Русская весна

Наши мёртвые нас не оставят в беде,

Наши павшие – как часовые,

Отражается небо в лесу, как в воде,

И деревья стоят голубые.

В. С. Высоцкий

 

Вместе с тяжёлыми рифами ранней “Коррозии” погасли вспышки ночного боя. Заглох шум украинских РСЗО, и ещё живой Саня Царев что-то кричал Олегу, но и тогда, на Гостомельском аэродроме и сейчас, во сне, он не мог разобрать ни слова. Вагон качнуло на повороте, и Олег едва не свалился с полки, его мобильник по-прежнему надрывался голосом Борова: “за железной дверью похоронный марш, дьявол пожирает человечий фарш…”. Олег посмотрел на экран. Звонила мама.

– Да, мам, ты чего?
– Ничего, просто, отец просил уточнить – во сколько тебя встречать?
– Мам, я же уже тысячу раз всё объяснял: я приеду ровно в двенадцать, на Курский вокзал, поезд номер 151-298.
– Я помню, но ты же знаешь своего отца… – вздохнула, мама.
Олег знал отца, как собственно, и маму. Естественно она ещё раз хотела услышать его голос, убедиться, что всё нормально и уже завтра её сын будет дома.
– Знаю, мам.
– У тебя всё нормально, Олежек?
– Нормально. Завтра встретимся, поговорим обо всём. Не переживай.
– Нога не болит?
– Не болит.

Тут Олег соврал. Нога жутко ныла. Врач в госпитале сказал, что так и должно быть и будет пару недель. И что в целом ему достаточно повезло, что осколок прошел левее, а то хромать бы ему всю оставшуюся жизнь.

Мама ещё какое-то время говорила о пустяках и хотела, как можно дольше пообщаться с сыном. Он понимал, что будь её воля они говорили бы всё время до прибытия поезда на вокзал. Он вообще не знал, как она отпустит его обратно, когда нога окончательно заживет и ему нужно будет возвращаться в подразделение. Ведь ещё не всё закончено и столько работы предстоит. Комвзвод Прокопенко так и сказал, когда Олега с развороченной ногой тащили к БММшке:

– Соломатин, ты давай, костыль свой лечи и назад – дел тут невпроворот, – и улыбнулся. Так улыбаться мог только он. Одновременно по хищному, по-звериному и как-то по-отечески.

Мама была против, когда Олег решил остаться на сверхсрочную, а отец лишь пожал плечами, мол, твоя жизнь – делай, что хочешь. Его философия была проста – делай, что должен и будь, что будет. И самое главное никогда не жалей о том, что сделал. Олег это хорошо усвоил. И поэтому всё-таки дожал мать, которая грезила, что он вернётся из армии и поступит учиться на юриста. Однако Олег себя юристом не видел, ни адвокатом, ни следаком, ни консультантом в какой-нибудь фирме. Он вообще не знал кем он хотел бы стать, поэтому и в армию пошёл. И не пожалел, здесь всё встало на свои места. Служба Отечеству – это было его призванием. После срочной, сержантская учебка во Пскове, там же и остался служить. Пока не началась война…

Мама давно отключилась, но Олег продолжал смотреть на погасший дисплей смартфона. За окном неслись исконно русские березово-еловые пейзажи, а его впереди ждало две недели отпуска, потом медосмотр в Бурденко и возращение на фронт.

Олег курил тяжело затягиваясь, чуть в стороне от толпы, вывалившей на перрон. Стоянка была пятнадцатиминутная и желающие “надышаться” никотином моментально рассыпались по небольшому полустанку.

Пока Олег валялся в госпитале уже во всю разгулялась весна и чудо как была хороша, как разогретая алкоголем девушка, готовая раздарить своё тепло всем желающим. Странно это и так чудно, казалось, будто и зима эта, которую он встретил на позиции в белорусских лесах, а позже и под Киевом, никогда не закончится. Впрочем, для многих парней она так никогда и не закончилась, в том числе и для Сашки Царёва. Олег вновь вспомнил свой сон и промеж лопаток пробежал неприятный холодок. По ним тогда “укры” работали из всего, что только могло стрелять, однако несмотря на адскую бойню им удалось отстоять аэродром, до прихода подкрепления.

