Псинка

1

Ив всё чаще молчит.

Не охота беспокоит его, нет. К охоте он относится с философским равнодушием.

Ив Теникуай давно уже превратился в каменную горгулью, точную копию амулета, который он носит на шее. Ничто не тронет этого холодного сердца – ни плач матери об убиенном ребёнке, ни тоскливое пение сирен, что шлют привет уходящим вдаль кораблям.

Я не сплю оттого, что чувствую на себе неприятно тяжёлый взор. Черные, как сама ненависть, глаза Ива источают яд и раскалённым лезвием пронзают спину.

Бить сзади – это так в его стиле.

Я поворачиваюсь на другой бок, прячу лицо в складках отсыревшего одеяла и осторожно приподнимаю веки.

Ив не отводит взгляда. Маленькие черные бусинки – его глаза – буравят меня насквозь.

– Патрон?

– Спи, Хуперта.

– Попробуйте сами поспать, когда на вас смотрят…

Под грязно-пепельной кожей лба вздувается вена – это гнев кипятит и вспенивает кровь.

– Разговорчики? – вкрадчиво цедит патрон.

Пусть не обманет меня нарочитое спокойствие Ива Теникуая, когда в глазах его начинают приплясывать колючие искорки. Они означают: берегись, несчастная. Ты стоишь на тонком льду.

Я вжимаю голову в плечи – нелёгкое и неловкое движение, если лежишь на боку по уши в спальном мешке.

– Виновата, патрон.

– Спи, Хуперта, – повторяет Ив.

Мои глаза закрываются.

Но я чувствую, как он смотрит на меня, и не могу уснуть.

2

Сидя на холодном прибрежном песке, я черчу палочкой полузабытое слово. Годы, прожитые на Западе, выветрили из памяти добрую часть воспоминаний.

Дом. Я его не увижу больше.

Никто из нас, вверивших свои души и клинки Иву Теникуаю, не вернётся домой. Осознание пришло не ко всем. Вот, к примеру, любимец Ива, Шанти: слепо верит всему, что сулят верховные Главы ордена Карателей. Даже сам Ив верил до недавних пор.

Я, наверное, знала с самого начала.

Мы застряли здесь, на краю света, и медленно умираем. Маленький материк, суровые края, дикая природа, что норовит вгрызться в невнимательного или слабого. Мы – дети Востока. Мы не привыкли к бесконечным дождям. Наш удел – пылающее над степями солнце и живительная прохлада Глубин.

Орден слабеет, гаснут свечи в Зале Возмездия. В катакомбах под ним растут и множатся уровни склепов без имён и эпитафий. Но судьба ордена Ива как будто не заботит. Быть может, только Шанти есть в его мыслях.

Я украдкой смотрю влево, на разбитый в ивняке лагерь. Пятеро братьев-Карателей расположились под деревом и, смеясь, передают по кругу курительную трубку с резным чубуком. На лицах – спокойная уверенность, пожалуй, слишком показная. Ещё двое несут дозор. Ходят по кругу, тайком от Ива изображают людей: выпятив грудь, согнув колени в немыслимое разуму колесо, важно надувают губы и громко, надсадно пыхтят. Веселятся. Пусть себе.

Ив и Шанти отдыхают чуть в стороне от остальных. Если прищуриться, наклонить голову вот так, то сразу наблюдается в их чертах некоторое сходство. Те же острые скулы, тот же презрительно кривящийся тонкий рот. Замечает ли кто-нибудь, кроме меня, эти занятные детали?

Быть может, именно в облике Шанти скрывается причина особого к нему отношения…

Впрочем, нет, дело в ином. Все знают – лучше Шанти загонщика нет.

Ив и его протеже оживлённо беседуют, размахивают руками, негромко пересмеиваются. Затем Шанти наклоняется – изящно, как танцор балета; ласкающим глаз движением подхватывает с земли крупный гладкий камень, прищуривается.

Размаха почти нет. Камень летит по идеальной полудуге и голодной пираньей впивается в воду. Снаряд порождает с полдесятка кругов, однако разрастись им не дает серебристо-голубое тело речной форели, всплывшее к поверхности радужным боком. Приметив оглушенную рыбину, братья спешно стягивают обувь…

Шанти победно ухмыляется. Мелкий позёр.

Одно хорошо в том, что мне не суждено снова увидеть родные степи: Шанти тоже их не увидит.

3

Один за одним братья отползают от костра и укладываются спать – кроме тех, кому выпало ночное дежурство. Взгляд Ива пока только подбирается ко мне, медленно, рывками. То проскользнет под моими ногами, вытянутыми в сторону костра, то выпишет скачущую кадриль от плакучих ветвей ивняка к растянутым во мраке теням.

– Спокойной ночи, Ив. – Это Шанти. Только он позволяет себе панибратское обращение к главе ордена.

Ответ Ива необычайно холоден. Его отрывают от любимой игры.

– Вернись в дозор, Каратель!

– Слушаюсь, патрон…

Шанти явно растерян, и я мысленно злорадствую. Что же со мной? Хотела бы я…

Поменяться с Шанти местами? Чтобы его дрожащую от страха спину решетил своими взглядами грозный Ив Теникуай? А мне достались бы отвратительные шуточки патрона, он обнажал бы предо мной желтые от табака и скудной лагерной пищи зубы, корчил сухое лицо в морщинистой гримасе, выдаваемой за улыбку…

Боги подземные, нет. Пусть все остается, как есть.

Вот оно… Пламя, что разгорается в точке над поясницей. Ив Теникуай занял позицию по ту сторону костра и, словно пойманным в лупу солнечным лучом, взглядом выжигает мое нутро. Я чувствую: что-то важное, бережно хранимое, умирает во мне сейчас. Что-то светлое, чистое, спрятанное под равнодушной личиной служителя ордена.

И я переворачиваюсь на спину, задыхаюсь от пронзившего тело холода.

– Спи, Хуперта, – мгновенно реагирует Ив.

– Так точно, патрон. Уже сплю.

– Не верю, syvaehni.

«Псинка». Ласково и с издёвкой.

– Должно быть, холодно лежать на сырой земле, – продолжает Ив.

– Отчего бы? – отвечаю я и понимаю: прозвучало, пожалуй, слишком ворчливо.

Ив встает, делает шаг. Я вижу перед собой закругленные носы дорогих сапог. Взгляд стремится выше, к костлявым коленям, обтянутым тёмной тканью; запнувшись о край длинной верхней туники, замирает на золочёной пряжке поясного ремня.

Ничто не заставит меня посмотреть Иву в лицо…

Ладонь Ива, с тонкими пальцами – ей бы принадлежать пианисту – опускается на пряжку, словно указующая длань с небес. Я успеваю рассмотреть отросшие ногти и чёрные каёмки грязи под ними. Указательный палец сгибается в суставе и делает короткое, вкрадчивое движение.

