Рассвет

1

За спиной скрипнули старые ржавые ворота, и вот я за пределами стройки. Сырой промозглый воздух врывается в мои легкие, царапает их и белым призраком вылетает наружу. Над головой ворчит недружелюбное небо, угрожает мне. Поднимаю воротник повыше и пускаюсь в путь, оставляя причудливые круги на лужах.

Хайнридж — место, где осень длится круглый год. Не помню, когда я в последний раз видел солнце. Это очень угнетает. Кажется, что это монсы, живущие за вечными тучами на вершине горы, включают дождь по своему желанию. Так просто… чтобы лишний раз поизмываться над нами, жителями низов.

Злюсь. На монсов за их беззаботную жизнь, на бригадира, из-за которого снова опоздал на последний автобус, и на себя. На себя злюсь больше всего. Потому, как продолжаю жить в грязи, ничего не предпринимая и не пытаясь что-либо изменить. А что может сделать жалкий борк в городе, где таких же, как он, еще два миллиона? Наверное, ничего. Лишь смотреть на монсов и ненавидеть их тихой завистью.

Улица пустынна, но на остановке я замечаю человека. Он без движения лежит на обшарпанной скамье. Я подхожу ближе, чтобы разглядеть получше. На остановке грязно и воняет застоявшейся мочой. Глаза парня закрыты, по лицу растекается блаженная улыбка. Обвожу его взглядом и понимаю отчего — из ноги торчит маленький шприц-ампула синего цвета. Такие называют “дюймами”. Купить их можно по доллару за штуку в любом торговом автомате, какой стоит и здесь, рядом с остановкой.
Сразу видно, что парень подсел на иглу совсем недавно. Так вставило, что отключился. Да и знающий человек никогда не станет колоть дюйм куда попало. В вену – самое то!

От его улыбки в груди у меня начинает ныть. Дико хочется ширнуться, но мои запасы ферсы подошли к концу еще в обед.

Взгляд мой падает на поблескивающий красным металлом автомат. Тоскливо шарю по карманам, заранее зная, что не найду там ни цента. Подхожу к автомату. Под ногами, словно сухие ветки, хрустят пустые ампулы. Наклоняюсь и сую руку в лоток выдачи товара. Пусто. От досады бью кулаком по чертовой железяке и бреду дальше.

Небо снова ворчит. Поднимаю взгляд, и тут же на лицо мне сыпется мелкий бисер дождя. Невольно съеживаюсь и как можно сильнее вжимаю голову в плечи. Терпеть не могу дождь…

Забегаю под первое попавшееся укрытие — подъездный козырек. Облегченно вздыхаю, вроде не сильно намок. Снимаю капюшон, тру руки, чтобы немного согреться и только теперь замечаю, что не один.

Под слабым светом уличного фонаря, запрокинув голову, застыла тень. Длинные волосы слиплись и свисают вдоль черного плаща. На подставленном дождю лице играет беззаботная, радостная улыбка.

Чего это с ней? Под кайфом? В груди снова начинается неуемный зуд – монстра надо кормить… Хочу отвернуться и с удивлением понимаю, что не могу оторвать взгляд от безмятежного лица. Что-то в нем необъяснимое, притягательное, влекущее.

— Он не кусается.

От звука ее голоса я вздрагиваю. По телу будто пропустили электрический ток. Не понимаю, мне ли она? Вижу что мне – два овала с пронзительными зелеными дисками уставились на меня в упор. Я словно тонкий металлический лист, по которому ударили молотком – дрожу. Разве в наш век люди обращаются друг к другу на улице? Никогда такого не видел…

— Я про дождь. Он теплый и приятный, — говорит она и вскакивает ко мне под козырек.

Стоит. Совсем рядом со мной. И обращается ко мне, как к своему знакомому… К горлу подступает комок, делаю шаг назад.

— Что с вами? Я вас напугала? – она заливается ярким радужным смехом.

Ее смех действует на меня успокаивающе. Я прихожу в себя. Даже выдавливаю из себя подобие улыбки. Действительно, чего это я так испугался?

— Уж не думала, что такая кроха как я может напугать кого-то, — она все еще смеется и протягивает мне руку. – Я Элла.

Я медленно и неуверенно пожимаю ее руку. На ощупь она теплая и мягкая.

