Причуда Нёрсина

Сделав шаг за порог тридцатипятилетия, Нёрсин осознал, что скука, сопровождавшая большую часть его жизни, постепенно превращается в хроническую тоску. Бурная жизнь столичного гуляки, роскошные балы и приемы потеряли для него всякую привлекательность; семейные заботы обернулись бесконечной рутиной. Работа – о ней и говорить нечего: к обязанностям владельца торговой компании Нёрсин относился с небрежностью человека, чьё благополучие обусловлено сказочным богатством по одному лишь праву рождения.

Не одна человеческая жизнь потребовалась бы, чтоб растранжирить доставшееся Нёрсину наследство. Казалось, большего невозможно желать. В руках у Нёрсина были ключи ко всем дверям удовольствий.

Он тратил родовые богатства с прилежанием и усердием, но погоня за счастьем оставалась тщетной. Ничто не радовало его. Иллюзорной и бессмысленной виделась ему жизнь, кипевшая в столице.

Домашний врач разводил руками, выслушивая жалобы пациента. С точки зрения медицины, видимых причин для угнетённости у Нёрсина быть не могло.

– Упадочные настроения – нередкое явление для людей вашего круга, – говорил врач. – В таких случаях мы советуем проводить больше времени на свежем воздухе. Поездка на курорт, возможно, излечит ваш недуг.

Эти слова глубоко запали Нёрсину в душу. Не потому, что он верил в целительные свойства свежего воздуха, но по той причине, что втайне и давно лелеял мечту об иной жизни, разительно отличавшейся от столичного бытия. Еще с юношеских лет ему снились далёкие неведомые земли, высокие горы и берега морей – и он сам, в одиноком скитании, верхом на верном коне, с котомкой за плечом.

Две недели, преисполненные сомнений и надежд, пролетели, как уносимый ветром дым костра. По утрам Нёрсин просыпался в роскошной постели под впечатлением от вновь вспыхнувшей мечты. Запахиваясь в дорогой халат, он был уверен, что немедля прикажет седлать коня. Спускаясь по широкой лестнице к завтраку, он рассуждал, что прежде необходимо подкрепить силы и собрать в дорогу припасов; после завтрака, усаживаясь в кресло с сигарой, подсчитывал в уме необходимые для путешествия суммы.

К обеду решимость Нёрсина истончалась настолько, что он в сердцах мял и выбрасывал в камин заботливо составленный список вещей для путешествия. Однажды, рассердившись на себя за нелепые чаяния, он сжег все карты, которые до того велел слугам приобрести.

Выходя на послеобеденный променад с семьёй, Нёрсин преисполнялся блаженной уверенности, что нет жизни лучше, чем та, от которой он спешит отказаться. Милостивой улыбкой одаривал он свою супругу и двоих прелестных сыновей, резвящихся поодаль, кивал в ответ на приветствия слуг и вдыхал ароматы весеннего сада, разбитого его покойной матушкой на заднем дворе городского дома.

Но к вечеру крики сыновей утомляли его, а молчаливо-покорное присутствие жены вызывало не нежность, но раздражение. С трудом удавалось Нёрсину сдерживать гнев при виде праздношатающихся соседей, таких же, как он сам, бесцельных гуляк. Наспех, без удовольствия, отужинав, Нёрсин спешил укрыться в своём кабинете, где не занимался своими бухгалтерскими книгами, как полагали домашние, но садился в кресло у окна и тоскливо таращился вдаль, на уходящие в небо пики далёких Серпент.

Ночью, лежа в постели, он корил себя за слабоволие и клятвенно обещался, что назавтра же вскочит в седло и умчится без оглядки в далёкое и манящее чужеземье.

Вероятно, этого бы так и не случилось, ибо и более юным подчас трудно преодолеть силу устоявшейся привычки. К пятнадцатому дню решительное намерение Нёрсина заметно пошатнулось, но случайно подслушанный разговор разжёг в его груди неутолимое любопытство.

Прогуливаясь по набережной в мрачном уединении, он остановился у перил, чтобы понаблюдать за ленивым течением реки Рэн, разделяющей столицу надвое. За его спиной на лавочке расположилась молодая пара, воркующая о своих делах; но тут промеж пылких шепотков и тихого смеха просочилось неожиданное обсуждение.

– … в Чиполе? Да, да, говорят, именно там. Ничего особенного, обычное захолустье. Две тысячи одинаково приевшихся друг другу лиц. Колдун, конечно, живёт обособленно. В башне или в замке, как говорят.

Нёрсин резко развернулся, роняя наземь краюшку хлеба, которым собирался покормить речных рыб. Влюблённые исчезли; на лавке сидели два молодых человека весьма респектабельного вида. Рассказчик, с важным видом облокотившись на спинку лавочки, дымил сигариллой; слушатель задумчиво и несколько отстранённо разглядывал мелкие камушки под ногами и накручивал на палец тонкие рыжеватые бакенбарды.

– Натуральная сенсация! – Закинув ногу в элегантной туфле на колено, юноша-рассказчик помахал сигариллой в воздухе, словно чертил какой-то оккультный знак. – В этих краях магия – редкая вещь. Кто бы мог подумать, что на окраине нашей великой страны её отнюдь не считают диковинкой?

