Был у меня приятель один в UCSD. Звали Бэрри – как Барака Обаму, до того как он стал афро‒американским общественным лидером. Пожалуй его можно было назвать типичным американцем. Высокий, не качок, но следящий за своей фигурой, светловолосый ‒ что называется dirty blond, в родословной кого только не было, добродушный и отзывчивый. Мы брали одни и те же инженерные классы, часто становились партнерами, и ходили вместе на вечеринки. Один раз он даже тащил мою машину на прицепе из Тихуаны через границу.
В культурном плане, мы были очень разные, да и трудно ожидать от среднего американца знания, например, французской или русской литературы. Три Мушкетера, например, в кино видели, а так конечно не читали. Бэрри в этом смысле тоже был типичен.
Когда я его осторожно спрашивал, он отвечал, что никогда не читал художественной литературы потому, что не видел в этом занятии смысла.
‒ Посуди сам. Допустим книги по психологии дают мне ощутимую выгоду. Я вижу в библиотеке красивую девушку, и потому как она сидит, по ее языку тела, я могу понять нравлюсь я ей или нет. Это сокращает ненужные инвестицию времени и душевных сил. Зачем я буду вкладываться в отношения, которые все равно ни к чему не приведут?
Я пытался что‒то возражать о душевном богатстве, о знание истории, о темах для общения. Но – не в коня корм. Зачем ему книжные знания, если девушки, с которыми он общался, тоже ничего такого не знали. В лучшем случае читали какие‒нибудь романтические романы, где красавец и удалец влюбляется в главную героиню и, преодолевая невероятные препятствия, в конце романа воссоединяется с ней в пламенном поцелуе.
Помню один университетский преподаватель поставил мне четверку за моё эссе, а какой‒то девчонке да глупое и примитивное эссе поставил пять. Позвольте, говорю, но ведь то что она написала, это ‒ примитивное убожество. Да, говорит, но ведь она это сделала в первый раз в жизни! Я должен был ее за это поощрить. Вы же, говорит, пишете намного глубже и сложнее, так и требования к вам должны быть выше.
‒ Позвольте, ‒ опять возражаю, так вы же наказываете меня за то, что я до взятия этого класса книжки читал.
В общем, Бэрри можно было понять.
***
Однажды, не помню по какой причине, я рассказал Бэрри чеховские рассказ Шуточка, не очень детально, а так – главную суть. Он был чрезвычайно тронут. Особенно, сценой съезда на санках с горы, когда я говорил “I love you, Nadenka.” Особенно, смыслом всего рассказа, когда протагонист говорит «А мне теперь, когда я стал старше, уже непонятно, зачем я говорил те слова, для чего шутил…?»
‒ Как это – Бэрри пытался подобрать слово.
‒ Что, грустно?
‒ Не только, но и … не знаю как сказать …
‒ Глупо?
‒ Это, как бы, вместе и умно и глупо и поэтому – грустно. Но не плохо грустно, а как-то хорошо грустно.
Возникла пауза. Но, не тягостная, а органическая.
‒ А не мог бы ты рассказать это моей герлфренд ‒ Синди? У неё через три дня будет день рождения, и она была бы тронута.
‒ А ты не хочешь ей сам прочесть? Она была бы еще более тронута. Принести тебе?
‒ Да, конечно.
В те годы интернета еще не было. Я сделал копии в библиотеке и принес ему. Он погрузился в чтение, но не прочел еще и пары абзацев, оторвался и сказал.
‒ Нет уж лучше ты это расскажешь. У тебя это получается короче и как-то более – он опять запнулся ища правильное слово. Только можно, чтобы вместо Наденька ты скажешь Синдичка?
Автор публикации