Истлевшая до фильтра сигарета обожгла пальцы, и Олег кинул её в урну. Опираясь на трость он уже было двинул к вагону, когда из гогочущей и шумной толпы отделился парень в хаки с большим рюкзаком наперевес и с такой знакомой и нахальной улыбкой, которая могла быть только у одного человека, которого он знал, но человек этот был мёртв. Олег знал, что группа с которой уходил Саня не вернулась из боя. Комбат сказал, что шансов у них не было никаких. “Укры” вычислили их и взяли в огневой мешок. Погибли все в том бою, впрочем, тело Царёва не нашли и какое-то время он считался пропавшим без вести…

С Царёвым Олег познакомился в сержантской учебке. С Саней трудно было не подружиться. Обольститель всех дам, которые могли только попасться на его пути, поэт и самый большой в мире чудак. Вообще, когда кто-то читал прилюдно стихи, а тем более своего сочинения – это вызывало в Олеге неопределимое чувство “испанского стыда”. Однако, когда Олег почти при первом же знакомстве услышал, как Саня читает стихи, его охватил настоящий восторг. Во-первых, это было искренне, во-вторых действительно неплохо. Олег не очень разбирался в поэзии, предпочитая советскую фантастику, вроде обожаемых им братьев Стругацких, он все же оценил то, что читал Царёв. Это были настоящие стихи, в том понимании Олега, какими он себе их представлял. Читал он тихо, но так, что все слышали и затаив дыхание слушали.

Неонацистов Олег ненавидел всем нутром, как собственно и Саня, который однажды за кружкой пива, так и сказал Олегу:
– Олежа, ты пойми ведь скоро война и нам с тобой нужно будет биться с этой коричневой чумой охватившей Украину и большую часть Европы.
– Санёк, ты говоришь словно политрук из советских фильмов про войну.
– Я говорю так потому что это правда, – после небольшого молчания ответил он. – Знаешь, я много думал и теперь я чётко вижу, что страна наша устоит только если окончательно искоренит этого фашистского детёныша, народившегося в Европе и вскормленного на американских булочках. И наша с тобой задача уничтожить этого выродка.
– Ты поэт, ты по другому чувствуешь, наверное, – после паузы, сказал Олег.
Саня Царёв весело рассмеялся во все свои ослепительные тридцать два зуба.
– Олежек, ты заблуждается, ставя меня в один ряд с Лермонтовым, типа таким современным. Нет. Поэт я в меньшей степени. Я воин, российский солдат, такой же как и ты, такой же как и многие другие пацаны здесь и в других местах, где пойдет наступление. Лирика – это всё напускное, самое главное для меня – это то, чтобы Россия была великой, понимаешь? Только за это и не жалко отдать своей жизни. За что ещё, если не за это, разве за бабки?
Конечно не за бабки Олег пошёл служить на контракт. Если бы он рубился за деньги, то можно было бы смело поступать на какой-нибудь юрфак и ни о чём не париться, но Олег чувствовал, что это не его путь. И то, что тогда ещё в Белоруссии, за два дня до высадки на Гостомельский аэродром говорил Саня на самом деле было Олегу донельзя близко, несмотря на кажущуюся наивность понятия Родина. Именно этой самой Родине он и собирался служить. Олег прекрасно понимал, что в предстоящей войне не всем удастся выйти живыми и не покалеченными, но также он понимал, что это его работа – отдать жизнь за Родину, отдать жизнь за то, чтобы гражданские могли спокойно спать.

Какое-то время Олег стоял, упёршись в трость переваривая увиденное. Может – не может, хотел окрикнуть, но Саня или нет, снова затесался в толпе и Олегу показалось, что он вынырнул у входа в столовку и скрылся за углом здания. Олег позабыв про раненную ногу резко рванул с места и тут же застонав, едва не повалился на полустанок, и только чудом ему удалось сохранить равновесие, но это стоило ему пронзительной боли исходящей от колени и ползущей вверх к паху. Выровняв дыхание Олег, когда стихли болевые пульсации, двинулся в то место, где как ему может только показалось, но он видел своего боевого товарища живым или уже нет, но это было для Олега абсолютно не важно, главное, что он его видел.