Двух смыслов и быть не может.

Ничто не заставит меня посмотреть Иву в лицо, кроме его собственной воли.

4

Насколько велика моя роль на празднике жизни? И праздник ли такая жизнь? С раннего детства я поверена ордену, но никогда не была частью единого целого. Syvaehni, Псинка; эта кличка принадлежит мне, а я – ей. Когда моей кандидатурой заинтересовалась Западная ячейка ордена, я не питала на сей счёт никаких иллюзий. Им был нужен тот, кто способен терпеливо и молча выполнять скучную работу здесь, в богами забытом краю.

И устраивать быт, конечно.

Я сижу на коленях. Взгляд снизу вверх уничижает меня внутренне и превозносит облик Ива, придаёт ему демонический окрас. Нос становится длиннее, подбородок жмется к тонкой полоске губ. Острые скулы, кажется, вот-вот прорвут кожу.

– Ты некрасива, Хуперта, – говорит Ив.

– Так и есть, патрон.

– Не сочти за грубость. Я лишь констатирую факт. От кого-то я слышал, что быть некрасивой – худшее проклятие женщины. Невзрачный мужчина может добиться успеха, заработать состояние, жениться, завести семью…

– Некрасивая женщина не нужна никому. – Улыбаюсь помимо воли. Эта мораль не нова.

Ив кивает, отступает на шаг и, невзирая на сырость и грязь, усаживается на землю подле костра. И снова этот взгляд, который я никак не могу понять…

Нет. Не так. Всё, что несёт в себе взгляд Ива Теникуая, лежит на поверхности. Требует, чтобы оно было познано кем-то. Насильно втискивается в моё личное пространство.

Я не хочу ничего познавать!

– Патрон, можно спросить?

– Валяй.

– Я умру?

– Все умрём когда-нибудь.

– Патрон…

Ив вздыхает, трёт сгибом большого пальца кривую переносицу.

– Не сегодня, не завтра, – говорит он. – Не от моей руки. Ты боишься этого, Псинка?

– Боюсь.

– Разве я давал тебе повод?

– Эти ваши взгляды… Я и подумала: недавно вы казнили Элайлин и Хви.

– А почему я это сделал?

Молчу.

Ив разглядывает меня с ног до головы. Щупает каждый изгиб тела, и есть в этом что-то неприличное. Не пошло-неприличное. Я – не объект страсти. Ив часто шутит на эту тему. Я – Псинка…

И мне смотрят зубы.

– Я знавал многих женщин, – говорит Ив. – Ни одна из них не похожа на тебя. Угадай, чем?

– Они были красивыми?

– Да. А знаешь, чего недостаёт красивым?

Я стараюсь не задумываться – вдруг это ловушка…

– Ума, – продолжает Ив. – Щедрого сердца. И самого главного: верности. Элайлин и Хви не были мне верны. Ты знаешь, в чём именно. Не так ли?

Знаю.

Обе – Каратели. Обе – шпионки.

Обе – любовницы.

Умерли, потому что имели глупость проявлять недовольство. И якшаться с дичью.

Молчание с хрустом лопается – это Ив разминает затёкшую шею, тянется, как кот, отлежавший бока на тёплом полу у камина. Обернувшись на звук, я задерживаю взгляд на широкополой шляпе Ива, упавшей в осенние листья. Поднимаю её с земли, отряхиваю и протягиваю ему.

– Благодарю, Хуперта.

– Не за что, патрон.

Ив брезгливо похлопывает по отсыревшим штанинам.

– Ночи становятся длинными. Близится зима. Ты уже научилась определять такие вещи? Мне потребовалось три года на этом треклятом континенте, чтобы привыкнуть к здешнему климату. Как же просто было… дома…

Его голос постепенно затихает, и последнее слово звучит почти печально. Почти – потому, что на полноценные эмоции Ив не способен.

– Лето – значит, испепеляющая жара, – задумчиво продолжает он. – Прячься в Глубинах, туннельное дитя! Глубже рой свою нору. Зимой вылезай на Подлунный, охота начинается. Пёс всегда возвращается к своей блевотине; дезертир, изменник, клятвопреступник – жмётся, как трус, к Цитадели. Лови его возле Великих Стен. Однажды, Хуперта, если нам не свезёт умереть на чужой земле – однажды и мы припадём к подножию Цитадели, умоляя о пощаде.

– Отчего вдруг, патрон? – осмелев, возражаю я. – Мы не предавали наших клятв.

Ив косится на меня с въедливым прищуром, кривит тонкие губы в ироничной усмешке:

– Верно, Хуперта. Мы ещё верны своему долгу.

5

Тройка Шанти движется вдоль берега реки к броду. На карте это место обозначено жирным крестом.

Вторая группа уже притаилась там, заготовила дротики и сети.

Третья группа – это мы: Ив, я и двое братьев ордена. У нас особый, аналитический подход.

– След, Хуперта, ищи! – азартно покрикивает Ив и в припадке охотничьего задора щёлкает воображаемым кнутом. Братья гогочут – эта шутка им знакома, эта шутка им по нраву.

Идиоты.

Примятые листья. Сломанные ветви в зарослях можжевельника. А это что?.. Земляной ком. Пахнет влагой и грибами. Свежий. А вот и ямка – здесь нога запнулась, зачерпнула мыском ботинка слой дёрна. Лёгкая добыча. Совсем не умеет заметать следы.

Я делаю знак братьям. Один из них срывает с нашейной цепочки свисток и выдаёт залихватскую трель.

Шанти слышит призыв. Переливы трели сообщают ему направление. Его отряд устремляется наперерез. Совсем скоро мы услышим перепуганное блеяние дичи.

Протеже Ива не любит быстрых, лёгких гонок. Он заставит беглянку как следует выложиться, но уйти не даст. Пусть надежда на спасение маячит впереди. Пусть несчастная сама себя калечит, пытаясь вырваться на свободу. Умереть мы ей не дадим, о нет…

За живую дичь платят золотом.

– На позицию, – командует Ив и первым устремляется на вершину пологого холма. Оттуда мы переберёмся на скалы, что нависли над излучиной реки. Прекрасная обзорная площадка.

Мы успеем вовремя. Увидим, как зашевелятся прибрежные кусты. Как из них, едва дыша от ужаса и усталости, вывалится беглянка. Заметит разрушенный мост и бросится к стропилам, чтоб прежде, чем отряд Шанти успеет ее остановить, перебраться на другой берег.

Где терпеливо ожидают трое отменных ловцов.

