Сантехник Башмаков

Сантехник Башмаков

Иван скомкал пропитанный жиром бумажный кулек, обтер сальные пальцы розоватой салфеткой и сытно рыгнув, полез в карман за папиросой.

– Спасибо за беляши, Маша.

Громко выдохнув табачный дым, проговорил он довольно, поглядывая на полную женщину в белом, несвежем халате.

– А Курбатову передай, что в беляши, кроме жареного лука, еще и мясца бы положить не мешало. Доиграется жучило. Закроют вашу кафешку к чертям собачьим. Как пить дать закроют.

Маша поднялась с ящика (здесь, на заднем дворе кафе «Бригантина» их было не меряно) и направляясь к двери спросила, как бы промежду прочим.

– Ты как, сегодня придешь, аль нет?

Мужик глянул на часы, потом посмотрел на нее, и тоже поднимаясь,  неуверенно бросил.

– Хрен его знает. У меня в три, дробь один по Бакинских комиссаров, опять  засор. Могу и до ночи проковыряться. Там лежак совсем никуда. Контр уклон, ****ь…Я уже жаловаться устал. Ленинский проспект, Центральный Дом Туриста в двух шагах, а здесь такая вонь. Перед иностранцами неудобно.

– Надумаешь, приходи. Мне вчера , Курбатов кстати, рубец почти задаром отдал. Килограмма на три потянет, кусок-то. С самого утра на маленьком газу томится. С чесноком, с перцем, с укропчиком…Приходи, мне одной не одолеть.

Женщина улыбнулась и повесив на шею полотенце, вошла в кафе.

– Как пойдет…

Иван вытащил из-под стола тяжелую, забитую инструментом дерматиновую сумку, расплющил окурок о старую, рассохшуюся колоду, и выйдя из-под навеса, невольно зажмурился.

Солнце накрепко прилипло к крыше соседнего дома и жарило со всей дури.

– Ну и жарища. Африка!

Иван сплюнул под ноги вязкой слюной и разбрасывая тяжелыми ботинками пыльный тополиный пух, забытый дворниками по вдоль бордюрного камня, направился к длинному много подъездному девятиэтажному дому.

– Привет Башмаков.

Народный артист, фамилию которого Иван постоянно забывал, слегка приподнял зад, расплющенный о притулившуюся в тени кустов скамейку и даже пару раз, махнул светло-бежевой в дырочку шляпой. Похоже на этом близость к народу у народного артиста и заканчивалась: блеклые, выпуклые глаза его равнодушно скользнули по нелепой, долговязо – сутулой фигуре Ивана и вновь вернулись к затертой газете.

– Здравствуйте.

Сантехник улыбнулся и пройдя через арку подошел к обитой жестью подвальной двери.

«Ключи от подвала хранятся у гл. инженера ДЭЗ№9 тов. Чумаченко А.А. и сантехника тов. Башмакова И.П.»

Иван удивленно прочитал надпись, нанесенную на жесть через трафарет, потрогал пальцем липкую пока еще красную краску,  хмыкнул и  сняв с засова ржавый никогда не закрывающийся замок,  пригнувшись, вошел в подвал.

– Небось, начальство с проверкой ожидается.…Ишь, засуетились, «ключи от подвала»…Тоже мне…

***

В этой части дома, подвал был относительно сухой. Дерьмо,(следы последнего  крупного засора)  или фекалии, как красиво выразился на последнем собрании начальник ДЭЗ, высохло,  отслоилось от бетонного пола крупными шуршащими чешуйками и хрустело под ногами с вафельным шорохом.

В углу на невесть, как и когда появившемся здесь круглом, с гнутыми ножками  столе, стоял самый настоящий несгораемый шкаф. На сейфе, свесив длинный голый хвост, сидела крупная крыса и блестящими бусинами глаз таращилась на подошедшего Ивана.

Сантехник прогнал крысу, громко шлепнув в ладоши.

— Вот наглая тварь. Того и гляди на шею бросится…

Он подошел к столу,  крутанул блестящую ручку сейфа и с трудом потянул на себя его дверцу.