— Майк, — говорю я так тихо, что едва ли можно расслышать.

— Чего вы так испугались, Майк? – она смотрит мне прямо в глаза и все еще держит мою руку.

Я открываю рот, чтобы ответить, но она меня опережает:

— Какая у вас холодная рука! Вы замерзли? Хотя настолько холодные руки бывают только из-за… — она морщит нос, а я отдергиваю руку и прячу в карман.

Ферса сужает сосуды и сгущает кровь, от чего она плохо поступает в конечности. У заядлых наркоманов руки холоднее самого космоса.

Девушка конфузится.

— Простите. Я не хотела вас обидеть. Мне противен сам наркотик, а не те, кто его принимает, — она ненадолго умолкла, а затем неуверенно добавила. – Я сама бывшая наркоманка…

Я невольно поддаюсь вперед. Чувствую, как напряглись мои мышцы и широко раскрылись глаза. Мне хочется схватить девушку, затрясти и выпалить в лицо: «Как?! Скажи мне, как тебе это удалось?!» Но вместо этого я глупо переспрашиваю:

— Бывшая?..

— Ага, пять лет сидела на игле… Но вот уже полгода, как свободна. И знаете, я будто до этого и не жила никогда! — на ее щеках выступает румянец, что тоже очень редкое явление для жителей низов.

Я не верю своим ушам. Считается, если подсел на иглу, то обратного пути уже нет. Игла — это билет в один конец. Да и не видел я никогда, чтобы кто-то хотя бы попытался слезть. Большинство людей даже не осознают, что они зависимы и не видят проблем от наркотика. Для них он всего лишь способ расслабления. Широкая пропаганда ферсы, затуманила разум людей. И лишь те, кто опустился на самое дно, начинают понимать всю ее пагубность. В их числе и я…

— Как? – вырывается у меня.

Вопрос достаточно неясный, но девушка меня поняла. Взгляд ее уходит куда-то в сторону, и она неопределенно говорит:

— Скажем так – мне повезло… Хороший человек помог.

Меня снова охватывает желание вытрясти из нее все ответы. Кто этот человек? Сможет ли он помочь и мне? Сможет ли вытянуть меня из бездны тьмы и отчаяния?! У меня сотни вопросов, но вместо того, чтобы задавать их, я лишь молча буравлю ее взглядом.

От этого она смущается. Я вижу, что ей неловко. Возможно, она уже жалеет, что осмелилась заговорить со мной. Повернув голову, она оглядывает улицу и с некоторым сожалением произносит:

— Ну вот, закончился…

Я поворачиваю голову в том же направлении и замечаю, что дождь перестал.

— Думала его хватит, чтобы дойти до дома, — вздыхает она. Плащ ее чуть слышно шелестит на ветру. – Не правда ли, что дождь это чудесно?

В голове вихрь мыслей о том, что от зависимости можно избавиться, а потому я не понимаю о чем она говорит. Я цепляюсь за последнее слово и глупо переспрашиваю:

— Чудесно?

— Ну, конечно! Вы когда-нибудь смотрели на фонарь, когда идет дождь? Это так завораживает!

До меня, наконец, доходит, о чем она говорит, и я отвечаю:

— Ничего чудесного, просто дождь. Сыро и холодно…

— Не сыро и холодно, а свежо и приятно! Вы когда-нибудь слышали про пустыни?

Я считаю вот где настоящий ад!

— Все это сказки… никаких пустынь не существует. Везде и всегда тучи.

— Вы не правы… Однако я понимаю отчего вам все мерещится в серых тонах. Со мной было то же…

Тут под плащом у нее что-то начинает пиликать. Она засучивает рукав, и моему взору открывается причудливый прибор похожий на часы. Я никогда такого не видел. Он треугольной формы и не понятно как держится на руке – ремешка нет. Из центра выскакивает голограмма, и я вижу неизвестные мне иероглифы.

— Черт, мне пора… — она накидывает капюшон и легким движением соскакивает с крыльца. Затем, будто что-то вспомнив, оборачивается и добавляет. – Рада была познакомиться, Майк. Удачи вам и помните – не сыро и холодно, а свежо и приятно!

Она улыбается загадочной улыбкой и через секунду скрывается в темном переулке.