Олег завернул за облупившуюся стену, на которой висела выцветшая реклама некогда весьма аппетитно нарисованных явст, коими потчевали в данном заведении. Однако никого за столовой конечно же не было, по крайней мере Сани Царёва живого или восставшего из небытия. Однако чуть поодаль около закрытого киоска Печать Олег увидел неприятную картину. Трое парней уверенно мутузили, втаптывая ногами в асфальт, молодого парнишку, который выставив над головой руки пытался отчаянно защищаться. Конечно Олег не был рыцарем в сияющих доспехах и уж тем более Бэтменом, спасающим всех страждущих мрачного Готэма, однако что-то щёлкнуло внутри, включился какой-то тумблер генерирующий справедливость и пройти мимо он уже не мог. Драться конечно было безумием, но привлечь внимание вполне себе было возможно.

– Эй, парни, вас не слишком много на одного, может разберётесь раз на раз или вообще без кулаков?
Бить прекратили все сразу и озадаченно уставились на Олега.
– Давай, воин, проходи, – сказал невысокий парень в тёмных очках, – здесь всё по совести.

Двое других, в поддержку своего товарища, активно закивали головами.

– Что-то не похоже, он один, вас трое…

– Поверь, ты за такое дерьмо вписываешься… Ты уверен, солдат? – сняв очки и внимательно рассмотрев Олега, спросил парень.

В ответ Олег промолчал, лишь слегка кивнул головой.

– Твое дело, расход, мужики. Но только из уважения к твоей форме, солдат.

 

Олег помог подняться парнишке. Тот все ещё пребывая в шоке был замедленным и явно не верил в происходящее, что участь жертвы его миновала. Он трогал лицо проверяя все ли на месте. Сплюнув сгусток красной кашицы он поднялся и прихрамывая подошёл к Олегу вроде как ещё не веря что спасся. Парню было не больше шестнадцати. Бабье невыразительное лицо с лоснящимися патлами чёрных волос. И вот тут Олег увидел футболку пацана и сразу сообразил за что его били и какой расправе он помешал. На футболке парня красовался принт: Слава Украине, Героям слава!
И все же он протянул парню руку, но тот испуганно глядя на Олега отмахнулся от него и отбежав на безопасное расстояние парень показал Олегу средний палец  и крикнул:

– Убийца, насильник, мразь. Где твоя стиральная машинка, тварина?

В этот момент Олег услышал стальной лязг трогающегося состава. Он приложил максимальное ускорение, но боль в ноге, да и общее расстояние не позволяли ему даже приблизиться к уходящему поезду. Сделав пару болезненных рывков и присев на корточки Олег понял, что на поезд он опоздал.

Ещё несколько минут назад, оживленный перрон, обезлюдел и лишь парочка полицейских, да бродячая собака сонно прогуливались по полустанку. Вот это конечно было мощнейшим попадаловом. Всё сложилось до нельзя хреново и что теперь делать и как быть Олег не знал. Много раз он видел такую ситуацию в кино, но сам оказался в ней впервые.

Первым делом Олег сунулся в кассы, но табличка, висевшая поперек окна, гласила, что кассирша отсутствует. Вспомнил, как такие ситуации разрешались в кино. Обычно главный герой прыгал в такси и пытался догнать поезд на следующей станции, только эту следующую станцию Олег конечно не помнил, а чтобы узнать это требовался человек в кассе, который возможно обладал данной информацией. Да и таксистов что-то вокруг не наблюдалось.
Глубоко затянувшись сигаретой, он огляделся по сторонам: ни ментов, ни бродячей собаки уже не было, а на окошке кассира по-прежнему виднелась, суровая в своей кратности, табличка: перерыв. Вместо бродячих полицейских на перроне материализовалась юная особа женского пола, безутешно смотрящая в сторону ушедшего поезда. На вид ей было не более двадцати, хотя возможно она было Олегу и ровесницей. Олег не верил в любовь с первого взгляда, во всю эту романтическую чушь. Но что-то заставило при виде этой девушки биться его сердце гораздо быстрее.

Девушку звали Аней, как она сообщила Олегу, выстреливая прелестными глазищами из-под чёрной чёлки неряшливо рассыпанной по лбу.  И вот столько песен написаны про женские глаза, но Олегу показалось мало, про глаза, особенно про эти и особенно под этой дурацкой чёлкой. В спонтанную любовь Олег конечно не верил, а вот в химию, которая возникает между людьми определенно. И во что эта химия выльется никогда нельзя предугадать: в любовь, дружбу или просто секс, этого никто не мог сказать, но химию эту между ним и Аней, Олег почувствовал. Словно сверкнула яркая вспышка в разряженном весеннем воздухе на безлюдном перроне, на Богом забытой станции. Так иногда бывает, когда нелепая случайность сводит двух людей вместе.