В сейфе,  кроме резиновых сапог, сменных, промасленных штанов  и аккуратно свернутого прорезиненного плаща ,стояла большая бутылка темно-зеленого стекла с портвейном.  Граненый стакан донышком вверх стоял рядом. На донышке стакана –карамелька. Надо полагать закус.

Башмаков неторопливо  переоделся, переобулся, накинул на плечи плащ и так же не спеша наполнил стакан. Он вообще внешне казался неуклюже – неторопливым, хотя в его неторопливости прослеживался огромный профессиональный и жизненный опыт.

Наверняка каждому из нас хоть раз в жизни, да и встречался такой, внешне нелепый, недалекий, как бы даже малость недоразвитый,  человек, которого так и подмывает  небрежно  пошлепать по щеке, потрепать по подбородку, или хотя бы снисходительно угощая сигареткой,  спросить с умным видом: – Ну как там оно, село – то нынешнее, стоит?

После чего, уже не оборачиваясь,  уйти прочь, с трудом сдерживая пренебрежительную ухмылку не догадываясь даже, что у  недотепы этого, за душой два высших образования, или как минимум золотые руки настоящего  русского мастерового.

Закусив сладкий портвейн сладкой же карамелькой, Иван закрыл сейф и закурив,  направился к дверному проему, ведущему в подвал под следующим подъездом.

…Из-под тяжелой чугунной заслонки ревизии, судя по большой луже уже довольно давно, сочилась темно-коричневая, отвратно-вонючая жижа. Казалось,  что лежак канализации вот-вот не выдержит давления, трубу прорвет во всех ее сочлениях и канализационные воды со всего этого, тринадцати подъездного, девятиэтажного дома свободно  ринутся наружу.

– Ну значит точно засор.- Иван недовольно сплюнул,  и наклонился над сумкой с инструментом отыскивая разводной ключ.

***

– …Ваня. Там тебя на кухне уже часа два какой-то хмырь дожидается. Похоже из иностранцев…

Увидев выходящего из лифта сантехника, беззубо зашепелявил куривший на лестничной клетке сосед Башмакова по коммуналке – Лев Львович Бык. Был он по обыкновению пьян и печален. На ярко-красных мокрых губах его прилипший  табак дешевых сигарет казался неприятной коростой.

– Ты знаешь Ваня,- Старик прикурил новую сигарету, а недокуренную, послюнявленную и рваную,  выбросил в проем мусоропровода.

– Я к ему с портвешком, как к человеку – не хочет.  С водкой, ну той, из твоего холодильника, опять ноль внимания. Ну а коньяков у меня сроду не бывало. У меня от коньяка с детства изжога.…Только содой  и спасался.

Старик в пьяном недоумении развел руками и вдруг поморщившись, принюхался.

– Что дядя Лева, вонько?- Иван хохотнул коротко и озлобленно.

– Меня сегодня на засоре мало,  что с ног дерьмом не сбило. Пробка в лежаке… А дело к вечеру, жильцов в доме полно, и все как один в душ прутся, посуду моют.  Какая-то сволочь из третьего подъезда в унитаз женские панталоны с начесом пристроила. Знал бы кто, руки бы повыдергивал.

Он недовольно буркнул что-то, похоже, даже сматерился и устало сгорбившись,  поплелся к двери.

– Ваня, ты все ж таки ополоснись  как-никак: эти нынешние иностранцы народ избалованный, сам знаешь, что русскому самый цымус, то немцу смерть.

– Я б не догадался…- Отмахнулся Иван и вошел в квартиру.

***

Прошу прощенья, я скоро.- Проговорил он громко, обращаясь к силуэту, еле заметному сквозь матовое стекло кухонной двери.

– Ничего, ничего господин Башмаков, я подожду.

Голос за дверью показался сантехнику очень значительным.

– Да, да…Я скоро.

***

– Ну и… – Иван набрал в чайник свежей воды и поставил его на газ

– Вы уж не обижайтесь, что принимаю вас здесь, на кухне, но в моей комнате  сам черт ногу сломит. Я обычно гостей в дом не вожу.

Он помолчал, краем глаза заметив сквозь стекло двери неверное покачивание соседского силуэта.

– Так я все-таки не догнал, что вас привело ко мне, да и  кстати, как к вам обращаться, по имени или еще как?