– Может, легенда…

– Эту историю мне рассказал Ньёлль, а его репутация первоклассного рассказчика…

– Первоклассного враля…

– Не перебивай! Репутация Ньёлля заставляет поверить в эту так называемую «легенду».

– Верь, если хочешь, но мы не можем напечатать непроверенную утку в новостном листе. Редакция «Завтрашнего дня» обеспокоена возросшим недоверием населения к известиям и я тоже…

Рассказчик всплеснул руками. Сигарилла взметнулась в воздух и, скользнув меж тонких пальцев юноши, шмыгнула в кусты за лавкой. Он разочарованно проводил окурок взглядом и вздохнул:

– Значит, надо проверить, на самом ли деле в Чиполе есть колдун. Только представь, если эта история – не выдумка… как нам может повезти!

Над головой юноши возникло тёмное пятно. Подняв глаза, он наткнулся на заинтересованный взгляд Нёрсина.

– Моё почтение, – с легким оттенком высокомерия сказал Нёрсин. Молодые люди синхронно коснулись широкополых шляп. – Я услышал ваш разговор, и, признаться, увлёкся им. Можно ли послушать историю целиком?

– А кто спрашивает? – с подозрением осведомился рассказчик. – Вы из какой газеты?

– Я не газетчик. Но люблю сказки о волшебниках.

– Сказки?

– В то, что в нашей стране может обитать волшебник, верится с трудом.

Юнец возмущённо фыркнул.

– Что ж, вы сможете убедиться в существовании колдуна, когда мы опубликуем свою статью в «Завтрашнем дне». На данный момент я не считаю уместным обсуждать этот вопрос с незнакомцем, который, хоть и утверждает о своей непричастности к газетному делу, вполне может быть нашим прямым конкурентом. Верно я говорю? – Он обернулся к приятелю, и тот согласно кивнул. – И пусть вам не придет в голову мысль нас опередить и отправиться в Чиполь первым. Если статья о колдуне появится где-нибудь, кроме «Завтрашнего дня», и будет подписана чьим-нибудь именем, кроме наших…

– Не надо угроз, – холодно процедил Нёрсин и отошёл. Вслед ему раздалось не слишком лицеприятное напутствие.

Врождённой степенности хватило, чтобы Нёрсин неторопливо дошёл до края набережной. Там Нёрсин не удержался и, обернувшись, показал газетчикам язык, после чего неподобающе быстро направился домой.

– Слуга, коня! – завопил он, ворвавшись в прихожую вместе с весенним ветерком. Глаза его горели. Он метался по нижнему этажу, лихорадочно запихивая в седельные сумки всё, что могло пригодиться в пути. Затем, поднявшись в кабинет, Нёрсин торопливо настрочил короткую записку для домашних, и, ссыпав в кошель немного денег, бросился в конюшню.

До Чиполя от столицы было четыре дня пути. Подстёгиваемый вспыхнувшими в нём эмоциями юности, Нёрсин добрался за трое суток. Он почти не спал, и, въехав в Чиполь ранним утром, выглядел так измождённо, что его поначалу приняли за беженца. Ошибку быстро распознали, когда, кубарем скатившись с коня, приезжий швырнул в толпу горсть монет и прохрипел:

– Стойло. Постель. И завтрак!

С завидной скоростью запросы Нёрсина были удовлетворены.

Проспав целый день, он очнулся к полуночи и тут же принялся за расследование. Расспросы принесли свои, хоть и несколько разочаровывающие, плоды. Колдун действительно существовал, его имя – Иситлаль – знал каждый чипольский ребенок. Но жил он не в Чиполе, а в соседнем поселении, ещё глубже в пограничной глуши.

– Чадоль, – уверенно говорили ему. – Вам нужно в Чадоль. Вы не первый, кто путает названия, ведь они так похожи…

Нёрсина злило, что по вине газетчика он стал тем, кто «перепутал названия» городов. С полученным в юности образованием он-то, как раз, мог рассказать о разнице между этими поселениями, и географию страны знал назубок, чем крайне гордился. Чиполь был речным портом, а Чадоль – городком, выросшим из охотничье-промысловой деревни, и находился он на добрую сотню километров выше по течению Рэн.

Так, выигранный Нёрсином из-за бешеной скачки день оказался впустую потраченным.

Не дав коню должного отдыха, он вскочил в седло, как только позволил занявшийся на горизонте рассвет. Помахивая хвостом, конь унёс сгорающего от нетерпения всадника обратно на север, к перекрёстку, который днём ранее Нёрсин беспечно проскакал.

Если бы разум Нёрсина не был захлестнут возбуждением, то он бы обратил чуть больше внимания на этот перекрёсток. Но он задержался на нём лишь на несколько секунд, уточняя направление, и, подстегнув взмыленного коня, умчался на восток, к Гарпиевым Озёрам, недалеко от которых и располагался Чадоль.

И потому совсем не сразу заметил, что дорога на восток совсем не похожа на три остальных. Меж неровных камней пробивалась пучками трава, а дорожные столбы выглядели старыми и покосившимися. Когда же лес вокруг него начал стремительно приобретать все признаки непролазной чащи, Нёрсин забеспокоился. Возбуждение, вызванное новизной ощущений, постепенно спадало, с каждым шагом коня обращаясь в крупицы тревоги. Те, складываясь вместе, образовывали комок страха между глоткой и грудью путника.