 

2

Захлопнув хлипкую дверь, которую может вскрыть консервным ножом даже ребенок, слышу голоса. Уже с порога, словно удав, меня обвивает тошнотворно сладковатый запах. Из дверного проема гостиной в прихожую выползают призрачные клубы дыма. Заглядываю в комнату. Двое сидят на обшарпанном до дыр диване, еще один на полу, сложив ноги крестом, прислоняется спиной к стене. Заметив меня, они умолкают. Затем один из тех, что на диване с мягкими очертаниями лица и блестящими карими глазами говорит:

— Ты что-то поздно сегодня.

Это Марсель, мой двоюродный брат, с которым я совместно снимаю квартиру.

— Опоздал на автобус, — вкрадчиво говорю я и окидываю всех троих презрительным взглядом.

Марсель не замечает этого или не хочет замечать. Он продолжает курить ферсу. Это самый популярный из способов ее употребления. Про него говорят: “Способствует общению”.  Эффект мгновенный, но слабый и не долгий. Потому ты не “улетаешь далеко” и способен разговаривать. Но как по мне, то это, то же самое, что двинуть человека по голове, но не слишком сильно. Ударить так, чтобы он не потерял сознание, а лишь обмяк и мог сказать тебе: “Спасибо, что помог мне расслабиться, теперь мы сможем нормально пообщаться!”

— Ты будешь? — обращается ко мне брат и протягивает лодочку из фольги с мутной жижей, которая совсем недавно была маленькими синими кристаллами.

Марсель уже неделю не ходит на работу, и я знаю, что у него нет денег на наркотики.

— Где ты взял ферсу?

— Ты только не ругайся… Пришли ребята и…

Дальше я не слушаю, все ясно — он взял мою заначку. Чувствую, как на моем лице начинают дергаться желваки. Как кровь ударяет в мозг, и мое вечно бледное лицо заливается вишневым морсом. Дыхание учащается. Кулаки быстро сжимаются и разжимаются. Мне хочется разорвать всех троих на мелкие кусочки и топтать, топтать, топтать… Я делаю шаг вперед и вижу два перекошенных от страха лица и глупую добродушную улыбочку Марселя.

Эта улыбка выводит меня еще больше и, чтобы не наделать глупостей, резко повернувшись, я выхожу из комнаты. Хлопнув дверью, скрываюсь в туалете. Из-за двери слышу перешептывание и голос брата:

— Да не дрейфите вы так. Он нормальный паря.

Я глубоко дышу и постепенно прихожу в себя. Внезапно я кое-что вспоминаю, и это приятно греет душу. Я опускаю крышку унитаза, встаю на нее и, сняв вентиляционную решетку, запускаю руку внутрь. Через секунду у меня на ладони маленький шприц-ампула, точно такой же, какой торчал из ноги парня на остановке.

— Мое спасение, — шепчу я и ласково провожу пальцами по гладкому пластику. На ощупь он приятный, и мне нравится касаться его.

Сев на крышку унитаза, я засучиваю рукав и собираюсь ввести иглу в вену, но вдруг останавливаюсь.

Словно всплеск волны перед глазами у меня проносится образ девушки, что я видел сегодня. И ее слова:

«…вам все мерещится в серых тонах. Со мной было то же…»

А ведь она права… Неужели я всегда видел мир в таком сером свете? Помнится мне, были дни, когда я думал и о хороших вещах. Помню, как мечтал стать образованным, пойти по карьерной лестнице, добиться высот и кто знает, может когда-нибудь попал бы даже к монсам! Говорят, что бывали такие случаи, что даже борки пробирались на вершину горы. Но то люди одаренные… А я? Жалкий наркоман со стажем, который кроме, как об игле больше ни о чем и думать не может…

«Я сама бывшая наркоманка…»

Бывшая…  Неужели это возможно? Если смогла она, неужели не смогу я?!

На секунду я воодушевляюсь. Но почти сразу же коварный змей сомнения прокрадывается в мою душу: «Если бы ты мог, то давно уже бросил… но нет, ты слишком жалок и немощен для такого испытания!»

— Пошел ты! – вырывается у меня.

— Еу бро, у тебя все окей? С кем ты там говоришь?

