* * *
– Смотри-ка, что я нашёл! – сказал я жене. – Берёт в глубину на полметра!
– Уймёшься когда-нибудь? – раздражённо ответила жена. – Тоже, блин, джентельмен удачи! Мусор бы вынес.
– Поздняк метаться! – сказал я почти сочувственно. – Я его уже заказал… какой ещё мусор! Металлоискатель. Вместе с ижевским стволом. Пневматика, а в упор как дашь из него – на жопу сажает! Сторож на стоянке рассказывал, что нынче ночью…
– Тьфу ты, нечистый дух! – пропела любящая супруга, и я моментально растаял в воздухе с помойным ведром в руках.
Ну, вот: от мусора избавились, пора и на службу. С чего бы вдруг понадобился металлоискатель? Сейчас расскажу. Благо – вот она, приближается, пробка на кольцевой. Если отец ничего не выдумал, первым моим житейски осмысленным словом было слово «деда». Впрочем, это здорово похоже на правду. В отсчитанные от нуля пятнадцать лет моей жизни «деда» (его звали Иван Степанович) целиком поглощал моё детское воображение, вытесняя рано прочитанных Дорвардов, Греев, Немо и Д’Артаньянов. Описать деда, не прибегая к казённым штампам, практически невозможно. Это был высокий, красивый человек острого и язвительного ума, крепкой силы и потрясающего обаяния. Дед вырос в многодетной семье сельского кузнеца, мужчины огромного роста и непомерной силищи (насчёт ума не скажу, но доводилось слышать, что дураков в кузнецах не водилось – не те ребята). В обед мой прадед обыкновенно выпивал с подмастерьем «четверть» водки – два с половиной литра, то есть четверть ведра – и возвращался в кузню. Работы было всегда полно.
Дед говорил, на кузнеца едва ли не молились. Родной брат прадеда – единственный негоциант семейного клана, вплоть до моего появления на свет – был купцом-прасолом. В сохранённых отцом дневниковых записях, скупых и отрывочных, дед рассказывал, что перед революцией дядя-зерноторговец, предвидя, что всё пойдёт прахом, сбежал от греха. Однако перед бегством удачливый дядя зарыл на своём подворье банный котёл с серебряными деньгами (часть монет, возможно, была из чистого золота), а в проёме ворот – пулемёт «максим» в полном вооружении, прибранный в хорошо промасленную дерюжину, плюс четыре цинки с патронами. Запасливый был бродяга… Подворье чуть ли не сразу раскулачили, теперь и саму деревню можно отыскать разве что по архивным данным. Всё поросло непроходимейшим ивняком да осинником. Вот откуда сыновья тяга к металлоискателям!
Кроме прибора, потребуется полноприводный транспорт и деньги на экспедицию, которые я тоже рано или поздно добуду. И уж тогда… нет-нет, спасибо за помощь – где одному делать нечего, двое точно управятся. Женился дед перед самой войной, и тоже не по-людски. Углядел он во время поездки в Питер необыкновенно красивую барышню в белой кисее и подкатил к ней со всей кавалерийской сноровкой. Дед в прошлом был чоновцем. Лихо управлялся с конём, ещё лучше стрелял из всего современного ему стрелкового оружия. Лоскуты какой-то наградной грамоты за успехи в стрельбе долго хранились в архиве отца. Пока не расползлись окончательно в клочья.
Сломав на ходу ветку цветущей сирени, мой вечно юный дед вручил цветы ошеломлённой барышне и молча поцеловал ей руку. Не отпуская поцелованной руки, заговорил с ней… и через час увёл на вокзал, где загрузил в теплушку и вывез из столицы навеки. Барышня плохо говорила по-русски, и «деда» вначале принял её за дочь какого-нибудь латышского стрелка. Революцьонный держите шаг…
Однако всё обстояло гораздо хуже. Барышня, её звали Дороти, оказалась дочерью британского торгового атташе. Британец был родом из лэрдов, мелкопоместных шотландских графьёв, и Дороти всегда подчёркивала в беседах, что она урождённая шотландка, а вовсе не англичанка! Впрочем, будь она марсианкой, ей и вполовину бы так не дивились в глухой вологодской деревне.