Башмаков опустился на табурет рядом с газовой плитой и наверно в первый  раз внимательно и открыто рассмотрел своего гостя.

– Имя мое Мишель Больжак и обращаться ко мне учитывая мой возраст можно запросто: Мишель.  Я  к вам собственно по поручению  юридической фирмы доктора права Роланда Глибернава. Вот его визитная карточка. Прошу вас.

Больжак  приподнялся и положил на угол стола небольшой прямоугольник плотного белого картона с золоченой каймой.

« Dr. Roland GIEBENRATH
14 qui Kleber F-67000 Strasbourg»

– И какое отношение ко мне имеет ваш доктор Роланд?

Иван разлил чай по стаканам тонкого стекла.  Поставил их в потемневшего метала подстаканники,  и один из них пододвинул к французу.

– Прошу прощенья, что в подстаканниках. Привычка. Мама приучила. Она у меня долгое время на железной дороге проводницей проработала.

– Это ничего.

Мишель улыбнулся, кивнул головой с редкими светлыми волосами, сквозь которые просвечивала розоватая кожа, и сделал большой глоток.

– По выражению его лица Башмаков понял, что Больжак обжегся, и обжегся довольно сильно, но то ли он по жизни был довольно упрямым, то ли именно сейчас, и именно перед Иваном не хотел показывать своего конфуза.

– Итак, – молодой человек развернул конфету, внимательно рассмотрел нарисованную на обертке белку,  и только после этого бросив конфету в рот,  продолжил.

– В труднодоступном скалистом районе Франции находится прекрасный замок Шато де Бульон. По-моему 17 века, очень вкусные конфеты, разрешите еще одну?

– Да за ради Бога.

Иван пододвинул к Мишелю плетеную из проволоки конфетчицу,  и слегка отодвинувшись от стола,  закурил.  Он курил и слушал россказни молодого юриста, и хотя тот говорил почти без акцента,  рассказ его был на удивления скучен и безлик. Казалось, что все рассказанное Ивану Больжаком, француз прочитал только-то в отрывном календаре.

…-Часть замка сегодня занимает музей, часть –гостиница, а вот  во флигеле, специально оборудованным для этого,   находится питомник, в котором содержат хищных птиц.  Соколы, беркуты, орлы, еще какие-то птицы.…Когда-то только представители знати использовали таких птиц во время охоты, а сейчас  это удовольствие доступно для любого. В основном конечно для туристов. Для них  регулярно проводят шоу с прирученными птицами, охота на лис, кроликов, куропаток…

– Ну а мне – то это зачем знать?

Башмаков разогнал рукой сигаретный дым.

– Я охоту никогда не любил. Да что – там не любил: я ружья в руках ни разу не держал. Отец, тот на войне снайпером был, а и то охоту не терпел, а я тем более…Я крови не люблю…

Больжак внимательно выслушал Ивана, слопал,  уже всухомятку  еще одну Белочку и довольно улыбнувшись, бросил:- Владелица питомника охотничьих птиц, ваша сестра.

Сестра!? – Башмаков замер, выпучив глаза, грохнул всей пятерней  по столу и рассмеялся, в голос, до слез,  вспугнув подслушивающего за дверью соседа.

– Какая сестра, о чем вы?

Слегка успокоившись,  простонал сантехник.

-Отец после войны,  в Туруханском крае по 58 статье девять лет чалился. Вон с соседом нашим, с Львом Львовичем на одной шконке спал. Отец раньше его вышел, а Бык только через год к нам в гости приехал. Да так и прижился и лишь при Хрущеве прописку выправил.…А  маму мою, отец со станции Тайга  привез, из вольно поселенок  она была, мама-то моя. А потом я родился, один единственный ребенок у Башмакова Петра Александровича и Башмаковой, в девичестве Астаповой  Елены Леонидовны. Мне не верите,  так вон у соседа спросите, что у двери топчется, он соврать не даст…

Так что ошиблись вы, месье Больжак . Ошиблись.

– Нет, не ошиблись. На скулах молодого француза проступил бледный румянец.

-Контора доктора Роланда Глибернава ошибок не допускает…

– Скажите господин Башмаков, у вашего отца были татуировки?

