“Прощенный”

Глава первая.

Забвение.

Мир предстал немым и пустынным. Я стою у окна, в глаза бьет ледяное сиянье города, плывущего по сиреневым водам Стрёммена. Прозрачная дымка, отливая искрами  ультрамарина, парит над Стокгольмом. Постепенно тени домов и деревьев укорачиваются. Скоро засияют глаза витрин, в громыхающих доспехах промчатся  трамваи, и новый день обозначит всему строгие территории, включая меня.

Меня зовут Лукас Свенссон.
Я не помню своего детства. Где-то в глубине сознания рассыпались разрозненные картинки, угасшие чувства: скупой свет из окна; кто-то катится по крутой лестнице. Я сижу на полу , сжимая в кулаке ожерелье из белого жемчуга. Бусины, сползая с разорванной нити, одна за другой катятся по полу.
Мое заболевание называется Маккиннон: дефицит автобиографической памяти. Я не могу вспомнить, что произошло в тот роковой вечер, как погибла мама, и как я оказался в восьмилетнем возрасте в школе- пансионе. У меня отсутствуют какие-либо  тяжёлые воспоминания о прошлом. Мне не свойственно страдание от своего недуга. В отличие от большинства больных, я помнил только НАСТОЯЩЕЕ. Мне не нужен был блокнот, в который бы я записывал, как кого зовут, и что со мной произошло пять минут назад. По этой причине с другими детьми я слабо коммуницировал.
Жизнь пансиона привычная, размеренная, предсказуемая: утром безвкусный завтрак, процедуры, занятия в школе, прогулки. Круг за кругом, год за годом. А душа непрерывно требовала открытий. Убегая по вечерам в библиотеку, я с восторгом погружался в мир литературы, сочинял  сказки, парил над землей в  фантазиях, грезил о приключениях, о вечном счастье, и казалось мне тогда, что нет предела и преград  моим силам и любви к жизни. Заметив  тягу к литературе, преподаватель словесности, Перссен, предложил индивидуальные занятия по грамматике и стилистике. «Нужно писать так, чтобы не было ни одного лишнего слова, а каждое из них имело бы свое сакральное значение, символ. К чему такие тяжёлые конструкции, кудрявость? Грамотная речь-залог успеха восприятия твоих мыслей читателем».

Я полюбил Перссена. Частенько прибегал к нему в кабинет, мы пили чай с печеньем и много спорили. Он относился ко мне с большой чуткостью и всегда был в хорошем расположении духа. Когда я входил в кабинет, уголки его губ мягко улыбались. В эти часы он не был моим наставником, но добрым, внимательным другом. Мне нравился кабинет Перссена. Безупречный порядок царил в нём. Я трогал, нюхал толстые книги в золотистых переплетах, бережно перелистывал пергаменты. Перссен с удовольствием наблюдал за мной со своего высокого кресла и довольно причмокивал губами.

Отец навещал редко. Привозил фотографии мамы, мои детские игрушки. Но я не помнил ничего. Он тяжело вздыхал, похлопывал по плечу, и, прощаясь, всегда повторял одни и те же слова: « Ничего, сын, всё образуется, медицина движется вперёд. Мы найдём тебе нового психиатра». Нового психиатра не находилось. С годами приезды отца становились всё реже и реже: сначала по праздникам, потом на Рождество, а затем прекратились и вовсе. Однажды пришло письмо, где он сухо сообщал, что женился, снял новый дом, у него родилась дочь. Но эта информация уже ничего не значила. К этому времени его лицо стёрлось из памяти.

Я умирал от одиночества и ненужности. Это были самые печальные годы моей жизни! Чтобы привлечь внимание воспитателей, получить их заботу, ласку, я придумал вполне изобретательный способ симулировать болезнь: капал в стакан с соком несколько капель йода, отчего покрывался красными пятнами, сваливался от жара и высокой температуры. Впрочем, приступ проходил через час, но внимание медсестер было обеспечено на несколько дней. Проблема заключалась в том, что я не мог раскрыть карты и получить искреннюю ответную любовь. Какая она? Я не знал.
Не смотря на все усилия врачей, память ко мне так и не вернулась.

