?
– От зашиба!
– Это судьба разорвала его каменное сердце от взваленных на его плечи пороков, – проговорил старый дед Семён в ушанке без вязочек, поэтому одно ухо торчало вверх, второе вбок.
Все внимательно посмотрели на деда Семёна, тот затянулся самокруткой и сплюнул под ноги.
– Ты где, старый ты хрен, таких слов набрался? «Судьба», «каменное сердце»? – недовольно спросили его бабы. – Сериалы штоль, малахольные смотришь?
– Дык я ж «Работницу» выписываю, дуры-бабы, и в библиотеку хожу, вместо тиливизира. Развиваюсь. Умстсвенна. От вас, отсталых. Скоро на факультативы начну к Наталье Григорьевне ходить, тада вопще с вами говорить не о чем будет. Да, вам, гусыням не понять всю сущность глубины истины диалектики личности…
– Нет! Ты смотри, подлец! Не эпиграмма, так афоризма! А по молодости вообще два слова сказать не мог!
– По молодости лет мне осколок в башке от фугаса мешал.
– А сейчас? Растворился штоль? – хохотнули бабы.
– Может и растворился. Человеческий мозг – это бездонная чаша познания сущности мира.
– Иди ты…
– Вот те крест…
– А ну, цыц! – прикрикнул на них глава сельсовета. –Развели базар! Так, кто хочет слово сказать? Родственники!
Но родственников у Сашки Жида не было.
– Хорошо, я скажу, – глава сельсовета прокашлялся. – Сашка Жид… – он запнулся. –
Вернее, Александр… – он повернул голову к толстой бухгалтерше.
– Молчанов, – подсказала она.
– Да, Александр Молчанов, был человеком весёлым и жизнерадостным, готовым всегда прийти на помощь своим друзьям, гостеприимным и добрым хозяином. И всем нам жаль, что он не дожил до пятидесяти.
Все молчали, открыв рты, никто не понял про кого сказал глава. Всё, что было сказано шло вразрез с пониманием о жизни Сашки Жида, кроме возраста, ну и фамилии.
-Слышь, председатель! – дед Семён смачно плюнул под ноги. – А ты точно Сашку Жида хоронишь? Может кого другого? Чивой-то я не помню, шо бы миня, этот добрый хозяин, приглашал в гости или приходил на помощь!
– Ну, во первых я не председатель, а глава сельсовете…
– Да как ни назови, всё одно.
– А во вторых, о мёртвых либо хорошо, либо никак.
– Ишь ты… Ну помолчим значится…
– Слышь, глава, на моих похоронах вообще молчи! Пущай другие говорят! А то опять скажешь, что я был добрым и гостеприимным! А забыл, как я тебя дрыном огрел?
Раздался общий смех
– Вот! – продолжал дед Семён. – На моих похоронах прошу веселится и читать этого… как его дьявола… – он поискал глазами заведующую библиотекой. – Людка! Людк! Кого ты мне дала читать-то?
– Макиавелли..
– А, черт! Точно! Макиа…Ну… разберётесь! И чтоб скучных рож не было, как у председателя! Васька! Гармонь не забудь! И это ещё, ордена мои не забудьте, черти! В тумбочке.
– Ты как будто помирать собрался, дед.
– Дык пока все здесь, вот и распоряжение отдаю, и место подходящее. А ответственным за моё упокоение в родную землю назначаю товарища Газельского. Он человек серьёзный, не то что, – и дед Семён посмотрел в сторону главы, раздался смех.
– Всё, закрывайте, – обиделся глава сельсовета на несвойственное настроение на кладбище. Быстро забив крышку, опустили гроб в яму и закидали мёрзлой землёй, венков было всего два – от школы, где он когда-то учился и от сельсовета.
– Ну а чего, поминок штоль не будет, тада я пойду, – дед Семён поглубже натянул шапку и уши встали торчком.
– Чёй-то не будет-то? Нечай мы нехристи какие? Все кто хотят в дом, где Санька жил, правда там не топлено, но ничего, надышим.
– Скажите, а мне можно, – спросила Наталья Григорьевна у одной женщины, которая распоряжалась. – Хотела узнать, как так, жил человек и как будто-лишним был и это в посёлке! Ни родных, ни семьи, и никто не горевал-не плакал! Как так может быть?
– А вот так! Правильно говоришь, лишний! Видно, что ты умная, хоть молодая да институт закончила. А на поминки не спрашивают разрешения, приходи.
В небольшом доме Сашки Жида, вернее, Александра Молчанова, набилось человек тридцать и ещё около пятидесяти стояли на морозе и тихо выпивали. Внутри было мрачно и холодно, полы – голые доски, на окнах -черные занавески от сажи, которые было страшно задеть, потому как с них летела кусками пыль. На полу валялся мусор, который женщины быстренько замели вдоль стен. Сквозь грязные, никогда не мытые окна еле-еле пробивался свет. Желтая лампочка над потолком на проводе и не заправленная грязная кровать в углу производила гнетущее впечатление. Наталья Григорьевна поёжилась и отвернулась от кровати, такой жуткой картины она никогда не встречала. На маленький стол положили две тяжеленные длинные строганные доски, найденные во дворе, и расставили на них незатейливую закуску и бутыли с самогоном.
– Добра доска, – сказал Газельский, проводя по ним рукой. – Листвяк. Тыщу лет не сгниёт.