Мне мерещится, будто синий пластик с жалобным видом обращается ко мне: «Сколько можно заставлять меня пылиться в шахте?.. Ну же, используй меня!»

Чертовщина какая-то! Я мотаю головой и быстро убираю шприц обратно в вентиляцию.

— Майк, ты меня слыш…

Я резко распахиваю дверь перед самым носом брата.

— Чего тебе?!

Он стоит как истукан и моргает мутными глазами.

— Да ничего. Тебя долго не было, вот я и забеспокоился.

Прохожу мимо брата сказать его дружкам, чтобы убирались к черту, но в комнате никого. Догадавшись о моих намерениях, Марсель говорит:

— Испугались они тебя. Больно злое лицо у тебя было, когда ты узнал, что мы скурили твои запасы, — он виновато улыбается.

Я ничего не отвечаю и расстилаю на полу матрас.

— Ты на меня не злишься? Я все тебе верну. Завтра же выйду на стройку вместе с тобой!

Я выключаю свет, ложусь и зарываюсь с головой под одеяло.

***

Ночью меня лихорадит. Я долго ворочаюсь, временами впадая в забытье. Мне снятся странные сны. То я забрался выше туч и резвлюсь в солнечных лучах среди ангелов с лицами Эллы. То стремглав лечу вниз, но вместо того, чтобы разбиться о землю, я проваливаюсь прямиком в преисподнюю, где меня уже ждут уродливые твари нашпигованные иглами.

Будильник звенит как раз в тот момент, когда одна из тварей насаживает меня на гигантский шприц и начинает вертеть над огнем словно зефир. Первое, что приходит мне на ум еще до того, как я открыл глаза: «Надо ширнуться». Я приподнимаюсь на постели и чувствую, что матрас хоть выжимай… Во всем теле ломота. Хочется плюхнуться обратно, но мокрая постель совсем не прельщает. С трудом поднимаюсь на ноги и бреду в ванную.

Из маленького грязного зеркальца над раковиной с бледного осунувшегося лица на меня смотрят красные воспаленные глаза. Черные неподвижные зрачки полны усталости. Они осуждающе глядят на меня: «Чего ты еще задумал? Тебе не пережить ломку…» Я брызгаю на них холодной водой, и мне становится немного легче. Снова поднимаю голову и смотрю на свое отражение. Наши взгляды встречаются, и мне представляется, что я играю в гляделки сам с собой. В этот раз он смотрит на меня жалобно, даже моляще. Это начинает меня раздражать. Я говорю:

— Хочешь ты или нет, но тот дюйм в вентиляции последний, который ты держал в руках.

3

Дни словно вязкая патока – тянутся, тянутся, тянутся. Каждый из них – это испытание на стойкость. Проверка прочности моих нервов, которые натянуты, как отношения между супругами, где жена знает про измены мужа, но молчит в надежде, что тот образумится. Каждый вечер я ложусь спать совершенно разбитый и просыпаюсь ни дюйма не отдохнувший. Первое, что приходит мне в голову по пробуждении: “Ещё один день ада…”

Сегодня воскресенье, а это значит, что прошла целая неделя. Семь дней нескончаемой пытки. Семь дней бешеного танца на раскаленной сковородке. Я не верю, что смог продержаться так долго. В эти дни я дважды порывался залезть в вентиляцию, но сдержался. Несколько вечеров я возвращался с работы той же дорогой, как в тот, когда опоздал на автобус. Я делал это в надежде встретить Эллу. Мне было необходимо убедиться, что она существует, что это был не мираж, что все не зря. Мне казалось, что от одного лишь взгляда на нее мне сразу же полегчает. Но ее не было. Нигде не было.

На работу я не хожу уже три дня. Руки у меня постоянно дрожат, и я больше портачил, чем приносил пользу. Марсель пробовал делать работу за нас двоих, но бригадир быстро это заметил. «Убирайся к черту и не возвращайся, пока не приведешь себя в порядок!» — его слова.

Теперь я целыми днями брожу по улицам Хайнриджа. Во время прогулки я сосредотачиваю внимание на том, чтобы не наступать на лужи. И дело не в том, что я боюсь промокнуть. Просто, пока твой мозг занят, ты не думаешь о наркотиках, которые поджидают тебя за каждым поворотом сознания, чтобы огреть обухом и посадить обратно на цепь. Оковы меня совершенно не привлекают, потому я с большим усердием выбираю каждый островок сухого асфальта.