Аня тоже отстала от поезда и тоже без документов, удостоверяющих личность и билета. А случилось это так. Аня сошла покурить и зашла за столовую, где трое метели одного и Аня не смогла пройти мимо и бросилась на поиски полиции, которой в самой ответственный момент не оказалось. Пока она бегала в поисках людей в погонах, поезд ушёл. Судьба увела куда-то сонных полицейских, а Олег увидел фантом Сани Царёва.

На кассе по-прежнему висела табличка: перерыв, а начальника станции на рабочем месте не было, а без него получить новые билеты или как-то понять, что делать было невозможно. После неопределенных поползновений и нескольких перекуров было решено выдвигаться в сторону всё ещё открытой столовки, единственно функционирующего заведения на станции.

Под стеклом алел винегрет и курица, неясной этимологии отбивная и лепешка, которая должна была быть вроде как из тандыра. Аня взяла винегрет и грушевый компот, а Олег не побрезговал бледной курятиной.

Хозяйка столовки долго и пристально вглядывалась в Олега: в отставленною трость, негнущуюся ногу, камуфляжную куртку с погонами старшего сержанта. Потом она вышла из-за прилавка с начатой бутылкой водки и тремя стаканами. Она подсела к ним за стол и со снайперской целкостью разлила остатки водяры.
– Ты скажи, воин, ты оттуда? – как-то неопределенно качнула она головой, – с хохляндии?
Олег утвердительно кивнул. Аня с явным непониманием зачарованно глядела на происходящее действо.
– Давайте, выпьем за всех павших  на этой войне, да и на всех остальных, которые были тоже. У меня старшой во вторую чеченскую в Гудермесе пал, а младший, – разочаровано махнула она рукой, – и так пропал, как человек, для меня. Вы молодые ещё и не дай Бог вам узнать, когда о живом говорят, как о мёртвом, не дай вам Бог, ребята…

Надежда, баба Надя, рванула к двери и вывесила такую же, написанную от руки табличку, что висела и на окошке кассы: Перерыв. Бессрочный и бесконечный. Под возражение Олега и удивление Ани, Надя достала ещё одну бутылку, раскрыла банку тушёнки и достала несколько непонятно откуда взявшихся пирожных для Ани.
– Вы на поезд, я так скумекала, опоздали, но это ничего – это на самом деле пустяки. Вернётся начальник станции, даст телеграмму, чтобы ваши вещи остались в сохранности и, если все нормально, даст вам билеты на ближайший “скорый” и вы без проблем настигнете свой поезд на ближайшей большой остановке. Такое здесь случается сплошь и рядом.  А пока этого распиздяя нет, давайте посидим ребята. Выпьем!

И выпили. Грани реальности постепенно начали стираться. Олег не мог сказать точно сколько они просидели с Аней в гостях у хозяйки столовой. Два часа или же два дня.
Время текло медленно и вязко, а рассказы Надежды наоборот быстро. И Олег не всегда поспевал за нитью повествования и временем, в котором происходит действие. И скрипучий голос Надежды больше походил не на человеческий голос, а на скрип могильной ограды за которой заросший холм, куда более не придут больше люди, потому что все, кто помнил и любил умершего, сами теперь находились в земле.

– То, что вы сынки там на Украине делаете правильно всё. Не слушайте никого, пиздунов всяких, тут их в тылу хватает, – заплетающимся уже языком говорила Надежда, –  они эти твари все тельцу золотому продались, падлы, им Америка золотые кинула к параше, где они сидели, вот и начался кипишь. За свободу они, видите ли, против войны.  Клоуны, блять, властители дум. Педерасты пассивные, тьфу. Вот те ребятки, которые с тобой там были ведь тоже не за войну? Хотели, наверное, жить, баб ебать, да детишек растить, а не сгинуть где-нибудь под Киевом или Харьковом. Мой старшой Валерка тоже жить хотел, да только никто не спрашивал – позвали и пошёл. Сожгли его черножопые в бэтээре. Вот ведь, как оно сложилось. Воевали с черножопыми, а они теперь вместе с нами Украину освобождают. Аллах Акбар, кричат и русский мир несут. И поэтому считаю, что все не зря, не зря Валерик сгинул…