Но чипольцы утверждали: дорога на Чадоль безопасна. Что с того, раз она проходит через густой мрачный ельник, единственным звуком в котором был скрип сухостоев?

Меж тем небо стремительно темнело; но грозы не предвиделось. Откуда-то издалека раздалось эхо волчьего воя.

– Неужели ночь? – тихо пробормотал Нёрсин. Звук собственного голоса немного успокоил и его, и коня, нервно прядущего ушами. В этой части леса мощёная дорога практически ушла под землю, лишь кое-где торчали неровные края булыжников да виднелись прогнившие остовы дождевых канав.

Над головой коня, почти врезавшись в лицо Нёрсина, пролетела летучая мышь. Нёрсин ойкнул сам и услышал, как всхрапнул встревоженный конь.

– Тише, мальчик. – Он успокаивающе похлопал его по шее. – Всего лишь мышь. Детские страшилки.

Кто-то шумно вздохнул, пугающе близко к Нёрсину. Он резко обернулся, но позади была лишь сужающаяся полоска света и дорога. Во влажном дёрне виднелись следы копыт его коня. Глубоко дыша, чтобы унять бьющееся сердце, Нёрсин повернулся обратно, и у него перехватило дыхание. Меж придорожных деревьев стелился белесый туман, скапливаясь в ямах и низинах.

По спине пробежались мурашки. Нёрсин немного сжал бока коня, понукая того идти быстрее; но результат оказался обратным. Чувствуя нервозность всадника, конь попятился назад, попытался развернуться. Нёрсину кое-как удавалось удерживать напуганное животное, покуда негромкие окрики не возымели хоть какое-то действие. Недовольно тряся челкой, конь возобновил боязливый шаг по лесной дороге.

– Проделки колдуна? – вопрошал себя Нёрсин. – Или причуды природы? Если старый шарлатан решил надо мной поиздеваться, я заставлю его пожалеть об этом.

Тут же из глубокой чащи донесся не то лисий лай, не то ведьминский хохот. Нёрсин невольно прикусил язык.

С каждым шагом туман становился всё гуще и поднимался выше, а небо темнело, покуда вокруг Нёрсина не сомкнулась кромешная темнота. Так он ехал, боясь вдохнуть полной грудью, больше часа, и в какой-то момент ему показалось, что он едет по кругу, а то и вовсе стоит на месте.

Но не успел он испугаться от такой мысли, как на горизонте забрезжил клочок света, похожий на блик от осколка стекла. Обрадовавшись, Нёрсин пришпорил коня и направил его к островку надежды, который при ближайшем рассмотрении оказался солнечной опушкой, безмятежной на фоне мрачной чащи за спиной путника.

За опушкой, к великому счастью Нёрсина, дорога выглядела совершенно нормально. Лес приобрёл гораздо более дружелюбный вид: ельник постепенно растворился в смешении деревьев, а затем и вовсе исчез, уступив место березам с мелькающими меж них осиновыми островками.

Вскоре показались и первые домики Чадоля: то были пригородные фермы. С нескрываемым наслаждением Нёрсин обращал к ним ласкающий взор. В душе его родилось щемящее чувство, как если бы он попал в дивную безмятежность рая.

– Понятно теперь, почему на дороге такая разруха, – сказал Нёрсин коню, ибо больше поделиться соображениями было не с кем. – Живя в таком чудесном краю, поневоле не пожелаешь соваться во внешний мир.

Птицы пели над головой, пока Нёрсин пробирался сквозь высокотравье к весело бегущему вдоль Чадоля ручейку. Умывшись и попив воды, он, совершенно умиротворенный, продолжил путь пеший, ведя коня под уздцы.

***

– Значит, так. – На стол перед Нёрсином шлепнулась грязная тряпка, и пухлая веснушчатая рука горожанина тут же принялась чертить на ней сложную схему. – Отсюда пойдешь налево, свернешь к лесу, перейдешь по мосту через ручей. Там обогнёшь барак, где живут эльфийские переселенцы. Разговоров с ними не заводи, скучные они, да и языка не понимают. Знай свою тарабарщину лопочут, поди разбери, чё хотят-то вообще. Дойдёшь до кузницы Аколы, пройдёшь через его сад, там будет тропа, а в конце – забор. Вдоль забора до озера, на озере три усадьбы. Одна заброшена, там раньше наш голова жил, но как помер, некому стало. Вторая принадлежит сестре Аколы, злющей тётке ста килограммов весом. Обойди её дом стороной, так верней будет. Ну, а в третьей твой колдун-то и живёт.

Нёрсин спешно заносил бурную речь в записную книжечку, подозревая, что не запомнит витиеватых объяснений. Получившаяся мазня на тряпке мало напоминала карту, более походя на модные в столице «умственные тесты». Однако пренебрегать ею Нёрсин не стал, поблагодарил толстяка и положил тряпицу в карман.

Обеденный двор, как гордо называли чадольцы заведение с крышей, но без стен, располагался на холме близ окраины;  отсюда открывался весьма подробный вид полугорода-полудеревни, в котором почти не было зданий выше двух этажей. Еда была обильной и сытной, горожане – открытыми и дружелюбными, пожалуй, даже излишне. Не раз и не два к Нёрсину подходили с расспросами, углядев в нем путешественника из далеких краёв. Две девушки, соперничая друг с другом за внимание чужеземца, кокетливо прохаживались перед ним. Нёрсин рассеянно улыбнулся. За годы супружества о внимании юных дам он успел порядком подзабыть.