…- Да. Была, вернее были.…Одна на предплечье, лагерная №8973В. Отец рассказывал, что его из концлагеря на каменноугольный карьер возле города Мец  в конце сорок третьего перевели, вот тогда-то к номеру еще и букву добавили.

А вторая.…Вторая на указательном пальце. На сгибе. Всего три буквы. СОС.

-Буквы русского алфавита?

Француз отложил конфету и подался вперед.

– Нет.- Признался Иван и снова закурил.

– Я спрашивал у него, что это за «сос»  такой, а он только отшучивался. Мол, когда стреляешь, то буквы эти помогают сосредотачиваться. Врал, похоже…

– Эти буквы, инициалы его дочери, вашей старшей сестры.

Больжак  взял визитную карточку и на обороте написал Syuzanna Olivi  Savar. – SOS.

– Сюзана Оливи Савар, вот так примерно звучат ее имя и фамилия на русском языке.

– Допустим эта ваша Сюзана и сестра мне, хотя ее фамилия не слишком похожа на Башмакову и что с того? Мне, что теперь, от счастья прыгать? Мне этой осенью полтинник исполнится. Я уже тридцать лет,  как отца похоронил, а четыре,  как маму. Оба сейчас на Востряковском кладбище, рядышком, недавно оградку подкрашивал. А вы мне про какую-то сестру, да про замки с ловчими птицами мозги парите.

Сантехник поднялся устало и вновь поставил чайник на плиту.

– Я не знаю, как вы, Мишель, а я сегодня вымотался, как сволочь.  Да и время уже далеко не детское: второй час ночи. Хотите я вам здесь постелю? На раскладушке? А что, тоже небось устали меня ожидая…Да и с такси в это время проблемки. А район у нас не самый спокойный. Университет Дружбы Народов в двух остановках, так что шлюхи, наркотики: всего вдоволь. Оставайтесь.  А утром я вас  чаем напою, да и  на троллейбус посажу.

– Спасибо за предложение, но до гостиницы мне от вас всего пять минут пешком.  Так что доберусь, как-нибудь. Но вы меня недослушали, Иван Петрович. В конце мая этого года, умерла мать Сюзаны Савар, вашей сестры. При вскрытии завещания оказалось, что в нем упоминается  ваш отец, поисками которого мы и занимались все последнее время. Последняя воля Марии Савар, официально оформленная в конторе доктора Роланда Глибернава еще в 1999 году, однозначно рекомендует вам, Иван Петрович Башмаков, как единственному прямому наследнику Петра Александровича Башмакова, поездку в Шато де Бульон.

За дверью кухни послышался приглушенный кашель соседа.

– Да куда я прости Господи поеду!? Как!?

Иван перекрыл газ, но к чайнику даже и не притронулся.

– У меня отпуск зимой, да и к тому же ехать туда паспорта нашего недостаточно будет. А никаких других документов у меня нет.

– А вот это уже наши проблемы.

Мишель с сожалением посмотрел на последнюю «Белочку» в конфетчице и, пожав руку оторопевшему Ивану,   вышел.

***

Иван стоял на верхней площадке высокой башни сложенной из серого тронутого блеклым лишайником камня и смотрел вниз.

Удивительно, но восторг,  вызванный  видами отвесных скал,  поросших лесом гор окружающих замок, крепостные стены увитые лианами плюща и одичавшего винограда, довольно быстро прошел, уступив место глухому все возрастающему недовольству.

Все казалось Ивану каким-то ненастоящим, бутафорским. Будь-то розы, высаженные вдоль стен ратуши и цветущие темно-багровыми шапками, чей приторно-сладкий аромат казалось, заполнял собой все окружающее пространство, или ступени в замке,  столь отполированные временем и подошвами прежних хозяев , что казались лощеными и к ним отчего-то отчаянно хотелось прижаться щекой.

Но особенно раздражал Башмакова лес, окружающий замок.

Кто его знает, сколько усилий и поколений  лесников было положено ради внешнего вида этого леса, но особенно отсюда, сверху было хорошо видно, что деревья,  несмотря на свой почтенный возраст и необъятные стволы растут в каком-то, чуть ли не шахматном порядке. А тропинки, светло-желтые и аккуратные, словно посыпанные просеянным кварцевым песочком, напоминают скорее пляж, нежели обыкновенные лесные дорожки.

