Душный и тяжелый воздух душанбинского утра. Из открытого настежь окна кабинета, куда еще не добралось солнце, слышатся звуки с кухонного блока и чириканье птиц. Надежда Геннадьевна шестой год управляет детским комбинатом в отдаленной республике Советского Союза. Размеренная жизнь, личные радости, живые родители.
В 1992 году, после объявления о распаде Союза, все резко стало меняться. Вдруг те, кто жил с тобой по соседству, стали за что-то ненавидеть. Продукты исчезли с полок. И ко всему умерла мама. Сердце. Отец, строгий и властный, постарел и поутих. На работе попросили освободить место, так как русские, «пускай едут в свою Россию, а здесь и своих хватает».
Пришлось уезжать. Родной дом на окраине Душанбе так и оставили. Закрыли на ключ, как обычно, как будто вечером должны были вернуться, съездили к маме попрощаться и – на вокзал. Взрослый сын нес чемоданы, Надя поддерживала под локоть отца.
– Ничего, папа, – подбадривала она его, – в России Валя, она нам обязательно поможет устроиться.
Несколько дней в грязном плацкартном вагоне. На всех, даже багажных третьих полках, без постельных принадлежностей, лежали люди. Между диванами купе на полу и в проходе – кругом лежаки из крепко связанных между собой листов упаковочного картона. И на них ехали люди. Стоял июль, стекла в окнах поезда отсутствовали, зато на них грубо были приварены решетки из металлической арматуры. Так и ехали, по казахской степи с ветерком, приближаясь к России. Место удалось купить только одно на троих, договорились с измученным проводником, который каждый день видел, что происходит на железной дороге. Спали сидя, «шалашиком», прислонившись друг к другу.
Валентина Геннадьевна обрадовалась встрече спустя столько лет, но не помогла. А напротив, отвернулась, сославшись на большие собственные проблемы.
Сын нашел съёмное жильё, год-другой еще жил с матерью и дедом, пока не женился и не ушел.
Зарабатывать на жизнь пошла на стройку. Крепкая, молодая еще вполне, выучилась на штукатура. Ей обещали, что они неплохо зарабатывают. Едкая пыль, мешки со смесями и ежедневные взмахи правилом по стенам изъедали ее. От такого труда болело все тело, а больше душа. Она понемногу стала прикладываться к стакану. В одну из таких попоек с коллегами она понесла и родила сына, когда стукнуло уже за сорок. Растеряла зубы, волосы, былую стать. Кожа сморщилась, одежда обветшала. Декретного отпуска, помощи от кого бы то ни было не знала. Отец стал часто болеть, загноились ноги, сердце работало с перебоями, и вся пенсия тут же уходила на лекарства и процедуры.
Старшему сыну сватья запретила часто общаться с матерью, да Надя и сама боялась разрушить ему жизнь. Если он уйдет оттуда, думала она, то всех будет не потянуть.
Попытки оформить родное российское гражданство терпели неудачу. Адский график не давал остановиться и что-то порешать. Даже работая на износ, дисциплинированно и ответственно, заказчики обманывали и не платили. И тогда нечего было есть, кроме лапши быстрого приготовления и голой картошки, мешок которой всегда стоял в прихожей про запас. Просрочив платежи за квартиру, их выгоняли на улицу.
Надежда научилась ласково, как-то даже нарочито, интересоваться делами знакомых, подтягивала их к себе, и, когда собеседник уже расслаблялся и радовался, что его выслушали, начинала свое. Порой доходило до того, что люди начинали испытывать чувство вины, стыда за то, что они живут лучше. И давали деньги, кто-то вещи, кого-то она запрягала что-нибудь где-нибудь узнать. Тех, кто успевал раскусить ее, она вычеркивала из своего списка. И финалом ее речей всегда был аккорд про политиков, богачей-кровопийц и тяжелые времена.
Ее снова выгнали, отец опять в больнице, на младшего сына не хватает ни времени, ни денег, старший сам по себе. Она работает до двенадцати ночи, дома только спит. Везде разруха.
И кажется, порой, что это другие ошибаются, что такое существование и есть норма. И даже если поселить Надежду в дорогие апартаменты, то она и там останется тою же.
Автор публикации