Назревал серьёзный международный скандал. К счастью, неведомые миру связи деда в столичных верхах, чуть ли не шёпотом рассказывал мне отец в глухую пору середины 70-х, смогли замять историю с похищением сабинянок. Барышня сочеталась с «дедой» законным социалистическим браком. Стала откликаться на Акулину или просто мамулю – и принялась с той же кавалерийской сноровкой рожать сыновей, разбавив их первенцем, одной-единственной дочерью. Третьего по счёту сына назвали в честь оставшегося непримиримым к ренегатке-дочери шотландского деда – Артуром. Наградив меня и брата весьма редким отчеством.
За месяц до начала войны чекисты решили-таки прибрать авантюриста деда к рукам. Много он начудил, непочтительный и негибкий, хоть и выбился к тому времени в должность зампредрайисполкома, переехал в райцентр (не стану я эту должностную хрень расшифровывать! – ровесник и так поймёт, а молодым уже незачем). Заранее предупреждённый об аресте, дед уходил от преследователей по крышам. По нему открыли огонь – дед отстреливался так, что ухитрился никого не задеть, но и носа из-за труб и коньков губернских домов никому не дал высунуть. Думается, именно бескровное бегство спасло ему впоследствии жизнь. Дед смог укрыться в Казахстане, а с началом войны так же неожиданно вернулся домой и ушёл добровольцем на фронт. Рассказывать о войне не любил, мрачнел и замыкался в себе. Помню, как за гробом нёс я его единственное богатство (трофейщиками дед откровенно брезговал) – обшитую потёртым красным сафьяном коробочку, в которой хранились семь орденов и одиннадцать медалей. Три медали были «За отвагу» и по скромности своей детского внимания моего не привлекли, а ведь мог бы выйти рассказ куда как более удивительный… Из орденов помню только поцарапанное осколком Красное Знамя и Звёздочку, прочие подзабылись. Награды бережно хранятся в семье младшего из дедовых сыновей.
Был я первым из семерых внучат, и дед меня очень любил. Особенно подружились мы, как ни странно, после небольшой размолвки. Я назвал старую Дороти дурой – она мне, четырёхлетнему увальню, что-то вкусное запретила стыбзить на кухне. Хитро улыбаясь, дед поманил меня в комнату. Снял со стены узенький ремешок и мгновенно отходил так, что я два дня садился и тут же вскакивал. Но поскольку знакомство наше началось, как я понимаю, еще в моей колыбели, мы наскоро простили друг другу мелочные обиды и крепко сдружились.
Приветствовали друг друга всегда одинаково:
– Привет, деда!
– Здорово, оболтус!
Вряд ли кто ещё на моей памяти мог так остроумно критиковать одновременно и писателя Солженицына, и предателя Власова, и вконец разложившиеся Советы с большевиками. И поныне, признаться, диссиденты с коммунистами не вызывают у меня ни сочувствия, ни доверия. Умирал дед от рака лёгких. Мучился ужасно… и я, подросток, оставивший семью и переселившийся в огромный северный Город, изнывая от ужаса перед грозным недугом, пересиливал себя и сидел часами, читая вслух деду Набокова и Пришвина. А то и просто держал двумя руками его огромную, всё ещё сильную и красивую ладонь. В моих руках она в последний раз вздрогнула и разжалась. Так деда меня впустил в этот мир – а я его, получается, проводил. Лучшее живёт в нашей памяти.
Ну, вот и всё – наконец-то поехали.
.
На фото – Иван Степанович Тихонов, коему автор приходится старшим внуком.
Автор публикации