6

Пальцы, красиво обтянутые красноватой кожей перчаток, упираются в землю. Откинувшись на руки, Ив в гордом одиночестве сидит на низком бережке и баламутит ногами жидкую грязь у воды.

Из черных зарослей камыша доносится легкий плеск волн, ударяющихся о борта двух лодок-плоскодонок. Три дня и две ночи мы попеременно вели их к этому месту – к подножию Танцующих Гор. Именно здесь, по словам нашей пленницы, находится тот, из-за кого мы забрались так далеко вглубь континента.

Славная будет охота.

Я хожу вокруг лагеря, зябко кутаюсь в шерстяной плащ и мечтаю о тулупе. А в Нохозе сейчас хорошо, чуть прохладно. Убирают второй урожай винограда…

Мой напарник-часовой где-то там, на противоположном краю лагеря, отсчитывает шаги, как и я. Без этого в голову лезут неприятные, ненужные, вредные мысли. Мы стараемся отгонять их, ибо знаем, к каким последствиям приводит вольнодумство. Спасибо Элайлин и Хви за этот урок.

Я прохожу мимо спящих. Через час меня сменит один из них. Какой по счёту круг? Шесть тысяч шагов. Всё, что я знаю. Шесть тысяч сто. Шесть тысяч двести. Не думай о том, каких ублюдков носит эта земля. Шесть тысяч триста. С каким удовольствием я наблюдала бы за агонией Шанти! Шесть тысяч шестьсот. Шестьсот шестнадцать… или тринадцать? Проклятье.

Разница между мной и Шанти невелика и не лежит на поверхности. Я тоже, если разобраться – мясник. Когда по следу пускают собак, я всегда указываю вектор. Стая доверяет моему нюху.

Но с какой радостью Шанти пытал новую жертву, чтобы выудить нужные ордену сведения… Для него в необходимости мучить скрывается истинное счастье. А я – я не хочу больше видеть, как этого мясника трясёт от удовольствия, когда он со свистом опускает бич на спину загнанной дичи.

Новый виток маршрута. Подбросить полено в костёр. Глотнуть остывающего кипятка из чайника. Пнуть ненароком ежа… прости, подлунное создание. Подняться на пригорок, отсчитать «шаги», покуда взгляд рыщет по окрестным берегам. Иногда бывает, что добычу пытаются вырвать – силой или хитростью – из наших цепких лап. Если друзья или сообщники неподалёку.

«Чародей коварен и силен», говорил Ив на вечернем инструктаже. «Смотрите в оба».

Чего-то он недоговаривал, думается мне. А впрочем, это его дело. Моя задача – считать шаги.

В морозном ночном воздухе почти нет звуков. Побережье мертво. Старшая Луна, Рэй, тщится пролезть в узкую щель меж тяжёлых бесцветных облаков – и не может.

Время словно замирает, над предгорьем повисает тонкий запах тревоги.

Возле лагеря – какое-то движение. Рука сама по себе тянется к рукояти меча.

Одинокая тень мечется за извилистыми, тонкими стволами деревьев. Где мой напарник-часовой? Почему не поднимает тревогу?

Спокойно, Хуперта. Не делай резких движений; пересиливай желание поднять крик. Тот, кто прячется меж деревьев, словно только этого и ждёт. Дразнит твоё бдительное око быстрыми перемещениями, мелькает то тут, то там и снова растворяется во мраке. Пусть себе крутится возле лагеря. А ты покамест обойдешь его со спины.

Незамеченной подойти не удастся – слишком хрустят сухие колючки под ногами. Будем бить издали. Пальцы осторожно скользят вдоль бедра, нащупывают пуговицу подсумка. Оперение дротика щекочет ладонь. Щелчок наручного арбалета, разумеется, будет слышен на много шагов в округе, но увернуться лазутчик не успеет.

Пригнувшись, ковыляю к тому месту, где в последний раз заметила силуэт. Удобное, всё-таки, новшество – эти липучие ленты для креплений: арбалет держится на предплечье, как влитой. Едкая слизь, густо нанесённая на крепления, с радостью принимает на себя любой вес; вот только отдаёт с неохотой.

Нахожу лазутчика несколько дальше, чем рассчитывала. Умело прячась в скоплениях тонких древ, он перемещается по хаотичной, на первый взгляд, траектории. Стрелять неудобно. Некоторое время следую за ним, пытаясь просчитать маршрут. Очень удивляюсь, когда лазутчик, постояв мгновение рядом с пленницей, равнодушно скользит мимо.

Куда же он идёт, чёрт подери?..

По земле стелется сизый туман, в воздухе тихо потрескивают лиловые искорки. Что это? Причуды местного климата?.. Лишние мысли. Сосредоточься, Хуперта.

Миновав лагерь, лазутчик ныряет в береговые заросли. Остается следовать за ним. Пройдя шагов триста, он останавливается. Поворачивает голову. Длинные волосы выбиваются из-под налобной повязки; вздёрнутый нос держится по ветру. Я застываю, прижимаюсь как можно ниже к земле и беру силуэт в прицел.

Но выстрелить не успеваю. Туман окутывает лазутчика с ног до головы, а когда рассеивается, я вижу лишь покачивающиеся ветви кустарника. Мне приходится огибать заросли по дуге, поскольку из-за арбалета, пылкой любовницей приклеившегося к предплечью, я разгребать колючки не могу. Из-за этого утекают драгоценные минуты.

Выйдя на берег, я вижу, как лазутчик крадучись спускается с холма к реке, где сидит мой беспечный патрон.

С губ слетает ругательство.

Я мчусь сломя голову, размахиваю рукой с арбалетом, поскальзываюсь на сырой от росы прибрежной траве.

Едкий запах реки врывается в ноздри. Рыбный душок сопровождает меня до крутого обрыва. Бросив вниз отчаянный взгляд, понимаю: мне не успеть.

– Ив, обернись!..

Опытный ловец, воин с полувековым стажем, Ив делает ровно то, что от него требуется. Он инстинктивно пригибает голову, резко перекатывается вбок и оглядывается – взгляд его направлен туда, где должен находиться предполагаемый убийца.

Но Ив видит лишь тень, скользнувшую в камыши.

– Проклятье! – слышу я. – Это приспешник Марволита! Тревога! Тревога! Стреляй, Хуперта!

– Далеко! – оправдываюсь я, спрыгивая на песчаный откос. Ноги, разумеется, сразу вязнут. С трудом вырываю их из коварного плена, одну за другой, изгибаюсь всем телом, чтобы не упасть. Одна из лодок тем временем спешными рывками удаляется от берега.

Выскочив на берег, я вскидываю руку с арбалетом. Выстрел. Фигура лазутчика ничком падает на дно лодки; но его беспокойство напрасно. Дротик уходит в воду.