Обходить лужи не единственный способ, которым я заглушаю ломку. Еще я считаю сколько шагов сделаю за прогулку, сколько плиток на тротуаре от одного перекрестка до другого или сколько встречу кудрявых людей. Иногда отвлекаюсь на витрины магазинов. Разглядываю поблескивающие товары, на которые у меня нет денег, потому как бригадир так и не выдал зарплату. Все это помогает, но не всегда.

Пропаганда ферсы очень сильна, и она просачивается в мое сознание отовсюду. Курящие люди по темным закоулкам. Торговые автоматы на каждой остановке. Большие рекламные лозунги. «Покупайте ферсу оптом! Так выгоднее!» — повелительно кричит на меня большой и крепкий мужчина с рекламного щита. У него темные густые волосы и широкая белозубая улыбка. В руках у него целый ящик с маленькими синими кристаллами.

Все выглядит так, будто он такой роскошный именно благодаря ферсе. Почему бы им не нарисовать меня? Бледного, с торчащими ребрами и впалыми щеками наркомана со стажем?! Тогда бы никто не стал покупать эту дрянь…

Я больше не могу идти по улице – высокие бетонные коробки с рисунками ферсы давят на меня и вот-вот расплющат. Я сворачиваю в метро. У меня кружится голова, потому я медленно спускаюсь по влажным ступенькам, старательно держась за грязный поручень. В электричке тоже нет спасения, которого я искал. Из дырочек в потолке меня атакует радиореклама: «Новинка! Изобретение, которого вы так давно ждали — ферса в виде жевательной резинки! Просто закинь в рот и забудь обо всем!» И затем голос говорит так быстро, что нельзя ничего разобрать: «Чрезмерное употребление ферсы может нанести вред вашему здоровью» — словно в перемотке проносится запись.

Я чувствую, что меня вот-вот стошнит и падаю на колени. Ощущаю на себе десятки недоуменных взглядов. Что-то гадкое и обжигающее подступает к горлу. Я пытаюсь сдержаться, но тщетно —  меня выворачивает. Чувствую, как силы покидают меня, в глазах темнеет, и я проваливаюсь в пустоту.

4

Прошла еще неделя. Я обошел весь мегаполис вдоль и поперек несколько раз кряду. Подошва на моих кроссовках так износилась, что каждый камушек больно впивается в стопы. В течение дня мои ноги, словно дешевая лапша быстрого приготовления, впитывают в себя всю грязь и негатив улиц. А к вечеру, когда снимаю кроссовки, то вместо ног вижу две вареные сардельки с кровавыми трещинами и каменными мозолями. Но это ничего. Это мне даже на руку. Боль хороший способ отвлечься. А отвлекаться от ненужных мыслей теперь мое главное занятие.

В тот день, когда я отключился, полицейские привезли меня домой. Хайнридж – место, в котором обморок обычное дело. В лучшем случае тебя отвезут домой добрые полицейские. В худшем обчистят карманы и оставят лежать на холодном асфальте.

«На тебя больно смотреть…» — сказал Марсель, когда я очнулся. Он уговаривал меня бросить мою затею. «Иногда же можно расслабиться», — подначивал он. Я почти поддался… Я уже открыл рот, чтобы сказать: «Сходи за ферсой, Марс». Но голос в голове презрительно воскликнул: «Свежо и приятно, Майк! Разве ты хочешь сыро и холодно?»

Мне захотелось плакать. С мучительным стоном я отвернулся от брата, зарылся под одеяло и стал повторять уже привычную молитву: «Завтра будет легче, завтра будет легче, завтра…»

Вообще сейчас уже лучше, чем в первые дни. Временами мне даже кажется, что ломка прекратилась. Но стоит увидеть знакомый торговый автомат, как в груди снова начинает ныть. Внутри меня поселилась черная пустота, которая все время просит есть. Ничто не может утолить ее голод кроме ферсы… Но она ее не получит! Я заморю ее голодом. А когда она помрет, станцую на ее могиле и стану свободным! Мне нравится представлять все это в подобном свете. Когда я думаю, что борюсь не с собой, а с кем-то, то это упрощает ситуацию.