Сон, последовавший за вкушением трапезы, вышел беспокойным. Смертельная усталость, навалившаяся на Нёрсина, явила его воображению уйму странных, спутанных образов.  Виделось ему, что вновь бредет он по чёрному лесу, объятый белёсым туманом, и тянутся к нему сухие скрюченные руки. Он кричал, отбиваясь от них мечом, но меч обратился в змею и попытался укусить его в шею; отбросив клинок, Нёрсин бросился бежать в чащу, которая внезапно обратилась столичной набережной. Двое молодых газетчиков плавали в водах Рэн и жадно разевали рты, ожидая, когда Нёрсин начнёт бросать им хлебные крошки.

Ночная прохлада разбудила его, и по пробуждении сон начисто стёрся из памяти. Разбитый, потерянный, Нёрсин долгое время лежал, потирая лоб и осматриваясь, словно не мог вспомнить, где он очутился и как сюда попал.

Как только занялся день, Нёрсин достал из кармана записную книжечку и, следуя записанной инструкции, направился к дому колдуна.

Усадьба оказалась обычным домом с участком, и это разочаровало Нёрсина: его не покидала надежда, что колдун, как и положено, обитает в высокой башне со шпилем.

Во дворе, у крыльца, сидел на пне средних лет мужчина с обнаженной веснушчатой спиной и чистил луковицу. Услышав скрип калитки, он поднял голову, и на незваного гостя уставились два кристальной голубизны глаза из-под низких черных бровей.

– Вы – колдун Иситлаль? – стараясь говорить степенно, осведомился Нёрсин.

– Да, – коротко отвечал мужчина.

Стянув перчатку, Нёрсин протянул руку. Помедлив, Иситлаль тонко усмехнулся и небрежно пожал её. Воцарилась задумчивая пауза.

– Хотите чаю? – вдруг предложил он. – В камине греется вода под суп, но еда может обождать.

– К чёрту чай, – с внезапным гневом отозвался Нёрсин. – Я ехал сюда от самой столицы и натерпелся всякого, покуда добрался до вас, но…

– А. Вы испытываете разочарование. Но почему?

– Почему? – Нёрсин всплеснул руками, как бы предлагая собеседнику оглядеться вокруг. – Вы хотите, чтоб я поверил, что могущественный волшебник стал бы жить в таком убогом месте? Что вместо изучения тайных искусств он будет варить луковый суп?

– Я еще и дрова колю, не хотите взглянуть? – с иронией отозвался Иситлаль.

– Да что это за колдун, который живёт подобно простой деревенщине?

– Так я должен оправдываться перед вами за свой выбор?

Не найдя, что ответить, Нёрсин шумно фыркнул и, всплеснув руками, зашагал прочь. У калитки он остановился, оперся локтем на забор и застыл, не шевелясь. Так он простоял довольно долго, не решаясь ни выйти, ни обернуться к хозяину усадьбы. Гнев понемногу отступал, на смену ему вновь приходила надоедливая тоска, от которой, как казалось, Нёрсин отделался навсегда, отправившись навстречу приключениям.

Рука Иситлаля осторожно коснулась его плеча.

– Чай готов.

– Не хочу я ваш проклятый чай.

– Всё же выпейте. Вам полегчает.

Безнадежно махнув рукой – мол, теперь уже ничто не поможет – Нёрсин позволил колдуну увести себя в дом. Усадив гостя на диван, Иситлаль поставил перед ним чашку с дымящимся ароматным напитком, сам же уселся в плетёное кресло напротив. Ему на колени прыгнула драная рыжая кошка и, тарахтя, как колесо кабестана, принялась тереться о локоть.

– Прекрати, ну же, – пробормотал Иситлаль, старательно лавируя чашкой над коленями. – Ты дразнишь судьбу.

Зеленые глаза кошки сверкнули задором, и, хотя она тут же улеглась, вид ее был отнюдь не покорным.

– Могу я полюбопытствовать, что вы хотели увидеть… Нёрсин? – Бровь Иситлаля изобразила вопросительную дугу.

– Могущественного колдуна, – проворчал тот.

– А увидели…

– Уличного шарлатана в убогой халупе.

– Для одного из богатейших людей Квайтеля вы обладаете на редкость грубыми манерами. Хулить чужой дом – признак дурного воспитания.

– С чего я должен церемониться с проходимцем? – фыркнул Нёрсин и, на миг призадумавшись, прибавил: – На редкость осведомлённым проходимцем. Вам известно, кто я?

Смолчав, Иситлаль сделал глоток из своей чашки; Нёрсину показалось, что на губах колдуна мелькнула усмешка. Но в следующий миг лицо его не выражало ничего, кроме вялого любопытства.

