Маленькие дворики и узкие улочки города, далёкие от его главных артерий, опустели, нигде не было слышно ни детского смеха, ни собачьего лая, только двое мужчин переругивались около гаражей. Серое мартовское небо рождало сначала крохотные, а затем всё более тяжелые глянцевые капли. Холодный ветер разносил по округе леденящий звон листьев.
Падающие на металлические перекладины частички воды, называемые дождём, вывели из забытья старую лестницу. Густая мгла, застилавшая сознание, медленно расступилась, открывая взору пасмурное небо, тёмную зелень редких деревьев и грязную крышу школы, такой же старой, как и сама лестница. Грубо сделанной из неизвестного сплава ей, лестнице, было суждено провести большую часть своей жизни здесь, гулко вздыхая и глядя на всё окружающее безразлично, с время от времени охватывающими её приступами меланхолии. С возрастом лестница всё чаще стала погружаться в спасительные сновидения. Сны казались ей яркими, красочными, полными событий, в них она могла двигаться, говорить. Так она проживала сразу две жизни. Однако с пробуждением сны забывались почти полностью, оставляя лестницу в мучительном ожидании следующего видения, такого захватывающего и желанного, как будто оно было реальным.
Сны обычно были довольно продолжительны, но по пробуждению лестница не могла определить, сколько часов, дней или недель прошло. Но всё же ей суждено было очнуться и увидеть своё извечное пристанище, злополучную тюрьму или родимый дом – точное наименование месту своего пребывания придумать никак не получалось. Что-то удерживало её сознание в этом мире, что-то заставляло просыпаться, не давало уйти, и она точно знала что.
Своей верхней частью лестница упиралась в соседнюю более высокую крышу. В этом и состояла её работа: помогать одному человеку, который время от времени приходил сюда, перелезать с одной крыши на другую и обратно. Он был единственным человеком, который появлялся здесь регулярно. Лестница его хорошо помнила и знала, что, неизменный, он рано или поздно снова придёт. Рабочий чистил крышу, белил стены школы и изредка покрывал лестницу новым слоем краски, краски странного цвета: то ли бежевой, то ли серой, то ли синей, то ли зелёной, то ли красной, то ли оранжевой – непонятно. Как будто существовал такой специальный вид краски, который готовили изначально немного грязноватым, неопределённого оттенка.
Ещё, бывало, на крыше появлялись старшеклассники. Чаще они выбирались за какой-нибудь вещью, в порыве внезапного веселья выкинутой ими же из окна. По неровной и грязной поверхности крыши прогуливались птицы, они садились на ржавые ступени лестницы и улетали через минуту другую.
Всё это было, конечно, любопытно, но более всего окружающего её увлекало старое, принесённое на верхнюю крышу и там и оставленное, немое, как и сама лестница, ведро. Раньше оно кочевало с места на место, а сейчас, недвижимое уже несколько лет, балансировало на краю куска бетона. Каждую секунду казалось, что оно должно упасть, но на своём неустойчивом основании ведро стояло так прочно и непоколебимо, что эта сверхъестественная стойкость уже стала привычна лестнице, хотя она никогда не переставала ей восхищаться. Лишь однажды штормовой силы ветер одолел извечную стойкость и сбил ведро с его постамента. С глухим стуком оно зашаталось, замерло на мгновение, и следующий порыв ветра шумно снёс его, со всей силы зашвырнув в противоположный край крыши. Ведро врезалось в невидимое для лестницы препятствие и, дребезжа, покатилось обратно. Неизвестная никому вещь, которую, как оказалось, хранило в себе ведро, тогда вывалилась наружу, покинув навсегда своё прежнее убежище. Всё существо лестницы в тот момент содрогнулось, такой испуганной она не чувствовала себя никогда прежде. Она попыталась позвать его, но смогла издать лишь металлический гул, слившийся со свистом ветра. Что бы ни случилось, что бы ни поменялось, оно не смогло бы так взволновать её, нарушить её спокойствие, как это происшествие. О, если бы она только могла говорить! Но даже тот несвязный гул потонул в бушующем ливне, похоже, так и не достигнув своего адресата.
Несколько дней лестница находилась в тревожном ожидании, не отрывая взгляда от опрокинутого ведра. Облупившаяся серебряная краска, обнажающая чёрный материал неживого тела, обычно придающая ведру вид загадочного, потрёпанного жизнью странника, впервые выглядела так жалко. Этот вид пробуждал желание приласкать, пожалеть, поддержать, и она всем своим естеством стремилась передать эти чувства, надеясь, что хоть отголосок их оно сможет ощутить.
Какое же это было облегчение, когда человек наконец взобрался на верхнюю площадку крыши и водрузил ведро на его прежнее место. Вновь таким же не внушающим доверия, но твёрдым и устойчивым было его положение, и в лучах яркого летнего солнца ведро заблестело, несмотря на то, что покрытие уже облупилось и потускнело. Внезапно лестница ощутила неизвестно откуда исходящее тепло. День был ясным, но оно исходило не от солнца. Странная волна прошла по всему телу, обрадовала и успокоила одновременно. Быть может, это ведро откликнулось на долгие призывы и ободряющие импульсы лестницы, а, может, это лишь она сама себе внушила, но так хотелось верить. Теперь лестница не мыслила пребывание своего сознания здесь, если ведро не на месте. Но оно как будто ещё крепче ухватилось за кусок бетона и больше уже ничто не могло сдвинуть его ни на миллиметр.
Вот и сейчас дождь барабанил по его стенкам, так глухо и печально, что лестнице стало совсем тоскливо. Она попробовала как-то поприветствовать его, дать знать, что она снова здесь, но никакого даже коротенького ответа не последовало. «И так всегда» – подумала лестница.