– В молодости я такой красоткой была, не чета тебе Анечка, не обижайся, но такие как ты мне в рот заглядывали, сигареты прикуривали. Один знакомый одноклассник даже звал в своё время в “Космос” валютной блядью работать. Говорил: “мы с тобой, Надюх, таких баксов настрижём  и тебе и мне на всю оставшуюся жизнь хватит”, а я не поехала.
– Что же так, – вроде как с подковыркой, спросила Аня, –  Может сейчас на Рублёвке бы жила в особняке?
– Это вряд ли, – невозмутимо продолжила Надя, – особого бизнеса мой одноклассник не сколотил, царствие ему небесное, от СПИДа умер в девяносто втором году. Только в Москву я всё же уехала, и история тут была похлеще, чем у какого-нибудь блядского Шекспира.

Ухаживал за мной тут один, ну натурально гусар: выправка, кокарда мусорская и погоны капитанские на бравых плечах. Рыцарь без страха и упрёка, боролся с местной организованной преступностью, такой себе комиссар Катанни. Только что он мне мог предложить, общагу офицерскую, когда сам сынок руководителя Горсиполкома в мою сторону посматривал и облизывается. Только сынок этот в те времена тоже не самый жирный ломоть был.

Сватал за меня Пашка-Терминатор, рэкетир, всю местную общественность в руках держал все ему платили, все в должниках ходили. Вот он и решил расширять сферы влияния и подался в Москву и я вместе с ним. Да только в Москве своих таких героев хватало. Положили его на разборке и меня чуть было с ним за одно не грохнули, пуля лицевой нерв перебила, всю красоту мою мигом перечеркнув.

Да только была я уже Валеркой беременна, вот и вернулась в родные пенаты не солоно хлебавши, как говорится на щите, да ещё и с мальцом. Сынок горкомовский скололся ещё до моего приезда и умер от передозировки, а вот мент мой, Володя, принял меня такую как есть с изувеченной рожей и ребятенком чужим. У него к тому времени своя квартира уже была и зажили мы счастливо, только счастье это длилось не долго. Застрелили его прямо на пороге нашей квартиры, а я уже вторым была рада. Вот как она жизнь бывает бьёт. Только потом и хачики были, которые ножом меня резали… Она ещё долго что-то рассказывала надтреснутым голосом. И этот голос вперемешку со всем: с алкоголем и усталостью смешался у Олега в голове. Вскоре, как в испорченном сигнале поплыла картинка и приглушился звук, вскоре вообще наступила темнота.

Шум боя гремел где-то вдалеке. Где-то били “Грады” и рассекали ночь трассера. Глухо охал “ДШК”. Но это было далеко, словно из прошлого, звук боя на Гостомельском аэродроме, ворвался в мирную картинку настоящего. Саня с ногами забрался на кровать и снова, как живой, в упор смотрел на Олега. Сон это был или явь он никак не мог разобрать.

– Ну что вылупился, как на мертвеца? – усмехнулся Саня. – Живой я брат, так, зацепило слегка. “Укры” проклятые накрыли в зелёнке под Бучей нашу группу. Сначала минами забросали, а потом из пулемётов перекрёстным огнём душить стали.

Олег не мог раскрыть рта. Слова наваливались откуда-то изнутри. Рвались из гортани, но никак не могли просочиться. А Саня тем временем продолжал.

– Боя как такового там не было. Минут пять, не больше. Всех покосило, а я, представь, живой, как ни в чём не бывало, царапина только.

Саня показал на небольшую красную дырочку в голове, чуть выше брови, на которую Олег не сразу обратил внимание. Потом Саня толкнул кулаком Олега в плечо и расхохотался своим звонким смехом. Олег тоже начал было улыбаться, пока не увидел у Сани выходное отверстие на макушке с запёкшейся кровью и остатками мозгов. И тогда он всё понял и захотелось закричать во всё горло, что было воздуху в лёгких, да только крик вырвавшись изо рта затерялся в жестяном перестуке колёс и стонущем Александре Васильеве, который никак не мог дожевать свой Орбит без сахара. Он увидел лицо Ани, встревоженное его диким воплем.