– Есть у меня соображение следующего свойства, Нёрсин… что вы своею грубостью пытаетесь вызвать во мне гнев, а следовательно, и тщеславное желание доказать вам, что я тот, за кого себя выдаю. Однако я отнюдь не тщеславен, что, полагаю, напрашивается на вывод из моего образа бытия. – Он сделал головой изящный жест, указывая на скромное убранство жилища. Действительно, усадьба Иситлаля выглядела весьма аскетично. В гостиной не было ничего, кроме сидений, маленького столика меж ними и каминной трубы. Сквозь скособоченную арку виднелся кухонный зал, где также не обнаруживалось ничего, достойного внимания: самые обыденные очаг, стол и пара табуретов, вырезанных из пней, возвышались над горой деревянной и глиняной посуды, расставленной по полу. Рассматривая обиталище колдуна, Нёрсин медленно кивал, как бы говоря: да, именно это меня и удручает.

– Однако, – продолжал Иситлаль, – если вы позволите, я хотел бы знать, как вы представляете себе жилище могущественного колдуна. Что здесь не соответствует вашим ожиданиям?

– Вообще всё.

– Поподробнее, если можно.

– Колдунам должно обитать в удалённых от мирян башнях или замках, уединённо познавая тайны высокого искусства магии. – Нёрсин поморщился, чувствуя себя глупо оттого, что должен объяснять столь элементарные вещи. – К ним в дом нельзя зайти через калитку, как к обычному козопасу, и они не сидят на колоде, раздевая луковицу. Луковица раздевается сама, под действием каких-нибудь чар, в то время как колдун…

– Изучает другие чары. Я понял, благодарю. – Их глаза блеснули едкой хитринкой – Иситлаля и кошки. Нёрсин не заметил этого, всё еще погружённый в стереотипы собственного ума. – Вы когда-нибудь поднимались на верхний этаж башни, что находится на северной границе вашего загородного поместья?

– Нет… – несколько оторопело отозвался Нёрсин. – Откуда вам… Лестница там давно прогнила, и башня закрыта с тех времён, как я лежал в колыбели. Она, верно, уже рассыпается…

– Но вы представляете себе её высоту, правда? Так вот, образ башни колдуна, что вы держите в своей фантазии, превышает её в размерах раз в пять. И вам действительно было бы угодно, чтоб колдун, которого вы отчего-то видите престарелым бородатым клоуном в мантии до пят, ежедневно карабкался туда-сюда по такой башне? Вам приятно оттого, что несчастный старик, сгибаясь под тяжестью гигантских фолиантов по магии, пыхтит и задыхается в полумраке бесконечной винтовой лестницы, что он то и дело спотыкается, наступает себе на бороду, путается в полах своей мантии и разбивает о ступени нос? Такой вы видите жизнь волшебника – вечность в объятиях пыли, крови и жирных оплывших свечей?

– Я этого не говорил, – пробормотал Нёрсин. – Собственно, я об этом и не думал.

– В таком случае, я сделал вам бесценный подарок в виде пищи для ума.

Воцарившееся молчание нарушила кошка, резвым прыжком переместившаяся на колени к Нёрсину. Чашка с горячим чаем, задетая ею в полёте, опрокинулась ему на колени. С руганью и проклятиями Нёрсин вскочил, пытаясь сбросить кошку, но перепуганное животное только крепче вцепилось в обожжённую кожу.

– Прочь, тупая скотина! – взвыл он, тщетно стараясь отцепить кошачьи когти от своих ног.

Иситлаль не удержался от смешка. Услышав его, Нёрсин пришел в ярость:

– Вы ещё насмехаетесь!.. Я старался не замечать этого – до сей поры, но вы перешли все мыслимые границы! Несчастный шарлатан, насмешка природы! Я зря потратил уйму времени, отправившись проведать вас!

– Может быть. С другой стороны, вы хотели развеяться, получить новые впечатления. Разве можно отрицать, что эта часть вашего плана выполнена с лихвой?

– Замолчите, вы!.. – Насилу отодрав от себя кошку, Нёрсин в припадке бешенства швырнул её в Иситлаля. Оказавшись в объятиях хозяина, кошка резво взобралась ему на плечо, откуда, недовольно шипя, вытаращила на Нёрсина гневно горящие глаза. – Мне непонятно, откуда вам столько известно обо мне; может, вы маньяк, имеющий при себе досье на влиятельных персон страны, а может, увидели всё это в кофейной гуще, как городская гадалка…

– О, теперь и вы позволяете себе насмехаться надо мной. – Впервые на лице Иситлаля отразилось строгое неодобрение.

– Я ещё не договорил!.. Вы погрязли в своём невежестве, но держитесь со мной, как равный – нет, как будто ваш статус выше, чем мой! Кем вы себя возомнили? Королём? Я не верю в ваше могущество, слышите? Не верю! Верю лишь в одно: что вы не сможете возразить мне. Ах да, вы же считаете, что выше доказательств! Так или иначе, я ухожу отсюда. Желаю успехов в вашем жалком существовании.

Он вышел из дома, хлопнув дверью перед носом у Иситлаля. У калитки хозяин усадьбы окликнул его.

– Нёрсин!

– Для вас – господин Нёрсин!

– Вы действительно желаете, чтобы я продемонстрировал вам своё колдовство?

– Да, глупая вы голова! Ради этого я проскакал четыреста километров от родного дома до этого захолустья! – Обернувшись, Нёрсин гневно уставился на колдуна. – Я услышал о вас на улице, и поразился настолько, что бросил всё ради этой встречи. Никто не видел мастеров над магией в этих краях уже несколько сотен лет. Если бы мне удалось… если бы я убедился воочию…

– То что? – с любопытством уточнил Иситлаль. – Вы бы немедля похвастались этим перед своими родными, друзьями и вообще всеми, кого встретили, не так ли?