Сегодня я забрел особенно далеко и возвращаюсь домой уже затемно. Фонари вдоль тротуара горят через один. Пахнет сыростью. Тишину пустынной улицы нарушает лишь завывающий ветер и, вышагивающий неровный ритм, одинокий я. Неудивительно — в это время редко кого встретишь на улице. Люди уже давно не выползают без надобности из своих бетонных коробок. Все, что им нужно, то это расслабиться после работы при помощи синих кристаллов.

Мое внимание вдруг привлекает тихое еле уловимое жужжание. Я поднимаю голову и вижу высоко в небе среди туч маленького жука со светящимися глазами – аэромобиль монсов. Время движется только у них. Здесь внизу оно остановилось лет триста назад. Вот уже три века у нас на дне кроме деградации ничего не происходит, в то время как на горе изобретают такое… Говорят боркам такое даже не снится…

Я видел монсов лишь однажды. Не знаю зачем (возможно, просто для того, чтобы иногда менять обстановку), но они построили для себя внизу целую улицу с разнообразными развлечениями. Рестораны, театры, развлекательные центры и т. п. Как-то раз я случайно забрел в тот район. Издалека, но собственными глазами я увидел, как в сверкающее здание входит парочка странно одетых людей. Если не считать одежды, то с виду они походили на обычных людей. Разве что выглядят гораздо лучше – свежее, упитаннее, живее… Вроде того парня с лозунга.

Не знаю почему, но мне вдруг захотелось пойти в то место и еще раз взглянуть на них. Наверное, чтобы убедиться, что люди эти настоящие. И что я тоже могу стать таким же, если…

Я меняю маршрут и направляюсь на улицу монсов.

***

Я вижу ее издалека. Она вся сверкает. Голубые, белые, зеленые огни мерцают по всей улице. До моего уха доносится музыка. Кажется живой оркестр, но могу ошибаться – я никогда не видел, как музыканты играют вживую, только слышал, что у людей с горы есть подобные развлечения. Там, где кончается свет и начинается тень, путь мне преграждает высокий в пять метров забор с заостренными кольями наверху. Справа небольшая калитка, которую кто-то забыл запереть. Навесной замок безжизненно болтается в проушинах, но не защелкнут.

Я прижимаюсь лицом к прутьям и всматриваюсь, что происходит на улице. По всем тротуарам пробегает туда и обратно красный свет. Похоже на красные ковры-дорожки, как в старинных фильмах. С левой стороны, над ближайшим ко мне входом вывеска — «Острые ощущения». Мне думается, что это ресторан, потому что до меня доносится пряный аромат чего-то жаренного. Я в последние дни практически ничего не ел и во рту у меня собираются слюни. С правой стороны над входом написано «Паутина сладострастия». Понятия не имею, что это. У обоих входов стоят люди и оживленно разговаривают, держа в руках бокалы с напитками. Одежда на них сильно отличается от моей. Пестрая, из странного материала, с виду похожего на металл, но движется так же свободно, как обычная ткань. У некоторых на лицах маскарадные маски. И прически у всех какие-то странные – такое ощущение, что их ударило током и волосы, встав дыбом, застыли в смешных положениях.

Аэромобили все прибывают и прибывают. Они приземляются по всей улице. Из них высыпаются люди. Они весело хохочут и, словно бильярдные шары разлетаются по лункам заведений. Аэро на автопилоте взмывают в воздух и отправляются к воздушным стоянкам на крышах.

Вдруг один приземляется совсем рядом со мной. Между «Острыми ощущениями» и «Паутиной сладострастия». Зеленые поблескивающие дверки бесшумно поднимаются, и с одной стороны выбирается наружу мужчина в черном смокинге, а с другой девушка в лиловом вечернем платье. Эти двое гораздо меньше похожи на тех, что я видел до этого. По внешности они больше напоминают обычных людей, но дышат таким же здоровьем, как пестрые.

Мужчина подает руку девушке, и они направляются к ресторану. В какой-то момент девушка оборачивается, и я вижу ее лицо. Все мое тело обдает жаром и сводит судорогой. Руки так крепко сжимают прутья, что они жалобно скрипят. Я знаю, что когда оторву лицо от забора, на нем останутся два вертикальных отпечатка – так сильно я вжался в него. А все потому, что в девушке я узнал Эллу.