Когда мне исполнилось восемнадцать, за мной никто не приехал. Поверенный отца деловито вручил солидный банковский чек на моё имя, адрес городка, откуда я прибыл.
Обида комом застряла в горле. Я для отца никто: желтый лист с нулями и гербовой печатью.

В отчаянии  побежал к Перссену.

– Понимаешь, сынок, проблема в том, что с Биографической амнезией жить в мире, где все тебя знают, а ты никого – сложно. Выбери новую фамилию и то место, где тебя не знает никто: например, Стокгольм. В нём легко раствориться в миллионе незнакомых лиц человеку с новой биографией.

Добрый Перссен дал мудрый совет. В стокгольмском университете я получил довольно приличное академическое образование по гуманитарным наукам. Но отдал предпочтение литературе, чтобы самому контролировать время, создавать, отвергать события.
Первые литературные пробы пробудили незаурядную фантазию, встряхнули дремавшие творческие силы. Мои герои легко одолевали собственные страхи: они противоречили, сомневались, вызывали досаду, зависть. Я хотел стать писателем, не укладывающимся в привычные рамки модных литературных течений! Мне терять было нечего, разве что доброжелательные оценки критиков. Оценки, которые читатели забудут через пять минут, а я — через пару дней. Время — хрупкая конструкция. И я старался жить легко, открыто и понятно. Отсутствие прошлого было огромным преимуществом перед остальными: репортеры не искали скелетов в моем шкафу, а интервью я не давал.

Второй роман принес известность. Я с гордостью проходил мимо витрин книжных магазинов, где красовалась в глянцевой обложке моя книга. Первый экземпляр я отправил своему другу и наставнику Перссену. Ответ не заставил себя ждать.

«Мой дорогой, я горд твоими успехами. Не могу сказать, что роман сильно впечатлил. В нём ты всё тот же маленький мальчик, так же убегаешь от реальности в Древний скандинавский фольклор, а твои герои одиноки, лишены всякой правдоподобности. В них нет силы, могучих скандинавских плеч, нет правды! Когда ты уже заговоришь как ЛИЧНОСТЬ, без маски и маскарада? Где свежие впечатления, импровизация, ЧУДО? Где жизнь? Судьба подарила тебе, Лукас, забвение. Какая несправедливость! Но только в прошлом ты найдёшь себя и свою истинную природу. Однажды твоя история  совершит обратный путь – от слабости к силе, от силы – к преображению. Суть – в самом процессе. Я верю, что ты справишься. Крепко обнимаю. Твой Перссен ».
Учитель был прав. С того рокового дня прошёл 21 год. А я всё убегал от прошлого. Страх парализовывал, блокировал память. Где-то на юге Норвегии, в маленьком городке Харгард, застыл исчезнувший мир, но поднять занавес над мрачным прошлым я был не готов.

Глава вторая.

Анхен.

Она ворвалась вихрем в мой кабинет: « Извините, в объявлении я прочитала, что Вы ищете нового секретаря». Весёлая, смеющаяся, она словно излучала солнечный свет и тепло.
Я взглянул на незнакомку и улыбнулся. У неё были светло-карие, глаза, изящный красивый рот. Во всем облике было что-то сильное, мужественное, что совсем не вязалось с хрупкостью фигуры и детской мягкостью улыбки.

– Извините, но Вы забыли представиться.

-Ах, да, простите. Меня зовут Анхен. Вот моё резюме.

– Из тех трех фраз, что мы сказали сегодня друг другу, три были извинениями, улыбнулся я. Многовато для незнакомых людей. Итак, давайте начнём сначала.

Я намеренно затягивал разговор. Мне нравилась эта женщина. Обычно мужчина и женщина просят прощения, когда расстаются, но не когда знакомятся. Впрочем, откуда у меня такие глупые мысли? Я работодатель, она соискатель. Надо взять себя в руки. Но от её улыбки я начинал смущаться и краснеть. Едва уловимый аромат парфюма – извечные спутники грядущей любви и желания – вывели меня из равновесия.
Собравшись с силами, я промямлил: «Оставьте резюме, я ознакомлюсь и перезвоню по результату».