Ив поравняется со мной, с хрипом выдыхая в морозную ночь облачка пара.

– Я буду грести. Пристрели эту тварь!

Оттолкнув от берега единственную оставшуюся в нашем распоряжении плоскодонку, он запрыгивает в неё. Я следую его примеру, а пальцы уже теребят подсумок, ощупывают оперения маленьких стрел. Вот они – редкие щетинки, покалывающие пальцы. Дротик с паралиядом. Мой личный маленький секрет. Ценный и оттого не менее страшный.

Отдыхай, мой друг. Твой черед еще не поспел.

– Наша лодка медленнее… – ворчит Ив, усердно взмахивая веслом. – Стреляй же, Хуперта.

– Ещё далеко.

– Тогда почеши мне нос.

– Патрон?..

– Твою мать!..

Ив смешно крутит носом, морщится, и над водой разносится громкий чих. Если у лазутчика на том берегу есть сообщники, мы оказали им огромную услугу.

Ив это понимает и злобно ворчит:

– Стреляй, Хуперта…

Расстояние между лодками понемногу сокращается. Похоже, лазутчику не приходилось иметь дела с веслами. Его локти нелепо взмывают в воздух под невероятным углом. Весло то и дело шлепает по воде, обдавая неумеху тяжелыми брызгами.

Я целюсь, стараясь не думать о том, как мы будем ловить лодку, когда лазутчика сразит дротик. Неуправляемая и – если негодяй выпадет за борт – изрядно полегчавшая, она помчится прямиком к нижним порогам по стремнине, в которую вот-вот войдёт. Выстрел. Болт летит точно в цель, но… не попадает в нее. По крайней мере, лазутчик продолжает отчаянно махать веслом.

– К берегу! – кричу я Иву.

– Что?..

– К берегу! Пороги не пройдём!

Лодка сворачивает к берегу, так и не войдя в стремительный ледяной поток. Плоскодонка с лазутчиком – маленькая чёрная точка в ночи – подпрыгивает на пенящихся бурунах близ порогов.

– И сам разобьётся, и лодке конец, – мрачно резюмирует Ив. – Одни щепки останутся.

– Пойдём за ним? – с сомнением уточняю я. Ив качает головой, выразительно хлопает ладонью по борту плоскодонки.

– По берегу не утащим, – говорит, – а оставлять нельзя. Может, они на то и рассчитывают.

– Кто – они?

– Чародей и его приспешники, надо полагать. – Ив мрачнеет с каждым выплюнутым словом. – А девица наверняка знала, что нас ожидает теплый прием. Видела, как спокойно себя вела?.. Черт возьми!..

Он даже не старается скрывать, что не удивлен случившимся – только ругается сквозь зубы да вглядывается в полускрытые в тумане пики Танцующих Гор, словно высматривает там кого-то.

7

Взобравшись на откос, Ив рвёт с нашейной цепочки свисток. Над колючим редколесьем взвивается истеричная, полная злости трель.

– Орден, сбор!.. – сопровождает эту трель гневный возглас.

А себе под нос Ив бормочет, какой он тупица, что бросился в погоню за лазутчиком. И лодку не вернул, и демоны знают, что могло в его отсутствие произойти.

Но лагерь на месте. Точнее, люди. Все семеро. Сонно трут красные от степной пыли глаза, чешут исколотые колючками бока.

Ах, семеро…

Смотрю на труп. Кто-то из братьев притащил его в лагерь. Мой напарник-часовой лежит на спине, на лице застыло изумление. Что же ты видел, парень? Что тебя так напугало в последний миг?

– Пленнице удалось бежать, – в страхе мямлит один из братьев. – Не понимаю, как такое могло произойти…

Это Сиптират. Каратель, что охранял пленницу этой ночью. Губы его едва шевелятся, лепечут нелепые оправдания:

– Я только на секундочку к дереву прижался… глаза прикрыл, вчера на солнце подслеп… а она раз – и в кусты. И не догнать.

– Ах, к дереву… – с улыбкой голодной виверны повторяет Ив. Делает пяток шагов к колючим зарослям, проводит ладонью по шершавому стволу, утыканному длинными, с палец, иглами. – Вот к этому дереву?

Челюсть Сипа непроизвольно подрагивает. Он мотает головой и мечтает о том, чтобы ноги подчинились приказу рассудка – бросились бежать. Но за спиной Сипа уже материализовался Шанти. От него, как от судьбы, не убежишь.

Ив наклоняется, поднимает с земли дикую грушу. Примеряется, насаживает крохотный плод на колючку: та пронзает сочную мякоть и выходит у черенка.

– Иди-ка, прижмись ещё разок, – любезно предлагает Ив.

Сиптират падает на колени.

– Прости меня, патрон! – горестно взывает он. – Я совершил ужасную ошибку! Я заслуживаю наказания, но прошу, умоляю о милосердии…

Голова его бессильно падает на грудь. Ухмылки Ива, а тем более – его короткого жеста рукой, он не видит.

– Переиграл, – с издёвкой шепчет Шанти на ухо Сиптирату.

Горе-дозорного привязывают к дереву, как непокорную козу – за шею, на чрезвычайно короткий поводок. Острые иглы шипов – в дюйме от искажённого страхом лица.

Воздух прорезает лихой свист карающей плети. Один, другой…

Тонкие, блеющие вскрики разносятся над рекой.

8

Ночь. Над лагерем – густой туман. Холодный, мерзкий, ещё хуже, чем обычная в приречье мёрзлая сырость.

Вокруг кашляют, задыхаются во влажном воздухе. Нам некуда деться с предгорья. Прошлой ночью кто-то поджёг лодку. Не огнем – магией: лиловая вспышка выкосила лес на пятьдесят шагов окрест. В попытках догнать поджигателя мы потеряли двоих. Новые вспышки сверкали то тут, то там в колючем лесу, а мы двигались слишком медленно и разрозненно сквозь лабиринты зарослей и не могли помочь друг другу. Тело Карателя, изуродованное пламенем, наутро всплыло из прибрежного омута.

Второго вовсе не нашли.

Мы стоим напротив двух свечных огарков, воткнутых в рассохшийся от старости пень. Под ними неверной рукой вырезаны ничего не значащие позывные.

Кто-то из братьев хлюпает носом, но это всего лишь насморк. Никому из нас не жаль тех, по ком горят эти свечи. Каждый задаётся вопросом: сколько ещё простоит его свеча в Зале Возмездия? Когда на ее зачарованных стенках застынет воск?

Хорошо бы выпить, конечно. Снять напряжение. Но – нельзя.

Нужно быть во всеоружии, когда по окрестностям бродит неведомый враг.

9

– Стирка? У кого в такое время могут быть силы на стирку?