– Плохой сон?

– Да.

– Ты меня напугал.

– Прости, что-то в последнее время чертовщина одна сниться.

– Наверное это из-за войны. Я слышала, что люди вернувшиеся с войны, долго и тяжело адаптируются к мирной жизни.

– Да, наверное, только я ещё не вернулся с войны, фактически я всё ещё на ней. Вот полечу костыль и снова в бой.

Олег жадно выхлебал остатки воды из бутылки и огляделся по сторонам. Вокруг них никого не было и судя по тишине, в вагоне они ехали одни. За окном расчерченным дождём проплывали обычные среднерусские пейзажи.

– Не помню ни хрена, перебрал я вчера. Как мы здесь?

– Надежда Викторовна, разыскала начальника станции, рассказала про нашу с тобой неприятность и уговорила нам помочь. А Семён Михайлович оказался порядочным человеком. Вник во всё и пошёл нам на встречу. Остановил пустой поезд, следующий с ремонтной базы ровно до той станции, где будет двухчасовая остановка у нашего поезда.

Аня улыбалась солнечно и красиво. И сама она вся сияла несмотря на весеннюю слякоть за окном было что-то в ней, для Олега, родное и близкое. То чего он никогда не видел ни в Маринке, ни в Наташке, ни в других менее значимых в его жизни девушках. Не было в них этого сияния, словно бы от Богородицы на иконах. И тут ему вспомнился Саня Царёв с простреленной башкой и Олега замутило. Жгучая кислота встрясённая набравшим ход составом просилась наружу. Он боялся, что блеванёт прямо сейчас перед Аней. Олег вскочил было, бросившись к сортиру, но тошнота мгновенно отошла.

-Ты чего вскочил? – встревожилась Аня.

– Плохо со вчерашнего, думал вывернет, отпустило вроде.

– Давай я тебе чай заварю крепкий и дошик.

– Откуда такая роскошь?

– Надежда Викторовна дала нам в дорогу небольшой провиант. Она сказала, что для тебя она всё сделает. Что на таких парнях как ты наша Родина держится.

– Это она конечно загнула, таких парней до хрена и больше, да и вообще она мне показалась немного тронутой.

– Зря ты так, а как же Саня Царёв?

При упоминании Сани, у Олега пошла кругом голова и едва не подкосились ноги и он подумал, что всё происходящее с ним это бесконечный сон. Из которого он уже никогда не выберется. И он как Дейл Купер навсегда останется за красными шторами Чёрного вигвама. Так же и он навсегда теперь заключён в чей-то сон, может этой девочки, а может Сани Царёва и теперь навеки обречён трястись по железнодорожным вагонам.

– Откуда ты знаешь про Саню?

– Так ты про этого Царёва только вчера и болтал, как напился. Что друг твой самый лучший, что погиб он под Киевом. Что ты отомстишь вонючим “украм” за своего товарища.

Олег ничего такого не помнил. Ни разговоров, ни обещаний. Вечер вчерашний для него окончательно и бесповоротно погас с последней выпитой рюмкой.

– Так и есть. Саня, мой хороший друг, погиб. И конечно по мере возможностей я буду за него мстить.

– Но ведь месть только порождает насилие. Так нельзя

– Месть – это не насилие – это повод для него. Так всегда бывает, сначала ты дерёшься за Родину, а потом за всех погибших товарищей, счёт которым ты уже устал вести.

Аня сходила, заварила суп и чай и пустой плацкартный вагон наполнился аппетитными запахами. Не без удовольствия Олег заглотил быстрорастворимую лапшу и обжигающе горячий крепкий чай. И как-то отлегло, стало легче и больше Олега не тянуло блевать от монотонного перестука колёс.

Что кроется за этой хрупкой девочкой, за её улыбкой? Кто она для него на этом пути, ангел-хранитель, посланный небом или же хитрый демон Лилит облечённый в хрупкое обличие юной девушки, вечной странницы, вавилонской блудницы. Обо всём этом Олег размышлял пока перемалывал приготовленную Аней нехитрую снедь, так заботливо воздаренную Надеждой Викторовной.