Наш роман нельзя было назвать бурным. Отношения развивались без напряжения, легко, как старый вальс Шопена. Анхен всё понимала. Она не пыталась удержать меня страстью, никогда не играла двусмысленных ролей, умела ждать, обладала той удивительной внутренней силой, которая порождала любовь ко всему живому.
Мне никогда не везло в любви. Я всегда считал себя слабаком и потому подсознательно выбирал истеричных, подавляющих мою волю женщин, которые без сожаления меня бросали. Возможно, я просто не был приучен заботиться о ком-то, боялся ответственности, не умел выражать чувств, да и просто боялся всяких резких душевных изменений. Но рядом с Анхен я впервые почувствовал себя мужчиной и ,чувствуя приближение неизбежного, всей душой ликовал от накрывшего меня счастья, полного мудрости и покоя .
И вот наступил тот день, когда, прижавшись щекой к моему пиджаку, Анхен прошептала: « Я не хочу от тебя уходить». Я зарылся лицом в её волосы и почувствовал, что на меня снизошло удивительное блаженство.

Год пролетел незаметно.

Как-то, за утренним чаем, Анхен сказала: « Лукас, мне тяжело видеть твои перепады настроения . И эти кошмарные сновидения выматывают тебя . Ты полон обиды, печали и стыда за неизвестное прошлое.  Ты сменил десяток психологов, психотерапевтов, но таблетки от страха не существует.  Лукас, не обманывай себя».

-Что же мне делать?

– Не убегай от страха. Иначе однажды он догонит и сломает тебя. Может, пришло время не сопротивляться и познакомиться с собственным  монстром?

Анхен была права: страдал не только я, страдали мы оба.
Но главное, страх вызывал во мне отвращение к самому себе. Состояние  отчаяния угнетало. Пришло время принять взрослое решение – поехать в Харгард .Только там я мог найти ответы и вернуть самого себя.

Через пару недель я покинул Стокгольм.

Глава третья.

Харгард.

Не изменяя расписанию, поезд притормозил у станции. Передо мной открылась грандиозная панорама Скандинавии: причудливые скалистые обрывы, гряды пепельных скал, похожие на старые средневековые замки. Такси медленно плыло вдоль склона правого берега. И вот невдалеке заблестели огни Харгарда. Сердце тревожно колыхнулось. Вот она, точка отсчета, родина.
Улицы  незнакомы, памяти не за что было  зацепиться. Я с облегчением выдохнул: «Что ж, может быть это и хорошо, тем легче будет возвращаться обратно».
Такси притормозило у центральной и единственной гостиницы на маленькой площади.
У стойки администратора я поинтересовался, где проживают Свенссоны. Менеджер отрицательно закачал головой.

– Не помню таких в наших местах. Видимо, Вы давно  не были в Харгарде. Зайдите завтра в полицейский участок, думаю, там  помогут.

Закинув вещи в номер, я пошел в бар.

Лица гостей любопытны своей бесформенностью. В словах нет мысли, их пустословие – древний страх перед каким-либо изменением. Тревожные взгляды в мою сторону портят аппетит. Бесцеремонно чокаюсь бокалом с кареглазой соседкой,  безразличным пятном во времени и пространстве. От беседы не остается следов, ее мысли труднопроходимы, поэтому вместо ответов, я с наслаждением опрокидываю очередной стаканчик мартини.
Вечер постепенно тонет в хороводе мужских и женских плеч. Становится скучно.

Внезапно темные жалюзи прорезали струи ослепительного света. Потянуло гарью. Все бросились к на улицу: красное зарево обагрило небо: гостиница, где я остановился, полыхала. Вот скривился остов стены, затрещала и рухнула крыша. Заголосили сирены пожарных машин. Началась всеобщая суматоха. Я не знал, что делать дальше.

Кто-то аккуратно положил руку на моё плечо. Рядом  стоял высокий, элегантный старик.

– Меня зовут Верманд. Не волнуйтесь, пойдёмте со мной. В нашем доме всегда найдётся лишняя комната.  Моя жена, Марта, будет очень рада гостю.

Выбора не было, в Харгарде я никого не знал и  потому послушно последовал за Вермандом.

Вскоре мы вошли в довольно просторный и элегантный дом. В холе жарко горел натопленный камин. Я сел за стол к остальным гостям. Понемногу волнение, вызванное пожаром, утихло, завязалась непринужденная беседа.