С шумным фырканьем утираю мокрый от пота и брызг лоб. Слегка меняю позу. Прежняя отдавала пошлостью.

– Кто-то же должен.

Сапоги стучат по бревенчатому причалу. Точнее, это раньше был причал, а теперь – черный от сажи полуразвалившийся мостик. Проходя мимо обгоревшего кнехта, Ив пинает его. Обугленная деревяшка с плеском падает в воду.

– Брось, Хуперта, – говорит он. – Надо поспать.

– Без лодок мы – пленники на этом предгорье, – выдержав паузу, говорю я. – Значит, надо обустраиваться к зиме. Взгляни, патрон: берег уже покрывается льдом.

– Нет смысла. Выпадет снег – мы покойники. Местная древесина горит быстро, а жара даёт немного.

– Что ты предлагаешь?

Молчит.

Оборачиваюсь, но смотрю мимо Ива – на подножия Танцующих Гор. Их огромные вершины полностью утонули в свежесобранном хлопке тумана.

Патрон оглядывается и вздыхает:

– Самоубийство.

– Оставаться здесь – тоже.

– Мы вернёмся в Нестерак и…

В сердцах швыряю недостиранную рубашку на мостик.

– Не вернёмся. Вредитель, что лишил нас лодок и убил братьев… Он знает эти леса. И даже если мы каким-то образом пересечём реку, перед нами встанут лабиринты Паучьей Дрёмы, которые никак не успеть обойти до зимы. А сзади будет этот огнедышащий ублюдок, что режет Карателей, как котят.

– Вот как ты заговорила! – с лёгкой неприязнью воскликнул Ив. – Не приходило ли тебе в голову, syvaehni, что нас намеренно подталкивают к этому решению – забраться в самое сердце Танцующих Гор?

– Не приходило. Зачем это нужно?

– Затем, что… – Ив проглатывает ком в горле, оглядывается за спину, проверить, не подслушивают ли разговор братья. Затем присаживается на корточки и, приблизившись к моему уху, вполголоса шипит: – Послушай, Хуперта, нам нельзя. Нельзя туда заходить. Марволит хочет, чтобы мы совершили эту ошибку. Мы выманить его должны, а не лезть на рожон.

– Объясни. Почему?

– Я не должен ничего объяснять! Твое дело малое.

– Ага. – Выразительно пихаю рукой гору мокрого белья. – Моё дело, и я им занимаюсь. А ты можешь и дальше играть в отгадки, патрон, только не со мной. Шанти наверняка соскучился.

Я возвращаюсь к стирке. Желтоватые от пота намыленные рубашки ныряют в ледяную воду, оставляя жирные разводы на поверхности. Колени, утопающие в грязной луже, немеют от холода. После каждого полоскания – передышка. Красные, задубевшие пальцы сводит судорогой – прячу их под рубашку.

– Пес показывает зубы, – говорит Ив. – Откуда смелость, Хуперта?

– Я жить хочу.

– Вот как…

– Тебя это удивляет?

– Нет, конечно. – За спиной чиркает спичка: Ив закуривает трубку. – Но ты глянь на братьев. Этим все нипочем…

– Кто таков этот Марволит? – резко перебиваю я. – Знаю, нам не велено спрашивать, но…

Повисает долгая молчаливая пауза.

– Тот, кто не воспринимает нас всерьез. Тот, для кого наша охота – детская забава. Марволит издевается над нами. Он всегда на шаг впереди. Он знает, что мы пришли за ним, но не боится нас. И правильно. Что горстка Карателей может поделать с могущественным чародеем?

Ив делает еще одну паузу, раскуривая трубку. Горько-сладкий дым щиплет глаза, забирается в ноздри.

– Ты понимаешь, что я хочу сказать, Хуперта? Главы никак не желают понять: магию берет только магия.

– Будет тебе, патрон… Делов-то – один хороший дротик в шею.

– Да, конечно. Только для этого нужно сначала выманить Марволита на открытую местность. Что, разумеется, совсем не входит в его планы. Теперь понимаешь, почему нам нельзя подниматься в горы?

– Там он будет хозяином положения?

– Умная девочка.

Мы сидим, охваченные единым беспокойством, под бесстыдным взором выглянувшей луны. Если я имею право на страх, Иву такой привилегии не дано. Он криво улыбается, посвистывает сквозь пустоты меж зубов.

– И им двоим луна светила – одна… – напевает Ив с горькой усмешкой в голосе.

Но луны – они не про нас. Мы – дети Глубин, потерянные в чужом краю.

10

На голову сыплет робкая белая пыль. Братья пока не осознают, что означает для нас первый снег. Задирают голову, скалятся в идиотских улыбках, ловят на язык мелкие хрупкие снежинки. Спорят о вкусе до хрипоты.

Ночами холодно. Не спасают ни шерстяные одеяла, ни костёр. Полдня трудов на то, чтоб собрать вязанку дров, окупаются получасом нестабильного, взбрыкивающего пламени. В эти полчаса от огня никого пинками не отгонишь. Сидят и, ворча, выколупывают из расцарапанных ладоней опостылевшие шипы.

Я ведаю запасами лагерных пайков, но о том, что припасы на исходе, знают все. Это становится очевидным, когда третий день кряду смотришь в тарелку с мясным супом, но не находишь в нем мяса.

Кашель в лагере приобретает устойчивый характер. Даже Шанти, при его-то богатырском здоровье, начинает покряхтывать в кулак.

Очередная охота на костровое топливо приносит откровенно скудный улов. Наши маленькие топорики не предназначены для рубки степного леса. Лезвие отскакивает от шершавых стволов, как резиновое, и быстро тупится.

Шанти бросает в костер ворох валежника и протягивает ноги. Пинаю его под коленную чашечку.

– Подвинься. Пока есть жар, разогреть бы бульон.

– У меня ноги ледяные, – возражает загонщик. – Может, разотрёшь, раз к огню не пускаешь?

– Пошёл ты.

– Осторожнее, syvaehni. Паршивую суку и прибить не жаль.

– Я твоих угроз не боюсь. – Выразительно трясу котелком, в котором плещутся остатки супа. – Патрон хочет есть. Если хочешь, сходи к нему, вырази свое недовольство.

Под тихое бурчание Шанти я вешаю котелок над огнем. Пользуясь моментом, подсовываю поближе к углям и свою кружку – на дне плещется остывший чай. Питьевую воду надо беречь. Как только Ив поправится, я заставлю его увести отряд в Танцующие Горы.

Что бы нас там ни ждало, это лучше, чем голодная смерть.

В палатке Ива холодно, но сухо. Входя, стараюсь не поднимать полог слишком высоко и тщательно отряхиваю обувь от грязи и снега.