Она на секунду замирает и всматривается в темноту. Туда, где стою я.

— Что такое? – спрашивает мужчина.

Голос его тверд и спокоен.

— Ничего, показалось…

Мужчина тоже оборачивается ко мне, секунду вглядывается, а потом говорит:

— Ты просто устала.

— Да, ты прав, пойдем.

И они скрываются за створчатыми дверьми.

Все живое утекает из меня, и я вместе с ним. Я теряю форму и растекаюсь по асфальту жалкой лужей.

Все обман! «Я сама бывшая наркоманка». Лгунья! Наскучили монсы и решила спуститься сюда вниз, чтобы позабавиться… поморочить голову боркам. Поиздеваться… надо мной! И как я раньше не догадался? Она слишком жива, чтобы быть борком. Теплые руки и румянец на щеках. И эти странные часы на руке с голограммой и непонятными иероглифами. Какой же я… Если все обман, то…  Выходит все зря… С иглы нельзя слезть! Две недели страданий. Четырнадцать дней кромешного ада. Триста тридцать шесть часов добровольной жарки на вертеле костра преисподней. И все зря!

Я пытаюсь успокоиться и убеждаю себя, что рано пороть горячку. Надо дождаться момента, когда она выйдет и, взяв врасплох, обрушиться на нее градом вопросов. Дверь же открыта! Мой взгляд падает на двух охранников в черном. Их суровые лица говорят о том, что мне свернут шею раньше, чем я успею задать Элле хоть пару вопросов. Но я не могу уйти без ответов!

В нерешительности и страшных сомнениях я провожу целый час. Вдруг, я вижу Эллу. Она вышла на крыльцо и что-то ищет в сумочке. Одна. Все страхи и сомнения исчезают по мановению шелестящего ветра. Уже через пару секунд я возле Эллы и хватаю ее за руку, будто боюсь, что она убежит. Она поднимает взгляд, и ее красивые овалы от удивления превращаются в круги.

— Майк?!

— Ты из монсов… — скрежещу зубами я. – Все было ложью?!

Она смотрит на меня испуганным, непонимающим взглядом.

— Говори же! – кричу я.

Меня замечает охранник.

— Эй, ты как сюда забрался?! – он подскакивает ко мне, и тяжелая рука ложится мне на плечо.

Элла наконец открывает рот.

— Оставьте его, это мой знакомый.

Хватка тут же слабеет.

— Как скажете, мэм, — он делает шаг в сторону и подозрительно на меня косится.

— Я искал тебя, — я так тороплюсь сказать все, скопившееся у меня в голове за эти две недели, что едва ли можно что-то разобрать – Я завязал. В тот самый день… Скажи же… Это правда? Ты была наркоманкой? Смогу ли я слезть с иглы?

— Майк, я…

Тут выходит мужчина, с которым она прилетела. Уверенной походкой он направляется к нам. Руки его плавно движутся в такт шагам. Брови строго сдвинуты. Взгляд недоуменный и в то же время как будто усмехающийся.

— Все в порядке? —  обращается он к Элле и бросает вопросительный взгляд на охранника. Тот лишь пожимает плечами.

— Да, милый, все хорошо, я сейчас.

Милый равнодушно отворачивается и достает пульт от аэромобиля. Элла снова шарится в сумочке, достает оттуда смятую зеленую бумажку и сует мне в руку.

— Вот держите, — говорит она, и затем еле слышно добавляет, — все правда…

Она отворачивается и встает рядом со своим кавалером. Он обхватывает ее рукой за талию и прижимает к себе.

— Кто это был?

— Человеку совсем есть нечего, мне стало жаль его.

По взгляду охранника я понимаю, что он только и ждет, пока парочка улетит, чтобы сделать из меня отбивную и подать на стол в этом же ресторане. Больше не раздумывая, я спешу во тьму, из которой пришел. Напоследок оборачиваюсь, и мой взгляд встречается с взглядом Эллы. В этот момент я уверяюсь в том, что она сказала правду.

***

Правда… Но какая?! Если она была наркоманкой, значит жила внизу. Я никогда не слышал о том, чтобы монсы употребляли ферсу. Получается она попала наверх уже после.