Обычно она просыпалась от беззвучного зова, некоего послания, которое было наполнено одинокой грустью, тоской по ней. А когда её взору представал привычный, почти не меняющийся пейзаж, наваждение проходило. Скучная тишина, издевательски напоминала о том, что её никто на самом деле не ждёт, не ищет. Тем ни менее из-за глупой надежды или из-за старой привычки лестница вновь обращалась к ведру, встречая оскорбительное безразличие и немую отчуждённость. Почему? Кто знает?
Порой она задавалась вопросом: «Похоже ли ведро на неё в действительности? Чувствует ли оно что-либо? Думает? Мечтает? Видит ли сны?» Всё окружающее, что её саму уже не занимало – что думает обо всём этом ведро, интересно ли ему вообще, оно видит то же, что и она, лестница, или больше? Когда случалось что-нибудь интересное, менялась погода или просто обыденность серых дней становилась слишком скучной, взгляд лестницы поднимался к верхней крыше, пытаясь уловить хоть малейшую реакцию, хоть что-то, указывающее на существование мысли и сознания в этом мёртвом неприглядном теле. Увы, ничего.
Снова сон, прекрасный, живой. Её больше не сковывает металлическая плоть «реального» мира, у неё есть крылья, она летит над необъятными просторами чудесной страны, горящей золотом, переливающейся зеленью лесов, настолько огромной и величественной, что громады гор, касающиеся вершинами небесных светил, не могут покрыть своей тенью даже небольшую её часть. Если она спустится в город, там её встретят друзья, ей будут рады, потому что ждут её там уже очень давно. Если она поднимется выше, за облака, могучие сказочные птицы, что лицами очень похожи на людей, расскажут ей свои легенды и предания. Но она никуда не торопится, она плывёт в бескрайнем воздушном океане, а рядом с ней ещё кто-то. Он ей давно знаком и близок, они часто путешествуют вместе, дорожат друг другом, а перед тем, как лестница вернётся в ту реальность, в которой ей нет места, он пропадает, намного раньше, чем всё остальное.
Сейчас он снова исчезает первым, оставляет её одну, но она знает, что ей тоже скоро суждено проснуться. А она ведь собиралась больше не возвращаться. Ну почему, почему нельзя остаться?
Вернувшись в светлую тихую ночь, лестница была в отчаянии. Снова знакомый зов и снова глухая тишина. Сколько ещё это будет продолжаться?! Сколько ещё будет рушиться любимая вселенная?! Нет никакого желания это больше терпеть!
Лестница посмотрела на ведро, она чувствовала себя обманутой. Откуда эта пустота? Почему её всегда так тянуло к нему каким-то внутренним магнетизмом? Почему ей казалось, что оно знает и чувствует больше, чем она? Почему, находясь рядом с ним, она думала, что была не одна, хотя, на самом деле, вечно находилась в одиночестве. Те призывы, которые заставляли её пробуждаться, та волна тепла, что единственный раз удалось ощутить. То понимание, как будто они знают друг друга всю жизнь – всего лишь иллюзия, созданная больным воображением. Она всегда была одна, никого, кто бы знал о её жизни, не существовало, так же, как и её не должно было существовать. Предметы не должны обладать личностью, душой, собственным я. Будь иначе, и они пребывали бы в вечной муке до конца своих дней. Но что за чудовищная ошибка вселенной, нарушение всех известных законов бытия?! Почему у лестницы есть душа?! Чем провинилась она в прошлой жизни?
Хотя, что известно о существовании немыслимых законов бытия? Их нет? Вряд ли. Слишком грубы законы известные, чтобы быть единственной возможной истиной. Так может у вещей, хотя бы у немногих, всё-таки есть личность? Но, вероятно, все они уже уснули беспробудным сном, до скончания веков, а другие стремятся к этому, как несчастная лестница.
Но уже не важно. Всё, что было мило в этом мире, ненастоящем, грустном, унылом и чужом, уже не имеет значения. Сейчас она оборвёт все связи с этой жизнью, уснёт и уже больше ни за что не проснётся, потому что не обратится к ней больше воображаемый зов.
Всё окружающее и собственное тело стало вдруг таким нестерпимо отвратительным, таким чужим, а желание покинуть это место настолько сильным, что лестница впервые смогла сознательно оставить его уже навсегда. Абсолютная свобода – вот, что теперь было ей доступно, никакой связи с прежней жизнью, она скоро сама собой сотрётся из памяти. Ей больше никогда не придётся томиться ожиданием и одиночеством, не придётся быть вещью.
…Снова этот призыв. Сильнее, чем раньше он звал, просил, терзал. Страшно ощущать его, страшно следовать за ним. Этого больше не будет, ни за что! Неожиданно, тяга пропала, а в воздухе рядом, совсем близко, появился тот, с кем она путешествовала, разговаривала, кого жаждала здесь встретить.
Какой же глупой она себя тогда почувствовала. Она не могла запомнить целиком ни один свой сон, не могла определить, откуда эта связь – ощущение давнего знакомства, и до самой этой минуты так и не смогла узнать в своём загадочном спутнике то самое старое потёртое ведро с верхней крыши. Вот откуда этот внутренний магнетизм, вот почему всегда тянуло взглянуть на немого соседа. Они были знакомы всегда, хоть и не могли быть в этом уверены наяву. Но явь теперь другая, и они теперь другие. Больше не потревожит отчаянный зов, выхватывающий из мира грёз и мечтаний, потому что друг больше не покинет сказочную страну, чтобы вернуться к отчуждению и одиночеству.
Сон, прекрасный, живой. Долго пришлось искать к нему дорогу, но теперь он принял их в свои объятия навечно.
Автор публикации