Меня встречают влажный кашель и утробное бурчание.

По самые ноздри в одеялах, закутанный в спальный мешок, Ив больше напоминает личинку, чем грозного главу Карателей. Бульон он принимает с мрачным равнодушием человека, остро осознающего необходимость быстрого выздоровления.

Для Карателей слабость сродни запаху крови.

Ив покорно терпит растирания острыми мазями, из-за которых после потеет до потери сознания. Я сижу рядом, почти непрерывно меняя ему рубашки. Чистых опять не осталось. Ладно. Та, что посуше, подойдет.

Три дня. Ровно столько отпущено мирному существованию. На четвертое утро я просыпаюсь от резких воплей.

Перед тем, как выйти из палатки, щупаю лоб и виски больного. Жара больше нет, на скулах – здоровая, по меркам нашего народа, бледность. Хороший знак. В отличие от криков снаружи.

Сразу сталкиваюсь нос к носу с Сипом. Левый глаз у него заплыл. Не разбирая дороги, он мчит напролом, врезается в меня, и мы кубарем летим на землю.

Вдогонку несется оскорбление, предназначенное, в кои-то веки, не мне.

Прежде чем я успеваю разобраться в происходящем, Сиптират взмывает в воздух. Шанти держит его на весу, трясет, как бесхребетную куклу. Орет:

– Тварь!.. – и наотмашь бьет по лицу.

На левом боку Шанти, под ребром, порвана рубаха. Вокруг прорехи лениво расплывается багровое пятно. Но яростью протеже Ива превозмогает боль.

Шанти беспощадно лупит Сипа по лицу дюжим кулаком. Губы, нос, щеки – все смазывается в единое месиво. Оглянувшись на оставшихся в стороне от побоища, понимаю: вмешиваться никто не будет.

Хорошее полено, а валяется без дела. Подойдет.

От удара по затылку Шанти пошатывается, но не падает. Сколько же мощи в этом теле! Тем не менее, пальцы разжимаются, и Сип выскальзывает на свободу. Каратель нечленораздельно ругается, забрызгивая свежий утренний снежок кровью из разбитых губ. После чего с завидной резвостью улепетывает в сторону Танцующих Гор.

Никто его не держит. Взгляды братьев сошлись в одной точке.

На мне.

– Ты… – рычит Шанти, грузно поворачиваясь. – Syvaehni, ты…

В его глазах неподдельное удивление смешивается с детской обидой.

– Что там происходит? – доносится голос из палатки.

Как по команде, Каратели делают шаг и восстают позади Шанти.

– Не подходи, – предупреждаю я, – даже думать не смей.

– Мы все голосовали! – выкрикивает кто-то.

Из палатки доносится тихое:

– А-а. Понятно.

– Отойди, Псина, – говорит Шанти. – Они сделали свой выбор. Так чего ты медлишь?

Псина. Syvahyot. Прямое оскорбление, и Шанти, разумеется, это понимает. Но прежде, чем сделать шаг, после которого примирения точно не будет, не могу не спросить:

– Почему, Шанти?

– Потому что могу. – Он скалится мне в лицо. – Погляди вокруг и подумай, хочешь ли ты возразить?

Я слежу за направлением его взгляда и вижу свою судьбу. Под деревом, прижимая руки к животу, сидит труп. Из горла торчит желто-красное оперение дротика, пухлые губы посинели, глаза с полопавшимися сосудами слепо таращатся вверх. Наверняка брат по ордену умолял Шанти о милосердии.

Наверняка Шанти обещал ему жизнь.

– Теникуай привел нас на смерть, – уверенно говорит Шанти. – Мы ждали приказа возвращаться в Нестерак, и мы ждали достаточно. Но ведь приказа не будет, Хуперта. Раз ты этого не поняла, послушай тех, кто умней. Он предал нас. Все знают: этот Марволит и Теникуай когда-то якшались друг с другом.

– Неправда! – В душе вскипает гнев. – Ив никогда не стал бы водиться с дичью! Это не в его правилах!

– Это вопрос выживания, здесь нет никаких правил. Он только ждет, пока мы все передохнем от холода и болезней, чтобы сбежать без свидетелей.

– Это ложь!

– Ты защищаешь его? – Взгляд Шанти становится подозрительным. – Может, ты одобряешь предательство? Хочешь переметнуться вслед за Теникуаем? Быть может, вы давно уже заодно?

Я смотрю в его безжалостные, тупые глаза. Нет, компромисса мы здесь не найдем.

– Уходите, – говорю я. – Забирайте все, что вам нужно, и уходите. Оставьте воды на два дня, чтоб добраться до горных источников. Кремень, чтобы добыть огонь, и два одеяла.

– Иначе что, Псина? – Шанти высовывает язык и с победным видом облизывает губы, потрескавшиеся от холода. – Будешь кусаться, а?

– Буду, не сомневайся.

Успею ли я выхватить нужный дротик из подсумка? Без паралияда нечего и надеяться справиться с Шанти один на один.

Его терпение кончается прежде, чем я решаюсь пошевелиться. Кулак, сам размером чуть меньше моего лица, впечатывается в губы. Удар валит с ног не хуже излюбленного пойла Шанти – ядрёного портвейна, замешанного на печаль-траве.

Я – червяк. Тело обращается в воду, растекается по мерзлой степной земле. Конечности конвульсивно взбрыкивают, тщетно шарят вокруг в поисках опоры. А Шанти уже нависает надо мной, тянет из-за пояса кривой кинжал.

– И на ужин у них была собачатина, – мрачно скалится он.

Я смотрю на братьев по ордену – в отчаянии приходится цепляться за любую надежду. Кажется, они сомневаются, устраивать ли здесь кровавое шоу. Но возражать Шанти не посмеют.

– Патрон!.. – взываю я, хватаясь за длинные полы палатки. Что бы ещё такого крикнуть? «Беги, спасайся». Или помощи просить? Разум лихорадочно бьётся в ошалелой от удара черепной коробке.

Шанти задорно хохочет.

– Патрон! Патрон! – Его голос звучит издевательски. – Он тебя догонит. Только сильно не спеши.

Острие клинка, холодное, блестящее, ловит блик равнодушного солнца. Шанти рывком сбрасывает капюшон с моей головы и хватает за волосы.

– Смотри на меня.

Я кошусь вбок. Шанти медленно подносит кинжал к моему виску. Так близко к глазу, что я улавливаю в отполированной стали отражение слегка отдернутого полога. С постели Иву должно быть видно, что происходит перед входом в его обиталище. Кажется, я даже различаю его ноги, слабо шевелящиеся под одеялом.

– Смотри на меня. – В голосе Шанти появляются рычащие нотки. – Смотри на меня, Псина!