Внизу, за крепостной стеной, за  рвом заполненным затхлой цветущей водой, на небольшом холме, на котором сходились почти все лесные тропинки,  Сюзанна в окружении галдящих туристов поднимала на крыло большого старого орла. Даже отсюда Башмакову было отчетливо видно,  что ее правая рука,  держащая тяжелую птицу в кожаном колпачке на голове, подрагивала от напряжения.

Но вот, наконец, сестра сняла с головы птицы колпачок,  и орел широко и вольготно взмахнул крыльями и слегка присев,  взлетел. Туристы громко захлопали и в ладоши, защелкали фотоаппаратами. Сделав большой круг над холмом,  словно нарочито позируя людям с фотокамерами, птица прокричала громко и гортанно и резко взмыв вверх, скрылась за кронами деревьев.

Иван невольно засмотрелся на плавный и вольный полет этой большой и мощной птицы. Набрав высоту, орел поймал воздух,  и широко распахнув крылья начал парить над лесом, с каждым разом забирая все дальше и дальше к северу. Неожиданно старая птица крикнула, но уже совсем иначе, чем обычно и, сложив крылья,  камнем кинулась вниз, что бы через мгновенье вновь появиться над лесом, но уже с большим, безвольно повисшим в ее когтистых лапах кроликом.

Бросив до фильтра выкуренную сигарету в небольшую стилизованную под старину пепельницу, Иван, сморщившись, направился к старинной винтовой лестнице.

***

…Во флигеле было почти также зябко и неуютно, как и в самом замке. На улице было гораздо теплей,  чем в этих каменных, метровой толщины стенах.

Башмаков разжег огонь в камине, и отодвинув в сторону стеклянный экран, опустился на большой и неудобный, старинный  стул из  резного дерева, в очередной раз поражаясь  его неудобству. У него дома, там, в Москве , был примерно такой же жесткий и неудобный венский стул, хотя и попроще, без резьбы. На нем сейчас стоит магнитола. Там, в Москве…

Он смотрел на огонь, лениво облизывающий большие ольховые поленья, вдыхал теплый волглый воздух пропитанный запахами вековой плесени, подгнивающей половой доски, ольхового дымка и чуть – чуть заметной горчинкой  лежалой ваты, которой были забиты многочисленные охотничьи трофеи, кабаньи и лосиные головы, развешанные по стенам зала. В дальнем темном углу, по обе стороны книжного шкафа, стояли рыцарские доспехи и иногда наиболее яркие всполохи огня бордовыми зигзагами отражались на отполированном металле.

Иван смотрел на огонь, может быть даже и дремал с открытыми глазами,  и словно в неверной, меняющей очертания и размеры раме дрожащего пламени,  мерещилась ему  Маша, полноватая, по обычаю  ожидающая какого-то, пусть небольшого, но чуда, в белом несвежем халате и с таким же несвежим вафельным полотенцем  на округлом плече. А еще видел он своего отца, как всегда пьяного, с глазами полными беспричинной ненависти и к жене своей, Ленке (иначе он и не называл ее никогда), и к сыну Ивану, хотя тот и был похож на него как две капли росы.

Перед самой смертью, в сердце отца что-то начало меняться, пить он почти совсем перестал и все время пытался поговорить с сыном по душам, но было уже поздно, двадцатилетний Иван ничего забывать, прощать  не собирался, да и не смог бы, пожалуй. Уж очень любил он маму свою,  рано увядшую, но, несмотря на почти ежедневные пьянки мужа, веселую, улыбчивую  женщину. Повзрослев, сын понял, скорее даже почувствовал, что  она не бросала своего Петра Александровича не из огромной всепрощающей любви (хотя был уверен,  что мужа  мама любила), и не из страха Божия перед разводом, чем частенько объясняются терпеливость венчанных в церкви супругов, и даже не из боязни остаться одной с ребенком на руках.

Нет.