«…пять лет сидела на игле… Но вот уже полгода, как я свободна», — проносится в моем лихорадочном мозгу. Значит она оказалась наверху лишь полгода назад.

Ладно, пусть это правда. Но как она бросила?

«Скажем так – мне повезло… Хороший человек помог».

В голове появляется картинка, где Элла лежит на операционном столе и из нее с помощью специального прибора выкачивается вся дрянь накопленная годами…

А это значит… что мне никогда не слезть с иглы самому!

***

Я сижу на краю крыши. Холодный ветер шуршит в моих волосах. Воздух наполнен отчаянием. По щекам бегут слезы. В руке у меня дюйм. Тот самый из вентиляции. Я бы мог купить другой на те деньги, что дала мне Элла (та бумажка оказалась десятью долларами), но мне захотелось взять именно тот, который я нарек «последним». Последний дюйм, который решит мою судьбу в ту или иную сторону.

Я сделал свой выбор… Размахнувшись, с остервенением вонзаю шприц в ногу, чтобы было как можно больнее. В вену не колю, так как боюсь, что после долгого воздержания потеряю сознание и упаду с крыши. Сам же усмехаюсь своей мысли —  мне сейчас и жить то не хочется, а я думаю о том, что могу упасть. Инстинкт самосохранения у людей не отнять…

Проходит десять секунд, но я ничего не чувствую. Вынимаю шприц и внимательно всматриваюсь в синее стекло. Внутри пусто. Нет даже мелких капель раствора, которые после использования все равно остаются на стенках. А это значит…

— Марсель! Чертов ты ублюдок! Это же был мой последний… последний дюйм!

Из груди моей рвутся рыдания. Я катаюсь по полу и колочу кулаками по бетонной плите.

— За что?! За что мне все это!

Проходит время. Не знаю сколько, но, кажется, я на крыше уже целую вечность… На улице стало заметно светлее.

Я поднимаюсь на ноги и подхожу к краю. Заглядываю вниз. Лететь не меньше десяти секунд. Если пуститься вниз головой, то скорее всего все закончится мгновенно и я не почувствую боли. Всего лишь шаг и всех мук, как ни бывало.

Я поднимаю правую ногу. Она безжизненно повисает над пропастью. Наклоняюсь вперед…

В этот момент из-за туч выглядывает солнце. Солнце! Небольшой просвет луча, но все же это солнце! И оно светит мне прямо в глаза. Я чувствую его тепло на лице, и это ни с чем несравнимое ощущение.

Моя нога снова на крыше.

Я не могу передать словами то, что чувствую. Это можно сравнить с тем, когда приговоренному к казни, вдруг объявляют помилование. Сколько я уже не ощущал этого тепла? Год? Два? Это воистину прекрасно…

На мгновение я забываю все тяготы. Тяжелую жизнь. Грязную работу за гроши. Несправедливого начальника. Забываю муки, которые пережил за эти две недели. Забываю Эллу.

Я чувствую тепло солнца на своем изможденном лице, и это единственное о чем мне сейчас хочется думать.

Вдруг, на меня находит озарение. Словно луч света только что пробившийся из-за туч рассеял туман в моей голове, и я стал все отчетливо видеть.

Никакие изобретения монсов тут не причем. Дело в нем! Ну, конечно же, как же я раньше не понял? Все дело в том мужчине в черном смокинге!

Любовь! Именно любовь вытащила Эллу из бездны тьмы и отчаяния. Он подобрал ее тут, внизу, поднял на небеса, одарил лаской, заботой и теплом. Вот что сделало ее свободной!

Тучи странным образом рассеиваются, и солнце заливает серую крышу непривычными красками. Все вокруг вмиг преображается и наполняется жизнью. Воздух становится легче. Атмосфера приятнее. Мысли чище. Даже птицы поют, внося свою лепту в этот красочный мир и лаская мой слух.

Ведь есть на свете вещи, которые все еще способны радовать! Для кого-то это любовь. Для кого-то крыша над головой. А для кого обычное солнечное тепло!

Надежда, подобно этому рассвету, снова поднимается из глубин моего существа, и впервые за долгие годы я искренне улыбаюсь.