Родня

Его распухшее лицо было похоже на сгнившую картошку. Он был настолько плох, что даже не смог прикурить. Среди битых чашек я с трудом отыскал целую. Я не видел его пять лет и, наверное, при встрече на улице не узнал бы.

– Мама умерла, – говорю я, – заливая кипятком заварку. – Послезавтра похороны, я всё сделал, просто приходи.

Он подошёл к окну, распахнул закопчённые шторы и не говоря ни слова уставился на пустую осеннюю улицу.

– Она последний год сильно болела, практически не приходила в сознание. Ленка и я – были до конца с ней, жалко, что тебя не было. Она всё забыла. Глупо в общем вышло. Но прошлого не вернуть.

На кухню вплыло существо с голыми ногами, которое вероятно когда-то было симпатичной девушкой, от которой остались лишь обозначенные контуры.

– Вась – эт чо за мудилоло, бля? – спросила она, взобравшись на подоконник.

– Ксюня, детка, доставай мой выходной фрак – маманю едем хоронить! – рассыпающимся голосом сказал он и смешок пробежал по небритому лицу. – Чо, зеньки, свои вылупила, шалава, маманя у меня в ящик сыграла, закопать надо по-человечески – чтоб всё чин-чинарём, правда братиш? – подмигнул он мне глазом, под которым разливался лиловый фингал.

В этот момент мне захотелось выкинуть его из окна, но я сдержался. Горячий чай обжигал губы и язык.

– Знакомься Ксюнь, эт мой младшой братишка – Макс. Макс, эт моя сучка – Ксюня.

– Не называй меня так, дебил.

Я смотрел в его перекошенное лицо и пытался отыскать там человека, который когда-то был моим братом, заменившем мне отца, которого я почти не помнил. Этого человека больше не было – был только след от него, отпечаток, неправильный оттиск, созданный наспех фантом. Хромая судьба вывела его не на те дороги по которым стоило идти. Наркотики, тюрьма, алкоголь, затем снова тюрьма и наркотики – и так, по заданной до бесконечности. Он продал нашу квартиру цыганам, когда влип в очередную мутную историю и задолжал кому-то денег. Мать, с маленькой ещё Ленкой, оказались на улице. Я был тогда далеко и не мог им ничем помочь. Я соврал, мать не простила его.  У него три пулевых, два ножевых и бесчисленное множество телесных. Но он жив, несмотря на то что похож на конструктор, в котором не хватает деталей, причём самых главных, без которых собрать его невозможно.

– Там Ленка, внизу, в машине, если поедешь – то собирайся.

– А Ксюху возьмём с собой, брателло? Только смотри – ни-ни, я же вижу, как ты на неё смотришь. Она у меня сучка знатная – весь район на неё слюной исходит.

То недоразумение, которое он называл Ксюхой улыбнулось, оскалив беззубый рот.

– Зая, я тоже тебя люблю – ты у меня такой – самый-самый!

– Ладно, собирайтесь, я подожду вас в машине.

– А чо брателло, как наследство мамашино делить будем?

– Какое наследство? – меня передёрнуло.

– Ну не знаю, бабло там, какое-нибудь, камни, ещё какая-нибудь херня, которую она хранила на чёрный день. Она же у нас запасливая была. Или вы с Ленком уже всё без старшего братишки подербанили?

Я не выдержал, ударил. Кровь брызнула на прожжённый линолеум. Подруга его как мартышка прыгнула мне на спину. Резким движением я скинул её со спины и ударил ногой в лицо. Я взял брата за шкирку и потащил за собой. Закинул его тело на заднее сиденье машины. Ленка с буксами тронулась, и мы поехали.

– Что с ним, он умер? – спросила Ленка.

– Надеюсь, что нет, мне пришлось немного приложить его – он про маму говорил разные гадости.

Ленка резко ударила по тормозам, и машина с писком остановилась.

– Ты чего?

– Давай выкинем его, прошу тебя или сожжём нафиг, я не простила его, даже сейчас – это чужой человек, он нам не родной.

– Нет, давай, поехали – он брат наш, наша кровь. Он тоже имеет право проститься с матерью, и мы не можем лишить его этой возможности.

– Макс, ты невозможный гуманист. Я ненавижу этого урода. Облила бы его бензином и спалила бы на хрен.

Он начал ворочаться, потом тихо заплакал. Его тело сотрясалось, рассыпаясь на части.

Я его простил и Ленка когда-нибудь поймёт, не всё так просто, хотя и не сложно. Мать умерла и все обиды должны быть похоронены вместе с ней. Закопаны глубоко под землёй.

Закатное небо почернело, осень на полную включила морозилку. Всю дорогу до дома он проплакал. Мы с Ленкой, допёрли до постели исковерканное тело и уложили спать. Брат, нуждался в прощении и любви, хотя и не заслуживал этого. Никто не вправе, выносить обвинительный приговор или оправдательный вердикт – Бог всех рассудит, ведь ему гораздо виднее, чем нам.