Благодарность и только благодарность человека долгое время прожившего  в глуши, в бараке у станции Тайга, среди уголовников и бывших каторжан, человека уже не надеявшегося увидеть хоть какой-то просвет в чугунной, свинцовой серости своего бытия  и вдруг оказавшегося в столице, в огромном и светлом городе, в совсем ином, бесконечно счастливом  мире.

…Полено треснуло  длинным, шершавым звуком, Иван встрепенулся, и морок воспоминаний рассеялся.

Башмаков закурил, бездумно поглядывая,  как табачный дым нехотя уплывает в каминный зев.

На толстой кедром облицованной каминной доске рядом с тяжелым бронзовым подсвечником стоит небольшая убранная в стекло фотография отца. Единственная во всем флигеле.

Молодой мужчина в полосатой лагерной робе срывает с нагрудного кармана тряпицу с номером и одновременно улыбается в объектив. Здесь, на этом пожелтевшем снимке отец был безмерно счастлив и весел. Таким счастливым Иван никогда его не видел. Сюзанна,  кстати вполне сносно говорящая по-русски, со слов матери рассказала Башмакову, что их будущий отец сбежал с каменоломни,  убив охранника и из нескольких молодых французов и француженок, создал маленький, но подвижный партизанский отряд, как смог научил товарищей снайперскому искусству и, появляясь то там, то тут, немало досаждал немцам под Лотарингией, отвлекая их от поисков отрядов сопротивления.

Именно в этом отряде и полюбили друг друга темноволосая красавица, семнадцатилетняя Мария Савар из небольшого городка Мец и  светловолосый, двадцатилетний Петр Башмаков, из подмосковного Тропарева.

В сорок пятом, в конце апреля, родилась Сюзанна, а через месяц Петру пришлось вернуться домой, в СССР. С тех пор от Петра Александровича Башмакова не было никаких известий, ни писем, ни телеграмм.

– Какие уж там  телеграммы.

Мысленно усмехнулся Иван, вспоминая рассказ своей сестры.

– Отец уже в первых числах июня примерял лагерные клифты… Хорошо хоть не расстреляли.

Иван потянулся, привстал, разворошил кочергой подернутые сероватой золой угли, и в это время вошла Сюзанна.

– Иван. Ты как, крольчатину ешь?

– Я любое мясо ем. Мне кажется, приготовь мне собаку, поджарь ее с чесночком, да луком, так я и собаку съем. А что, туристы,  есть крольчатину отказались?

– Так это вегетарианцы из Бельгии. Представляешь вся группа вегетарианцы, все десять человек. Только старший нормальный, так и тот ради приличия рыбу заказал. Зачем приезжали, вот странно?

Рассмеялась сестра, присаживаясь рядом на небольшой тяжелый табурет.

-Пока кролик готовится, расскажи мне, пожалуйста, про отца. Я-то как ты понимаешь, совсем его не помню.

Башмаков посмотрел на сестру, и наверное только сейчас понял насколько она уже не молода. Конечно сидящая рядом с ним женщина была ухожена, модно одета в элегантный и несомненно дорогой охотничий костюм, а ее крашенные волосы вызывающе горели старинной медью, однако кожа на шее, щеках и запястьях выдавали истинный возраст. Он подумал про ее ровесниц,  почти старух, там, в России, почти всегда уставших,  замученных бытом, мужьями, соседями по коммунальным квартирам, внуками, бесконечными очередями и озлобился.

– Ты хочешь услышать правду? Ты очень хочешь ее услышать?!

Она посмотрела на брата, и наверняка почувствовав, что вот сейчас, в этот самый миг рухнет, разрушится, расколется  на мельчайшие кровоточащие осколки,  быть может, самая добрая и милая сказка всей ее жизни и Сюзанна испугалась. Она погладила брата по руке и прошептала:- Нет. Я боюсь, что пока не совсем готова к этому разговору.

Она встала и, глянув на часы, проговорила уже успокоившись.

– Кролик будет готов через четверть часа. Приходи на кухню. В зале сегодня что-то прохладно…

***

А вместе с осенью в замок пришла тоска.

На фоне зеленых хвойников, сосен и можжевельников, кроваво-красные клены и табачно-желтые дубы казались неаккуратными кляксами, потеками жидкой акварели.