– На прошлое Рождество мы отдыхали в Ницце. Путешествие –  наша страсть. Это так вдохновляет .

-Рост цен на газ тревожит. Вчера я потратил почти недельный заработок на теплые одеяла для семьи.

-Азиаты тянутся клешнями к нашему горлу. Это наша вина , что мы подпустили этих варваров так близко к своим домам.

«Лукас,- прервала разговор хозяйка дома, – выпьем за Ваше здоровье и успех романа! Да-да, и в этом захолустье вы знаменитость. Горячо поздравляем!»

-Я совсем не ожидал такого отклика. Более того, даже рад, что сбросил с плеч эту тяжелую ношу и смог, наконец, покинуть Стокгольм. Столичный воздух стал слишком тяжел для моих нервов.

«Не кокетничайте, Лукас, – вежливо заметила Марта,- вы вскормлены духом утесов , в вашей крови течет холодная вечность Севера. Проветритесь недельку на наших островах и вернетесь в свою берлогу».

«Кто знает, а может и не вернется,- хитро улыбнулся Верманд, – он другой. И когда это перестанет нас занимать, жизнь покажется не такой уж и интересной».

Мне нравится мысль хозяина дома. Я подмигнул ему, как старому другу, он приветливо ответил.

Марта, неестественно хихикнула. Жена Верманда не понравилась мне с первого взгляда. Ее было слишком много: суетливые жесты, нарочитые позы. Она всё время вскакивала, обнимала меня за плечи, и было в   глазах столько фальши, неискренности, что я невольно отшатнулся.
Верманд же, напротив, целиком располагал к себе. Его лицо было необычайно красиво! Словно выточено из мрамора искусной рукой мастера! Как хорош тон седых волос, и как они идут к этому лицу! Как величавы и уверенны жесты! Сколько строгости и плавности в движениях.

Вечер близилось к концу. Слуга проводил меня в спальную комнату. Уставший от новых впечатлений и переживаний, я тихо присел на краешек кресла и засмотрелся в окно.
Холодные вздутые вены города гудели. Это от того, что он стар. Прячет под плащи и шляпы почтенный возраст, свое истинное лицо.
Звезды выкатили на горизонт. Город снял маску. Я заглянул в его глаза внимательно, не торопясь, и увидел в каменных шрамах обрывки фраз, картинок, дневник его жизни. Смутные ощущения вперемежку с дурным предчувствием закружили в хороводе растрепанных чувств.
Неслышно вошла прислуга, подала постельные принадлежности и так же неслышно исчезла за дверью.
А между тем ночная тишина сходила на мир, властно обнимала всё:  плотные тени, потухшие глаза дальних поместий, узкие припорошенные улочки. Глаза слипались. Уставшее тело тонуло в сладкой дремоте и безмятежном покое.

Было уже позднее утро. Сквозь приоткрытые ресницы я увидел у своей кровати деревянную игрушечную лошадь. Она плавно покачивалась и скалила зубы. На шее поблескивали бусы из белого жемчуга. Я вскочил, бросился в ванную. Ледяной душ успокоил мои нервы. Трясущийся, накинул кое-как полотенце и проскользнул в комнату. Снова детский кошмар! Настроение было испорчено. Я спустился в холл.

Из приоткрытой двери донеслись знакомые голоса. Марта и муж о чём-то громко спорили. В проёме двери я разглядел, как Верманд слегка привстал, и ударил вилкой по столу, лицо его было искажено от ярости . А Марта… Как сильно она изменилась: кобра, готовая к броску. Холодок пробежал меж лопаток. Ох, как бы я не хотел сейчас сидеть с ними за одним столом. Увидев меня, оба разом встали.

– Доброе утро, Лукас! Просим к столу.

-Доброе утро!

Солнечный луч скользнул по фигуре Марты .Знакомое ожерелье блеснуло на  шее – мамино ожерелье! Я пробовал пошевелить губами и не мог, изо рта вырывались лишь невнятные звуки. Напольное зеркало закачалось, что-то зашевелилось в его отражении.