– Помянем,- дел Семён ни к кому не обращаясь ловко опрокинул стопку. – Ну, следующий! – он крякнул и передал стопку дальше, посуды было мало.
– Так от чего помер всё-таки Санька Жид? Может наш эскалот скажет, – и дед Семён повернулся к главврачу, который стоял рядом с Натальей Григорьевной и грел себе и ей дыханьем руки.
– Ну, во-первых, не эскалот, а эскулап, а во вторых… Евгений Семёнович, – Наталья Григорьевна обратилась к главврачу, женское любопытство брало вверх над жуткой реальностью жизни. – Евгений Семёнович, так от чего же…
…Сашка встал в четыре утра, сегодня до смены он решил успеть притащить домой четыре доски с лесопилки, которые присмотрел ещё два дня назад, но никак не мог до них добраться. И вот: доски в высоком заборе были лесопилки были выбиты и держались на верхних гвоздях, к тому же обещали буран который заметет за ним следы. Пройдя через Лужину горку, Сашка обошёл поселок, сделав крюк в километра два и прикидывал как лучше тащить обратно – по прямой, или так же, в обход. С такими мыслями он подошел к лесопилке, найдя заветные заборные доски, он ловко раздвинул их и зашел. На территории была тишина, небольшой подъёмный кран виднелся на фоне тёмного неба, в сторожке света не было, даже собаки в такой мороз не выходили из будок. Пахло смолой, солидолом и немного потрескивали доски от мороза. Сашка аккуратно прошел к давно примеченным доскам – те лежали как ни в чем не бывало, припорошенные снегом. Он аккуратно потянул одну – доска не поддалась. Потянул сильнее – нет, доска не сдвинулась с места.
– Что за черт? – прошипел Сашка. – Прибитые что ли?
Он быстро смахнул варежкой снег, пригляделся и охнул – лиственница! Широкая и толстая доска, даром что была длинной так и была тяжеленной. Не унести! – горькая мысль молнией стрельнула в Сашкиной голове. Весь план насмарку! Он метнулся, поискал другие доски, но нет, остальные были сложены в штабеля и подсчитаны. Сашка ругал себя, что сразу не увидел, что это лиственница. Что делать? Всё, решил он, последний раз попробую, если не получится – ухожу. Он схватился за край доски и потянул на себя, к своему удивлению та легко поехала. Правда, шестиметровую доску по снегу и на плече оказалось тащить не так легко. Вытащив её за территорию, он начал раздумывать: унести две или одну, планировал две, но это же лиственница! весит как две, но доска одна, значит надо идти за второй.
-Это последний раз, – сказал он сам себе.
Прогноз по погоде действительно сбывался, когда Сашка вытащил вторую доску за периметр лесопилки, ветер со снегом уже бил ему в лицо. Запыхавшись, он присел отдохнуть у забора.
– За полчаса дойду, это последний раз, – сказал он, ему было совсем не холодно, только вот кололо правый бок который день подряд, а так было всё в порядке.
Он вспомнил картину «Бурлаки на Волге», и представив себя бурлаком, он решил утащить обе доски сразу.
– Мужик я или нет? Хотя, там у них тепло, на картине-то. Всё, это последний раз, – он, кряхтя поднял на плечи обе доски и медленно пошел вперед.
Сашка решил идти без передыху, дабы никого не встретить из утренней смены. Поднимаясь с обратной стороны Лужиной горы с него уже тёк пот в три ручья, под полушубком было мокро, а ветер проникал и быстро выстуживал мокрую одежду, было и жарко и холодно одновременно.
– Это последний раз, – шептал он, чувствуя, как доски давят на позвоночник и он начинает просто гореть.
Появились огни поселка, оставалось идти минут десять, с горки идти было легче, и он так разогнался, что пропустил поворот, и влетел в снег по пояс. Ещё минут десять он выбирался с досками из снега, потеряв меховую варежку. В боку справа начало болеть сильнее. Всё, решил он, сегодня же к врачу, после работы, обязательно! Наконец, он пришел к своей калитке, которая открывалась под порывами ветра. Затащив доски во двор, он сбросил их со своих плеч и в этот момент почувствовал в правом боку резкую боль, которая согнула его пополам и уронила на только что принесенную доску. Боль была такой сильной, что Сашка не мог вздохнуть, он схватил доску на которую упал и с нечеловеческой силой, прижав её к себе, перевернулся на спину, придавив себя ей сверху. Пурга усиливалась, Сашка Жид лежал у себя во дворе, придавленный лиственной доской, замерзая с каждой минутой, ни дышать ни крикнуть у него сил не было. Снег уже переставал таять у него на лице, страшная боль в боку не давал пошевелиться
– А зачем мне эти доски? – глядя на плаху сквозь замерзающие глаза подумал Сашка Жид…
– Какой кошмар, – прошептала Наталья Григорьевна, водя рукой по хорошо обструганной лиственной доске, приспособленной вместо стола. – Так он замерз? Или его придавило?
– Всё сразу… – сказал Евгений Семёнович. – Тут ещё и перитонит…
– Лишний человек… – прошептала Наталья Григорьевна, печально качая головой.
– Да уж! Лишний… пять тыщ так и не отдал… – дед Семён не переставал вливать в себя самогон. – Таким должником на тот свет ушёл, не дай Бог никому!
Автор публикации