– Ну…

– Перед моим домом мгновенно выстроилась бы очередь из жаждущих свести знакомство. Ни днём, ни ночью мне не было бы покоя от зевак, жаждущих увидеть колдовские фокусы – таких, как вы, Нёрсин. Жизнь моя обратилась бы в ад, и в конце концов я вынужден был бы покинуть этот дом в поисках места, ещё более удалённого от любопытных глаз.

– Это произойдёт и без моего участия, – возразил Нёрсин. – Я же сказал, что узнал о вас из чужих уст. По столице гуляет ваше имя.

– Но приехали вы один.

– Пока – да.

Иситлаль вновь задумался. Склонив голову к груди, он описал несколько медленных, величавых кругов по двору, затем остановился и, прикрыв глаза, глубоко вздохнул, словно принял для себя некое решение.

– Вы получите то, чего просите, – тихо сказал он.

Нёрсин выжидающе таращился на него, но ничего не происходило.

– И где колдовство? – наконец осведомился он, подозрительно оглядевшись.

– Где?.. – Голос Иситлаля звучал бесцветно, но в его глубинах слышалась издёвка. – Где, Нёрсин?.. Где Нёрсин? Нёрсин?..

Дом за его спиной выглядел несколько странно. Нёрсин насторожился; переведя взгляд, он увидел лес и изгиб ручья сквозь стремительно обесцвечивающиеся стены усадьбы. Она растворялась в воздухе, как мираж. Кошка на плече Иситлаля тоже стала прозрачной, а потом исчезла, мигнув на прощание зелёным глазом.

Через минуту всё было кончено. Перед изумлённым Нёрсином остался стоять один лишь колдун.

– Изумительно! – выдохнул Нёрсин. – Воистину я более не пожалею, что проделал этот путь!

– Не пожалей…

– Да что вы всё повторяете, будто вас заело? Иситлаль, простите мою грубость! Такого аттракциона мне ещё не приходилось лицезреть. Видит бог, я зря сомневался в вас!

– Зря. Зря. Зря…

– Иситлаль! – Нёрсин шагнул к колдуну, желая дотронуться до его плеча.

Тот резко повернул голову, впившись в него ничего не выражающим взглядом. На лице колдуна мелькнула, будто наваждение, мимолётная усмешка. Затем начал исчезать и он. Очертания тела расплылись белым туманом, окутавшим Нёрсина, и из него ему навстречу рванулись десятки скрюченных рук.

Он закричал, и, не помня себя, выхватил меч. Несколько рук оказались в досягаемости клинка и рухнули наземь, извиваясь, как черви. Отмахиваясь от остальных конечностей, он бросился к калитке, но та растворилась под его пальцами, обращаясь в непролазный бурелом чернолесья. Беспечный светлый березняк сьёжился и надвинулся на Нёрсина угрожающе безмолвной стеной. Лишь где-то вдалеке слышалось эхо волчьего воя.

Очередная рука бросилась к его лицу, желая выцарапать глаза. Нёрсин взмахнул мечом, но клинок внезапно изогнулся в его руке и зашипел. С ужасом осознав, что держит за хвост кобру, Нёрсин отшвырнул её от себя и бросился бежать по исчезающей во мраке дороге.

Туман понемногу отставал. Нёрсин мчался так быстро, как только мог. Но тут, запнувшись обо что-то большое, он плашмя рухнул наземь и скорчился от боли. Колдовской морок виднелся в сотне шагов позади; так что перед тем, как продолжить бег, Нёрсин мог потратить несколько секунд, чтобы разглядеть предмет, о который так неудачно споткнулся.

Этим предметом оказался труп его коня, растянувшийся поперек дороги.

Взвыв, Нёрсин вскочил на ноги и опрометью бросился прочь. Лес вторил ему скрипом сухих елей.

Наконец, впереди показался долгожданный перекрёсток. Оставалась каких-то пару сотен шагов. Нёрсин позволил себе немного сбавить шаг, чтобы восстановить дыхание, и тут же ощутил, как на плечо ему ложится тощая, костлявая ладонь.

Издав пронзительный вопль, он упал ничком – назад, во мрак.

***

За розоватой пеленой – яркость.

Нёрсин коснулся пальцами пелены и понял, что трогает собственные сомкнутые веки. Открыв глаза, он увидел бревенчатый потолок над головой и несколько фигур в передниках, неторопливо плавающих туда-сюда.

– Я умер? – спросил Нёрсин первое, что пришло ему на ум. Фигуры, как одна, оглянулись на него, затем обменялись взглядами меж собой. Одна из них выступила вперёд, села на край кровати, где лежал Нёрсин, и с ласковой улыбкой погладила его по голове.

– Бедняга, вы, должно быть, потеряли память… Мой муж, охотник, нашёл вас на дороге, ведущей в столицу. Вы лежали без сознания, в поту и бреду. Мы боялись, что вы не придёте в себя. Слава богу, наши опасения были напрасны…

– Охотник… дорога в столицу… значит, я ещё в Чадоль? – пробормотал Нёрсин. Голова гудела, как церковный колокол, мешая соображать связно. Но куда досадней боли был недоуменный взгляд женщины.