Пряди тёмных волос спадали на глаза, и Аня их постоянно смахивала резким движением руки. В основном она смотрела в окно, за которым среди тьмы изредка мелькали жёлтые точки проносящихся мимо станционных фонарей. Было в ней в этот момент, как показалось Олегу что-то ведьмовское, нечеловеческое, что-то древнее притаилось в её глазах, которые ещё недавно казались ему по-детски чистыми и невинными. И вновь его мысли проскользили в направлении того зачем всё-таки так ловко их переплела судьба и насколько это всё было случайно. Насколько вообще всё в этом мире случайно или же наоборот все закономерности где-то прописаны у кого-то в рабочей таблице в каком-нибудь Эксэле. Вот и он, и Анечка, и Саня Царёв, уже вычеркнутый из книги живых, как-то оказались переплетены в этой чудной программе у того, кто за всё это дело отвечает.

– Что-то ты загрустила, Анют? – расправившись с едой довольно икнул Олег.

– Не знаю, – пожала она плечами и наконец-то вновь улыбнулась и лицо её вновь приобрело узнаваемые милые черты. – Вот вглядываюсь в эту тьмищу и думаю, что там за ней, понимаешь?

– Если честно, то не совсем.

– Ну как тебе сказать, вот с одной стороны тьма, бездна. Но это только на первый взгляд, а если в неё вглядеться, то можно увидеть второй план, деревья, поля, дома и в этих домах люди, и у людей этих своя жизнь, в которой нет совершенно никакого дела до меня или же тебя, но так или иначе мы с ними в один, вот этот самый момент, пересеклись. Мы проехали мимо их дома, видели огни квартиры этих людей, а они видели несущийся наш поезд. То есть в одной точке координат, в этой вселенной, наши прямые так или иначе пересеклись. Это как у Лобачевского понимаешь? – В глазах у Ани плясали маленькие огонёчки непонятного огня и то ли это были отблески огней, проносившихся за окном, толи остатки алкоголя. Говорила она сейчас все эти слова как-то заворожённо, словно во хмелю.

– Извини, не хочу тебе показаться тупым солдафоном, но как-то вся эта философия мимо меня. На войне философия одна: выжить и выполнить поставленную перед тобой задачу. Вот Саня, товарищ мой, он любил такие мыслишки разгонять по черепу. Я думаю вы бы нашли с ним общий язык. Знаешь, вот ты говорила про бездну, и я вспомнил, как он сказал мне однажды, уже после Гостомеля. Чем больше ты начинаешь всматриваться в бездну, тем больше бездна начинает всматриваться в тебя.

– Это знаменитая цитата Фридриха Ницше.

Дальше повисла неприятная пауза, которую они не нашлись чем заполнить, и Аня вновь стала смотреть в окно, что-то выискивая в своей или чужой бездне, а Олег решил выйти перекурить в тамбур.

Поезд набрал быстрый ход и поэтому тамбур хорошенько потряхивало. Так что Олегу пришлось крепко ухватится за поручень и держаться. Вместо одной он выкурил две. В голове хаотично проносились мысли. Что будет после того как они догонят свой поезд? Благополучно расползутся по своим углам и никогда уже не вспомнят друг об друге или что? Что ждёт их дальше?  Окурок начал обжигать пальцы, и Олег стряхнул его вместе с пеплом между стучащим внизу железом.

Когда Олег вернулся Аня уже лежала, прикрывшись белой проштампованной простынкой и загадочно улыбалась. По очертаниям, проступавшим из-под простыни Олег понял, что под ней Аня совершенно голая. И он снова обратил внимание на черты её лица, они изменились или в силу полумрака сместилась перспектива и экспозиция казалась ему мрачноватой, то ли всё         ещё давало знать о себе похмелье, ему казалось, что лежит, натянув на себя простынку и манит его к себе, ведьма. Реальность и где эта реальность он никак не мог понять, да и не хотел разбираться. Случайная встреча с юной и красивой девушкой после лечения в госпитале и тяжёлых боёв – ему нравился такой расклад дел, чем бы он не обернулся.