Я увидел себя восьмилетним мальчиком. В тот роковой день, накануне Рождества съехалось много гостей и родственников. В гостиной сверкала елка, стояла предпраздничная суматоха. Похрустывая леденцами, я счастливо возился с в своей комнате с подарочными коробками.
Свет внезапно погас. Гулко ударили часы. Я всегда боялся темноты, потому выглянул в коридор в надежде, что прислуга уже зажигает свечи. И вдруг отчетливо услышал, как кто-то крадется во мраке. Еще секунда, и знакомая худенькая рука схватила меня и оттолкнула вглубь комнаты. Это была мама. Всю свою силу она направила, чтобы прикрыть собою дверь. Дальше послышались глухие удары и крик: « Магда! Открой! Я просил тебя не вмешиваться в мои дела! Я мужчина, и это мой дом, я буду делать так, как считаю нужным! Открой дверь!» Это был голос отца. Мать крикнула в ответ: «Как у тебя хватило совести пригласить эту шлюху в наш дом. У тебя растет сын!». Под сильным телом дверь треснула. Я отпрыгнул к кровати и больно ушиб лодыжку. Отец схватил мать за шиворот и поволок по коридору. Я нагнал их на самом верху лестницы, дико взревев, схватил мать за край платья и дернул на себя, что было силы. Но не успел. Потеряв равновесие, она кубарем скатилась вниз. Внезапно загорелся свет. Она лежала на ступеньках, рот чуть приоткрыт, голова безжизненно откинута набок. Время остановилось.  Воздух зазвенел. Последнее, что я помнил: рассыпанные по ступеням жемчужные бусы и стук собственных зубов от страха.

Реальность медленно возвращалась. Я лежал на полу, кто-то похлопывал меня по щекам.

«Что здесь происходит, – глухо простонал я? Где мама? »

Марта истерично захохотала.

– А, наконец-то , вспомнил! А твой отец уверял, что это невозможно. Сколько денег ты заплатил Верманд, за всю эту учёную хрень: «защитные механизмы», «отрицания», «проекции», «эмоциональные застывания». Боже мой, эти  чёртовы бусы вернули мозги твоему сыну!

«Ты специально всё это подстроила, Марта, – процедил Верманд».

Он дышал часто, прерывисто, словно только что получил удар под дых.

– Чего же ты теперь хочешь от меня, от него?

-Чего от тебя можно хотеть, кусок старого войлока. Я убила на тебя молодость в этом захолустье, но ты так и женился на мне.

– Я позаботился о нашей дочери. Она получила достойное образование и элитную квартиру в центре Стокгольма.

– А что получила я? Что останется после твоей смерти мне? Прах? Да будь он тысячи раз священен, это всего лишь кучка пепла, а за ним немота, одна немота… Ты провел меня, Верманд!

– Умерь свою ядовитую злость, Марта!

– Ненавижу тебя! И его ненавижу! Рывком он сорвала бусы с шеи и бросила их мне в лицо.
.
Верманд вскочил. Челюсть затряслась, лицо побагровело. Замахнувшись на Марту тростью, он прорычал: « Убирайся, змея!»

Дверь захлопнулась. Тяжело дыша, хозяин дома опустился на диван.

Я аккуратно собрал с пола все бусины, бережно завернул в салфетку и убрал в карман.

-Я не убивал твою мать, Лукас. Это был несчастный случай.

– Отец, я не хочу вновь заходить в эту дверь.

– Но ты моя плоть, и я тоскую по тебе, сын!

-Брось, красивые слова! Если бы это была правда, ты бы нашёл менее театральные реплики. Твоя  отчужденность, равнодушие превратили меня в душевного инвалида.  После смерти мамы я не существовал для тебя. Когда ты уезжал из пансионата, я плакал, когда возвращался – наступали дни ожидания твоего следующего приезда. Потом ты исчез на несколько лет и вовсе пропал!  Что же ты молчишь! Возрази мне!

– Это тяжело слышать, Лукас. Ты не понимаешь, как нелегко было в те годы. Я один содержал семью ,оплачивал твое лечение и большой дом. Я не мог подвергать себя и тебя унижению бедственного положения и считал, что заработанные  деньги откроют все двери в этом жестоком мире. Ты получил  образование и смог устроиться в столице с том числе благодаря моей чековой книжке.

-Прекрати нести бред, папа! Ты был мне нужен!

– Но у каждого своя интерпретация ситуации! Почему ты считаешь мою  неправомерной?