Он бьёт меня наотмашь по лицу. Костяная рукоять впечатывается в челюсть, что-то громко хрустит, и мой рот наполняется кровью.

– Подонок, – раздается из темноты палатки.

Шанти орет что-то в ответ – я не могу разобрать, к ушам поднимается звенящая волна. Очертания фигур, палатки, кривых низкорослых древ – всё смазывается в монохромное пятно.

Я – червяк, болтаюсь на крючке. Не выходи, патрон. Не попадись на удочку.

11

Черно-белая каша перед глазами мечется, как шабаш духов в ночь Солнцеворота. Затем – понемногу – пляска стихает, и звуки, неестественно вздувшись в последний раз, смолкают.

Над лагерем стоит мертвая тишина. Но недолго.

Кинжал с костяной рукоятью выскальзывает из пальцев Шанти и со скрипом вгрызается в сугроб. Из недр палатки доносится тихий, почти безобидный хруст. Не сразу я понимаю, что этот звук мне слишком хорошо знаком.

Шанти падает на колени. В его глазах – изумление и безотчетный страх. Он подергивается, пытаясь пошевелиться, но верхняя часть тела больше не подчиняется ему. Из бычьей шеи загонщика торчит дротик с коротким, щетинистым оперением.

Смотрю на бедро.

Подсумка нет.

Задорно тренькает тетива, и один из предателей с протяжным хрипом падает наземь. Пальцы в теплых рукавицах неловко царапают шею, стараясь выдернуть дротик.

Ив снова перезаряжает арбалет. Бывшие подчиненные обращаются в малодушное бегство. Выстрел. Еще один падает, сраженный метко пущенным снарядом. Перезарядка.

– Хуперта, – тихо подзывает Ив. Я слышу, как он выходит из палатки, необутый, в одних портянках и рубахе на голое тело. Его трясет, но не от холода.

В черных глазах патрона пылает гнев.

Ив поднимает арбалет и, слегка склонив голову к плечу, стреляет. На сей раз мимо: предатели успевают выбежать за пределы лагеря. Однако Ив не выглядит расстроенным. Он трогает пальцем оперения, торчащие из подсумка, словно выбирает снаряд, которому суждено нести смерть. Задумчиво косится на Шанти.

– Живой? – вполголоса удивляется он. Смотрит на меня. Читает в моих глазах ответ.

Недоверчиво шепчет: «Паралияд… Ну, Хуперта…»

Опускается на корточки перед лицом неверного протеже. Долго, вдумчиво смотрит ему в глаза. Чудесные и ужасные свойства паралияда не позволяют Шанти ни отвернуться, ни отвести взгляда.

Я все жду: когда, наконец, Ив заговорит?

Патрон протягивает руку к кинжалу Шанти и поднимает его. Безотчетным движением большого пальца проверяет остроту лезвия. Великая сила привычки.

Ни обвинительной речи, ни простого «прощай». Голова Ива легонько качается из стороны в сторону. В разверстых безднах глаз Шанти – ужас, граничащий с помешательством. Мне приходилось видеть этот взгляд в глазах его жертв.

То ли «помилуй», то ли «убей».

Кинжал вспарывает глотку быстро и милосердно. Но паралияд – коварная штука. На нашем языке одно из его названий, savadiyana, очень говорящее.

Ленивое сердце.

– Собирай вещи, Хуперта, – говорит Ив.

На сборы уходит много времени. Когда мы уходим с предгорья, Шанти все еще стоит на коленях. Из глубокого разреза тягучими толчками выплескивается густая кровь.

Проходя мимо, не выдерживаю и отворачиваюсь. Но все равно чувствую, как взгляд медленно умирающего Карателя стремится нам вслед.

12

Ив молчит третий день.

В ту минуту, как мы сделали шаг по лабиринту Танцующих Гор, за нами уже приглядывало могущественное око врага. Который, как оказалось, настроен весьма противоречиво.

Я отсчитываю железные кругляшки. Девушка, в которой я узнаю бывшую пленницу, брезгливо морщит нос.

– Господину не подойдут марии. Местная валюта есть?

– Это и есть местная.

Она качает головой и делает пригласительный жест рукой – мол, оглянись вокруг.

– Это уже не Маридай.

– Не знала.

Мы не слишком нравимся друг другу, это точно. Наперсница чародея дарит нам слишком уж неприязненные взгляды. Ну а я… мне свойственно видеть подвох во всем.

Внезапной щедрости Марволита я не доверяю. А может, Шанти в кои-то веки был прав?

Обед состоит из подстреленной на плоскогорье чайки. Дополнением к ней служат хлеб и овощи. Любезная подачка чародея. Хотя какая тут подачка? Прислужнице Марволита стоило родиться ростовщицей. За каждую монету сражается, как дьявол.

Подсаживаюсь поближе к Иву. Он даже не реагирует – сверлит взглядом точку в земле. Протягиваю ему плошку с тушкой чайки. Вздохнув, с постной миной он принимается жевать.

– Кто таков этот Марволит? – спрашиваю я уже в который раз.

Карателям не должно проявлять любопытства. Подробности охоты знает только глава; мы, исполнители, довольствуемся кратким инструктажем. В любой другой момент Ив обязательно вызверился бы на любопытствующего глупца, но сейчас…

– Ренегат.

– Понятно.

Ив издаёт нечто среднее между всхлипом и саркастическим смешком.

– Что тебе может быть понятно, глупая Хуперта? Ты ещё лежала в колыбели, когда имя Марволита гремело по Восточному. Потом, конечно, постарались стереть саму память о нем. Ваше поколение выросло, не зная ничего о тех днях.

Ив замирает, а затем с бессильной яростью вгрызается в жесткое мясо. Блестящие капли подливки стекают по заросшему подбородку и окропляют скрещенные ноги. Масляное пятно, въедаясь в ткань штанин, напоминает кровь.

– Попробуй вникнуть, Хуперта, – невнятно бормочет Ив: его рот наполнен мясом. – Я веду охоту на Марволита уже второй десяток лет, хотя прекрасно знаю, что личной встречи с ним не переживу. Он – чародей, ты помнишь. Но насколько он хорош?

– Очень хорош?

– Лучший. Без преувеличений, Марволит – гений своего дела. Не сомневайся в моих словах; я видел его мастерство.

– И я, – с гордостью прибавляет прислужница чародея. На нас она не смотрит, высокомерно задрав конопатый нос к серому небу.

Ну не стерва ли?

– Тебе разве не пора возвращаться к хозяину? – Раздражение выплескивается наружу. Сказывается нервозность последних дней. Но, кажется, прислужнице Марволита всё равно. Ни один мускул не дернется на ее равнодушном, далеком от мыслей лице.