Аня спустила простыню, которая медленно сползла на пол, обнажив небольшие девичьи ещё груди, не знавшие ни родов, ни кормления, ни засаленных рук бесконечно проплывающей биомассы. Тело её манило Олега, впрочем, сопротивляться он и не собирался. Ему просто стало хорошо и он чувствовал, что Ане тоже хорошо. Язык тела зачастую вполне более точно отвечал на поставленные вопросы, чем разум. Тело её двигалось податливо и страстно разжигая в самом Олеге дремавшую долгое время страсть и он охотно отдавался этому жару подливая в полыхающий костёр всё больше и больше топлива…

Когда под звук “Моторокера” Олег разлепил глаза было уже утро, так по крайней мере ему казалось. Впрочем, времени он давно уже потерял счёт. С таким же успехом это мог быть полдень следующего дня. “Коррозия” стихла и мощные рифы утонули в будничной жизни поезда.

Вторглись следом за осязанием и запахи заварной еды, растворимого кофе. Олег посмотрел на смартфон, пропущенный от мамы. С мамой сейчас разговаривать совершенно не хотелось. Кто-то торопился к туалету, кто-то шёл со стаканами кипятка. Со всех сторон раздавался гомон и смех. И всё окончательно смешалось, когда Олег понял, что проснулся на своём месте, на котором ехал, до всей этой катавасии с опозданием на поезд. Его вещмешок, лежал в нише под верхом, напротив него всё так же, как и сутки назад лыбился татарин, пытавший его постоянно, дадут ли ему за участие в боевых действиях новый “Патрик”?

Только нигде не было Ани и не было даже намёка на прошедшие приключения. Неужели ему всё это приснилось? Возможно всё это из-за контузии конечно, подумал Олег. Разум словно бы выключился и его сознание, воспалённое всеми предыдущими событиями и выдало такую вот галлюцинацию и не было ничего: ни Надежды Викторовны, ни Ани, ничего этого не было и всё это время он мирно спал на своей полке пока в очередной раз мощные рифы “Коррозии металла” не разбудили его.

После того как удалось взять себя в руки у Олега было желание пробежаться по всем вагонам в поисках Ани. Только он знал, что её там не было сейчас, а может и никогда не было. Возможно Аня и вообще весь вчерашний день – это лишь последствия контузии.

Бренча, колёса уводили поезд в синюю даль за которой расстилалось московское небо и бесконечность. Где-то там далеко он Олег был солдатом российской армии, который доблестно воевал на Украине, а в какой-то не столь отдалённой вселенной он был всего лишь инвалидом, никому не нужным. И вот где-то среди этих сущностей проросла и разродилась эта железнодорожная баллада о пропащем солдате, его погибшем друге и очаровательной девушке…

Москва была как всегда узнаваема своей прелестной суетой, по которой Олег успел соскучиться, хотя, казалось бы, в рамках полномасштабного наступления суеты хватало, только то война, а то мирная жизнь, кайфовая и беззаботная. Здесь на вокзале суета была частью давно налаженной жизни, а там на войне – это было частью смерти.

Олег видел переминающуюся с ноги на ногу маму, которая как ему показалось стала очень старой, и папу, как всегда вытянутого в струнку. И конечно же Алёнку, младшую сестричку. И вроде бы не было никаких снов: ни страшных, ни пустых. Безразличное весеннее небо, повисшее над площадью Трёх вокзалов хмуро и уныло взирало на прибывающих в столицу людей, изредка подмигивая неярким прищуром солнечных бликов.

И что ни говори, а всё-таки весна и ничего с этим не сделаешь, забывается начисто, что где-то там война и смерть. Где-то погибают товарищи, а погибшие уже давно захоронены в малых и больших городах нашей необъятной Родины, той единственной и неповторимой, за которую Олег обещался и самому себе, и присяге воевать. Как говорил Саня Царёв, Родина – это не коробок спичек, братан, её нельзя спалить за раз и взять другой. Она может быть только одна, на всю оставшуюся жизнь.

Мама густо напомаженной щекой крепко прижалась к лицу, Алёнка весело ткнулась головой в живот, батя, сверкнув слезой, стукнул его кулаком по плечу. И они все понимают, что это только мгновение этой весны, лишь миг. Скоро он вновь отправится на фронт и возможно не будет больше этой встречи, а будет только вечность, будет только бесконечный сон, льющийся через погасшее сознание. И родным останется от него лишь эта весна на площади Трёх вокзалов под этим хмурым небом.

Уже уходя с перрона Олег увидел Саню Царёва, по-гражданке, улыбающегося во все тридцать два зуба. Он махал рукой и что-то кричал, но только и тогда на Гостомельском аэродроме, и сейчас Олег не мог разобрать ни слова…