-В твоих словах слишком много фантазий и слишком мало ЛЮБВИ! В нормальной семье царит только один закон – делать всё, чтобы родные люди были счастливы! Я не верю тебе! Ты заигрался!

– А ты, Лукас, не заигрался? МЫ ВСЕ НОСИМ МАСКИ! Признайся, что твоё осуждение меня – это страх признать вину за то, что случилось со всеми нами! Ты тоже отрезал семью и все эти годы не интересовался, жив ли я! Знаешь, сынок, дело зашло слишком далеко, а я уже стар. К чему эти взаимные обвинения и перекладывание вины. Ничего уже не изменить. Да, признаюсь, я виноват перед тобой и матерью. За фасадом социального престижа, я нещадно сломал самое дорогое – человеческие взаимоотношения, искалечил свою и твою душу. Прости меня, если сможешь! Давай попробуем стать семьей!

Я сел рядом с ним на диван и тихо заплакал. Вот и по моей жизни пробежала трещина, а в придуманной пасторали разыгралась не предусмотренная драма. Это была месть свыше моему установленному жизненному порядку. Душа разрывалась в немом крике. Такова действительность. У меня в запасе был целый арсенал объяснений и причин, почему я скатился в эту жизненную катастрофу. Понимающие люди сейчас кивнут головой: «Так и должно было произойти». Только мне от этого не легче. Какой смысл подсчитывать долю вины каждого. Ответ, без сомнения прост: мы все утонули в муках совести и вины.

-Отец, я бы хотел навестить могилу мамы прежде, чем уеду.

-Что ж, пойдем, это недалеко.

Мы медленно спустились с холма. Остался позади наш дом-жилище ветра и скорби. На кладбище, среди припорошенных могильных плит прохладно и сумрачно. Деревья стоят недвижно. Краснее ягоды как капельки крови застыли на мерзлых ветках.
Пережевывая слова, недавно сказанные Вермандом, я давился ими, как колючими шипами и тихо ронял слезы. Страшно было думать, что всё напрасно.

– Отец, почему я не смог найти тебя по фамилии Свенссон?

-Твоя мать не захотела взять мою фамилию, ты был записан на нее.

Я достал из кармана завернутые бусы и бережно рассыпал их по плите.
Затем посмотрел отцу прямо в глаза и тихо сказал: «Я смогу простить тебя отец, но полюбить не смогу».

– Но ты нужен мне, Лукас!

– А ты мне – нет. Прощай ».

Солнце вдруг помутнело, словно в него швырнули горсть золы, Вьюга завыла, где-то в вышине зашумела крыльями стая испуганных ворон.
Не заходя в дом, я добрался до станции и вечерним поездом выехал в Стокгольм.

Все мы толпы, шагающие по кругу, непрощённые, слабые и беззащитные перед собственной судьбой. А вся наша жизнь-разбег в бесприютство. И лишь немногие отчаянные, стиснув уста, способны с благодарностью принять неизбежность света и тьмы. Мне придётся этому научиться.

Ранним утром я тихо вошел в дом. Анхен ещё тихо посапывала. Боясь спугнуть её сон, не раздеваясь, я прилег рядом. Она открыла глаза. В её зрачках я увидел ветер наступающей весны, вся она пахла первыми лесными фиалками и юной зеленью.

– Милый, это ты? Почему в такую рань?

– Спи, не открывай глаза. Я полюбуюсь на тебя.

– Она перевернулась ко мне и прошептала: «У меня хорошая новость: у нас будет малыш…Ты рад?»

-Я счастлив, Анхен!

Губы Анхен дрогнули улыбкой затаённого счастья.

Прошло три года. Наступал Сочельник. В доме царила предпраздничная суматоха. Анхен и малышка Люси наряжали ёлку.

– Лукас, я вот о чём подумала: а не пригласить ли нам на Сочельник Верманда ? Я соскучилась по нему, да и Люси всё время спрашивает: « Когда приедет дедушка?».

-Дедушка, мои дорогие, уже в пути! Он позвонил мне, и сказал, что дедушки не нуждаются в особом приглашении на Рождество. Что тут ещё добавить, в этом весь Верманд.

– Это правда, Лукас. Дедушки не нуждаются в приглашении.