Гранит, из которого был сложен замок,  потемнел и словно набух от непрекращающихся дождей.  Из-за непогоды поток туристов в Шато де Бульон довольно скоро сошел на нет. Сюзанна к этому давно уже привыкла и терпеливо ожидала приход зимы. В зимнее время, особенно если ожидаются снегопады в замке от туристов не продохнуть. А  группы  на соколиную охоту на лис и куропаток в рождественские каникулы,  начинают составлять еще в августе.

Иван же напротив отчего-то эту местную, лубочную осень невзлюбил буквально с первого ненастного денька. Он часами стоял на башне в желтом дождевике и смотрел на пропитанные дождем тяжелые тучи, с трудом переползающие через ближайшую гору. На лес, чей вид, аккуратный и прилизанный даже в осеннюю мокрень, раздражал сантехника. На ров вокруг замка,  заросший тиной и элодеей, болотный запах которого смешивался с болотным же запахом осеннего дождя и проникал, куда только возможно: в каждую комнату, в каждую коморку замка.

Иногда он уходил в лес и возвращался с пакетом грибов промокший, но как бы слегонца оттаявший.

В такие дни он бывал более оживленный и даже снисходительным молчаньем позволял Сюзанне помечтать об их, теперь уже совместном бизнесе, тогда как  обычно всем своим видом показывал, что здесь,  во Франции он всего лишь гость, да и то уже загостившийся свыше всяких приличий.

***

– Скажи, Сюзанна. А у вас в замке кто сантехникой заведует? Кто краны меняет, засоры пробивает.

– Да есть тут один, старичок. Он в городе живет. Если что-то происходит, мы ему звоним и через пару часов он уже здесь. А что случилось?

Сюзанна стояла перед мольбертом и карандашом наносила на подготовленный картон набросок очередного натюрморта. Очевидно,  что она совсем недавно увлеклась живописью.  По мнению Ивана, увлечение это ее было попыткой,  хоть чем-то занять бесконечно длинные, осенние вечера.

По крайней мере, когда Башмаков впервые увидел работы сестры, развешанные везде где только возможно, не удержался и сквозь смешок бросил.

-Чем бы дитя не тешилось…

– Так что случилось? – Повторила Сюзанна и, скривившись недовольно, взялась за ластик.

– Да что-то вроде как бы говнецом попахивает…

Неопределенно пробормотал Иван,  и упрямо мотнув головой,  направился  к двери, на ходу  поясняя сестре.

– Спущусь- ка  я пожалуй в подвал, если ты не против.

***

В огромном подвале замка, часть которого была отведена под винный погреб,  сходились десятки канализационных труб. Какие-то из них вели из замка, какие-то из флигеля, а некоторые, выкрашенные в голубой цвет, служили водосточными, через них дождевая вода с крыш и башен, поступала в  ров, окружающий замок.

Башмаков быстро разобрался в этом хитросплетении туб и уже через несколько минут стоял напротив старинного чугунного лежака.

Из-под крышки ревизии, на пол, выложенный темно-красным кирпичом,  пока еще совсем редко, словно нехотя падали крупные, темного цвета капли.

– И здесь то – же самое? – Как бы даже удивился Иван. – Засор?

***

– …Ты? – Выдохнула Маша удивленно, увидев стоящего на пороге Ивана.

-Я.- Проговорил Башмаков,  улыбаясь,  и убрал наконец-то палец с кнопки звонка.

– Ты помнится,  что-то там про рубец говорила. Вот я и пришел.

– Какой там рубец? Курбатова посадили, да и…- Маша обреченно махнула рукой, и распахнув дверь в квартиру , вдруг  коротко взвизгнула и забыв про свой отнюдь не маленький вес бросилась  сантехнику на шею.

– Ты вернулся!?…Миленький мой…Ты вернулся!

– Да как же я мог не вернуться?- Иван оторвал от себя раскрасневшуюся  Машу, и с показным рвением вытирая щеки и губы,  прошел в дверь.

– Как же я мог не вернуться, когда у меня в три, дробь один по Бакинских комиссаров, что ни день, то  засор. А Ленинский проспект сама знаешь, в двух шагах…