Зато Ив несколько оживает. Настолько, чтобы легонько хлопнуть меня по колену.

– Осади, Хуперта. Зачем так грубо?

– Это ведь она. Лодки уничтожила, убила братьев. А мы тут с ней… сидим.

– Хилими – только инструмент. Невольница. Это не ее игра.

Я обращаюсь к Хилими.

– Той ночью, когда ты сбежала…

Она вопросительно изгибает бровь, медленно и неестественно поворачивается ко мне. Голем, не женщина.

– Как тебе удалось сбежать от часовых? Восемь братьев-Карателей – не шутка. От нас нельзя уйти, как из надоевших гостей.

– Морок, – коротко говорит Хилими. – Чары. Вы гонялись за тенями. Ловили призрака. А мы уплыли на настоящей лодке.

За этими словами следует надменный смешок, и я снова чувствую себя червяком.

– Видишь, Хуперта? – добавляет Ив. – Нам не победить. Сколько рейдов от ордена вы пережили, Хилими? Включая те, что я водил самолично?

Некоторое время девушка сидит молча, не шевелясь. Раздумывает.

– Девять.

– А был ли хоть один случай, когда Каратели достигали вашего убежища?

Тонкая улыбка, словно нож, прорезает восковую маску лица. Хилими качает головой.

Ив выразительно щелкает пальцами:

– Видишь, Хуперта? У ордена до сих пор нет точных данных о местонахождении Марволита, а те, что имеются, он сам и подкинул. Для него наша охота – забава. Но заказ никуда не денется. И один за другим рейды терпят неудачу. Мне надоело водить людей на смерть. Я дал себе зарок: этот рейд будет последним. А значит – нам с тобой суждено умереть, ведь так?

Ив придвигается чуть поближе – ни дать, ни взять, заговорщик.

– Но есть и другой путь, – говорит он. – Подумай об этом.

13

Ив стоит на краю обрыва. Перед его взглядом расстилается бесконечная гряда Танцующих Гор. Горизонт застилает серая, непритягательная мгла.

– Помнишь, Хуперта, осень… – В чёрных глазах – печаль. – Мы говорили о чести. Я сулил нам с тобой неприглядное будущее. Что ж. Будущее настало.

– Мы всё ещё верны своему долгу, патрон, – тихо напоминаю я.

Ив беззвучно смеётся и, не оборачиваясь, качает головой.

– Мы убили братьев. Точнее, конечно, я их убил, но ты меня защищала, а значит – разделила мою вину. Брось, Syvaehni. Игра длится до тех пор, пока в неё интересно играть; но мы ещё можем выкинуть шулерскую кость. Ту или иную.

Мысок его сапога выразительно покачивается над пропастью. Я почти вижу, как это будет. Два стремительно гаснущих факела жизни стремятся, как и всё в этом мире, прочь от небес к земле. Десять секунд полёта, и всё, что останется от нас двоих – горстка переломанных костей да рубиновые брызги на камне.

– Почему я, патрон?

– М-м?

– Из всех жизней в твоем распоряжении ты решил сохранить одну. Разве не так?

– Так.

– Почему?

Ив беззвучно и невесело смеется.

– Помнишь наш разговор в ночь перед охотой? Я дал тебе ответ на этот вопрос загодя. Еще тогда. И ты подтвердила свою верность, слепо защищая своего патрона от любых невзгод. Что это за взгляд? Да, Шанти был сто тысяч раз прав в своих подозрениях. Я подыгрывал Марволиту.

– Но…

– Но ты не задавалась вопросами. Ты выполняла свой долг – и тогда, и прежде.

Он смотрит вниз и, помолчав, смачно плюет в пропасть. Вязкая прозрачно-белая капля превратится в льдинку задолго до падения, а приземлившись, рассыпется на сотни мельчайших осколков. Как и мы с Ивом – если…

Ив оборачивается, смотрит на меня.

– Марволит был мне другом. Там, на Восточном. Давно.

– Понятно.

– Что ты решила?

Это значит: «пожалуйста, скажи что-нибудь».

– Разве моё мнение имеет значение?

Почему ты спрашиваешь меня, патрон?

– Нас здесь только двое, Хуперта.

Ты – всё, что у меня осталось.

– И всё же не мне решать.

Я последую за тобой.

– Если я решил, что тебе – значит, так и есть.

А если я не знаю, куда идти?

Бывает же так, что и самые безумные мечты исполняются. Мы стоим на продуваемом горными ветрами пятачке земли, и смерть подступает к нам с трёх сторон света. На востоке занимается багровая заря, предвещающая конец, которого я не хочу.

Потому что моя рука – в его руке. Потому что Ив прижимает меня к своей груди.

– Бедная Псинка… – шепчет он. Седеющие волосы патрона, выбиваясь из-под капюшона офицерского плаща, щекочут мой лоб. Потухшим, безгневным оком Ив поводит вокруг себя и почти незаметным движением упирает ногу в каменный выступ. Я предчувствую импульс, которому суждено отправить нас на дно ущелья. И с мольбой заглядываю Иву в лицо.

– Не надо… Ив, не надо.

Письмо к Марволиту.

Странно сказать, друг мой: я не жалею о том решении. Никогда не доверял героям, лелеющим свою честь. Думаю, если бы Хуперта потребовала сделать этот последний шаг, я скорее столкнул бы в пропасть её, чем прыгнул сам.

Невозможно привыкнуть к смерти. Нельзя перестать страшиться её. Только желторотый юнец может самодовольно хвалиться своим бесстрашием; ему ещё придётся наложить в штаны от ужаса, когда Костлявая предложит сплясать последний танец. Я бывал на волосок от смерти много раз. И с каждой новой встречей всё сильнее её боюсь.

Зима закончится, и я уйду. Когда сойдут снега, в чёрных лесах Паучьей Дрёмы обнажится с полдесятка свежих скелетов. Ставлю свой фамильный медальон, что ни один из моих бывших подчинённых не доберётся до форпоста ордена, не так ли?

Было бы глупо обещать, что мы с тобой никогда не встретимся снова. Хоть мне бы и хотелось остановиться сейчас, но долг – тот долг, над которым так трясется бедняга Syvaehni, обяжет вернуться. Я снова займу своё место в ордене, и через пару-тройку лет ты почувствуешь, что Ив Теникуай подбирается к твоей тощей заднице с кинжалом в зубах.

Такая, видимо, судьба. Хотел бы я сказать, что история будет повторяться вновь и вновь, покуда один из нас не положит конец злодеяниям второго, но мы оба знаем, чей конец предопределён. Единственный вопрос – когда?

Одно знаю точно: покуда за моей спиной есть Хуперта и её собачья верность, я буду жив.

Ив Теникуай