– В Чиполе, – поправила она.

– Вот это по-настоящему хорошая новость. – Нёрсин с облегчением улыбнулся. – Принесите-ка мне завтрак, да побыстрее. К нему чашу хорошего вина и сигару. Если нет сигары, сгодится и папироса. Да пошлите гонца в столицу: пусть отвезёт моей семье письмо, которое я напишу. Да что вы так смотрите на меня?

– Вы еще не оправились после болезни, – скорбно изрекла женщина. – Однако вам и впрямь стоит подкрепиться. Я посмотрю, что есть на кухне.

– И принесите бумагу с пером! – крикнул ей вслед Нёрсин.

Его просьбу уважили, но слова никак не желали складываться воедино ни в голове, ни на бумаге. Рассердившись, Нёрсин решил, что вовсе не станет писать. Пережитое заставило его окончательно увериться в идеальности своей столичной жизни, и о предстоящих балах, званых ужинах и семейных прогулках он думал с куда большим удовольствием, чем прежде.

Пора возвращаться домой.

Неделей спустя в составе пассажиров дилижанса Нёрсин прибыл в столицу. Вежливо распрощавшись с попутчиками, он бодро направился к дому.

Но краем уха успел услышать, как за его спиной ведётся неприятный разговор.

– Чадоль. – Издевательский смех. – Вот ведь фантазия у этого парня.

– Надо ж было такое название придумать.

– Ну, выдумщик…

«Да и пожалуйста», с обидой подумал Нёрсин. «Посмотрим, как вы запоёте, когда эта история будет официально опубликована в новостном листе. Редактор «Завтрашнего дня» не посмеет усомниться в моей честности, как это сделали вы».

У дома его ждал ещё один неприятный сюрприз. Привратник оказался новым, незнакомым Нёрсину грубияном, отказывающимся пустить его в собственное жилище. Требования пригласить на очную ставку жену и детей пропали втуне: заместо того привратник предложил вызвать жандармов. Не желая придавать своему возвращению скандальных тонов, Нёрсин временно отступил.

Многочисленные приятели все, как один, отсутствовали, отправившись на королевскую охоту. Побродив по городу, Нёрсин вернулся в родной квартал и, остановившись на углу, принялся высматривать за забором своего дома жену и детей, покуда не заметил, что на него с подозрением косятся.

Тогда, расстроенный и злой, он отправился на набережную и уселся на лавку с намерением ждать, пока случай сам не сведёт его с хоть кем-нибудь знакомым.

Двое молодых газетчиков шли по набережной и обсуждали очередную громкую новость, которая вот-вот должна была появиться в «Завтрашнем дне». Едва ли не со слезами счастья Нёрсин бросился им наперерез. Поравнявшись с юношами, он с лихорадочной улыбкой принялся трясти их руки.

– Как я рад, как рад… Город будто вымер, не находите? Я провёл полдня, пытаясь попасть к себе домой. Как поживаете? Какие успехи в печатном деле? Счастлив сообщить, что я-таки побывал там, куда вашим ногам так и не довелось добраться.

– В университете? – хором фыркнули газетчики.

Нёрсин не заметил остроту. Его слишком волновали собственные переживания.

– В Чадоле, я был в Чадоле! Вы говорили о Чиполе, но это ошибка распространённая, это разные города. Чиполь – порт, а Чадоль – колдун… то есть… там живёт тот колдун, о котором вы не пожелали рассказывать мне.

– Что он несёт? – тихо уточнил юноша, склонившись к уху товарища. Тот пожал плечами.

– Опубликуйте статью! – жарко воскликнул Нёрсин, сжимая пальцы газетчика меж вспотевших ладоней. – Он существует. На моих глазах он заставил исчезнуть дом, а меч превратился в змею, когда я отбивался от рук мертвецов…

Здесь уже и ему почудилось неладное. Нёрсин огляделся. Прохожие, гулявшие по набережной, останавливались чуть поодаль и прислушивались; он осознал, что в возбуждении своём почти кричал, привлекая ненужное внимание. Нёрсин перевёл взгляд на лица газетчиков и, к ужасу своему, увидел в их глазах непонимание и жалость.

– Идёмте, – Нёрсин потянул юношей на себя, пытаясь оттащить их подальше от людного места. Но внезапно один из них вырвался, а второй толкнул Нёрсина в грудь. – Вы не понимаете! Я действительно был там! Я сделал то, что вы собирались. Я хочу подарить эту историю вам, мне она не нужна…

– Нам тоже ничего от тебя не нужно! – звенящим голосом выкрикнул юноша с рыжеватыми бакенбардами.

– Псих несчастный, – прибавил второй.

Нёрсин чуть не заплакал от такой несправедливости.

– Почему вы так обращаетесь со мной? Что я вам сделал? Вы злитесь, что я, а не вы, первым встретился с колдуном лицом к лицу? Мне не нужно славы, я хотел лишь посмотреть на колдовство, посмотреть на колдовство, посмотреть… Я могу отвести вас к нему, показать, где он живёт.

– Кто – он?! Почему ты прицепился к нам? Я не знаю никакого колдуна…

– Как?.. Как – не знаешь? – Нёрсин затравленно огляделся. – Подожди. Ты не помнишь, кто я? Три недели назад или около того мы встретились на этом самом месте. Я кормил рыбок. Вы говорили о колдуне из Чиполя… но он из Чадоля, это распространённая ошибка, Чиполь – порт…

– О-о-о, он, кажется, пошёл по второму кругу, – застонал газетчик.

– Валим отсюда, – согласно кивнул его компаньон. И, увидев, что Нёрсин пытается приблизиться, угрожающе занёс руку. – Не смей, блаженный. Не знаю, в каком аду ты побывал за последние три недели и с каким дьяволом обсуждал колдовство, но я не знаю тебя и никогда прежде не видел. Оставь нас в покое! Ищи других идиотов, которые захотят слушать твои байки. Пошёл прочь!

В смятении и страхе Нёрсин бросился бежать. Голова у него разболелась и как будто наполнилась воздухом, давящим на череп изнутри. Дышать стало тяжело; колени дрожали, отчего бег выходил нелепый и сбивчивый.

Теряя на ходу остатки благородного достоинства, он рухнул на прилавок книжного ларька.

– Что вам известно о Чадоль? – рявкнул он, обрызгав продавца слюной. Тот, брезгливо отёршись, покачал головой. – Карту! Дайте карту, сейчас же!

– Карту какой страны?

– Этой!!!

– Двенадцать монет, – пробормотал продавец. И прибавил в спину: – Псих…

Минутой позже Нёрсин рыдал в закоулке меж домов, обвивая руками пожарный столб. Город Чадоль отсутствовал на карте; на его месте значились лишь Гарпиевы Озёра. Не было перекрёстка, на котором Нёрсин свернул к Чадолю; три пути вели от развязки: на север, на юг и на восток. Удостоверившись в этом, он скомкал и вышвырнул карту, а сам, кусая до боли губы, побрёл к дому, попутно хватая прохожих за руки и умоляя прекратить издевательства. В каждом лице ему виделись черты Иситлаля, кривящиеся в насмешливой улыбке. Нёрсин падал на колени и простирал к нему руки. Его поднимали, бережно отряхивали – или, наоборот, отталкивали; но он не видел озабоченных, испуганных, презрительно кривящихся лиц, лишь одно – его, Иситлаля, лицо.

– Хватит, хватит… – бормотал он, когда сил умолять не осталось. Его мотало по улице, будто пьяного; в дороге он потерял шляпу и подошву одного из сапог. Распахнутое пальто промокло на сыром ветру. Пояс, вырвавшись на свободу, хлестал Нёрсина по щекам, а он вяло отмахивался и вскрикивал только:

– Змеи! Уберите змей!

Возле врат дома он упал, плача и зовя по имени давно покойную мать.

Его внесли внутрь, и домашний врач внимательно осмотрел его.

– Физически он здоров, – заключил он. – Но, кажется, пережил нервный срыв… В таких случаях мы советуем проводить больше времени на свежем воздухе. Поездка на курорт, возможно, излечит его недуг.

Услышав эти слова, Нёрсин зашёлся в дьявольском хохоте. Он не мог остановиться, смеясь всё громче; слёзы выступили на его глазах, и воздуха уже не хватало, но он хохотал и хохотал, словно бы врач сообщил ему лучшую на свете шутку.

– Слышала, жена? – выкрикнул Нёрсин в перерыве меж приступами смеха. – Мне снова надо на воздух! На воздух!

– Что сказал этот бедолага? – донеслось до его слуха. – Неужто он и в самом деле назвал меня своей женой?

Смех, булькнув, затих в нём. Нёрсин с упрёком покосился на домашних, собравшихся вокруг него.

– И ты отрекаешься от меня, – горько отметил он и обратил взор к притихшим в углу сыновьям. – Может, и они не желают видеть во мне отца? Что скажете, дети?! Чьи вы будете?!

– Мои, – раздался знакомый голос из-за их спин. Фигура мужчины, прятавшаяся в тенях доселе, сделала шаг, и Нёрсин узрел наконец-то долгожданный лик Иситлаля.

Скатившись с кровати, он бросился к его ногам.

– Прекрати это, останови! Верни всё назад! Умоляю!

– Не знаю, о чём вы говорите, но ваше поведение неподобающее для гостя, – недовольно отозвался Иситлаль, отступив на шаг.

Нёрсин осекся и внимательно всмотрелся в глаза колдуна, но не нашел в них ничего, кроме непонимания.

– Простите, – враз остыв, пробормотал Нёрсин. – Гость. Я – гость. Господин врач прав, мне нужно на воздух.

И, робко кивнув домашним, обведя их напоследок долгим, полным сожаления взглядом, покинул дом.

… Нёрсин вернулся на набережную. Идти ему было некуда.

Он склонился над перилами, чтобы полюбоваться быстрым бегом вод реки Рэн. В чистой воде отражался всклокоченный человек, но Нёрсин не обратил на него внимания. Его глаза следили за рыбьими косяками, снующими у поверхности воды.

– Вы голодны? – с тихой нежностью уточнил он, сбрасывая с плеч пальто.

– У меня нет хлеба, – прибавил он, разуваясь.

– Но есть хорошая история. – Нёрсин взобрался на перила и развёл руки в стороны.

– Вы слыхали о колдуне из Чадоль?..

2018