* * *
Может, и снесли бы их кони, да пристал черногривый, в яблоках Мечик, потерялся, да и вовсе умер в поводьях. Слез с коня Збышек, нырнул в двуколку. Уцепилась пальчиками-ледышками Малгожата-Сладкая Мята, повисла гирей на шее, причитая-всхлипывая: «Ой, лы-ышенько! Убьют тебя, Збышек, а меня опозорят, матерь божья!»
«Не тушуйся, – сквозь зубы отвечал Збышек, нащупывая отцовский палаш. – Раз кози смерч (один раз помирать)». Свинский блондин, говаривали в Катыни, бледнобровый да бледноусый пан Лисневский, крепко выпив, поссорился за право сидеть у окна в трактире с отставным хорунжим Збигневом Щепой: не к лицу оборванцу честь! – и затребовал безбожно невесту Збышека, Малгосю, в наложницы. Бросились паны в сабли, набежала прислуга, а женщины в крик… была бы честь предложена, снасмешничал проезжий шляхтич, а тишком да молчком натравил на Збышека свою дворню, с палками-батогами, и бросились в погоню четверо, с доезжачим Алоизом во главе.
Налетели в пурге, окружили, смешались, спешились. Вырвал из ножен палаш Збышек, рубанул наотмашь дрожащие в пальцах колья, да изловчился доезжачий Алоиз, достал кнутовищем затылка Збышкова. Грянул пан Щепа под ноги лошадям, а Малгожату с визгом да весёлой руганью сволокли в седло к Алоизу. Крикнул Алоиз: «По заслугам и честь, пан хорунжий!» Но не тем позорище кончилось, чем дворня затеялась… встретился им попутчик, и вовсе немыслимый.
Пана Щепу нельзя было назвать сколько-нибудь блестящим аристократом. Так, мелкопоместный шляхтич, хоть и не было, пся крев. Отец Збигнева, однорукий Влодзимеж Щепа, служивший главным егерем у графа Сапеги, пострадал при замирении Польши Суворовым, странным русским военачальником, снискавшим славу великого воина, не выиграв толком ни одного сражения, кроме, разве что, разгрома бесноватого Пугачёва, ката и висельника, пронёсшегося по земле русинов кровавой каторгой, что оказалась похуже историй Иоанна Грозного. Подвыпив, старый Щепа надрывно выкрикивал, стуча кулаками по столу, и колотил непрошеную посуду: «Придавили нас не суворовские войска, а русские земли! Задушили Сибирью». Ничего не обретя, кроме позора и унижения, ушёл в отставку хорунжий Збигнев Щепа и повёз Малгожату, давнюю невесту свою, к родителям на хутор, затерянный в катынских лесах. Да не довёз, так уж распорядилась судьба.
Лёжа на спине, Збигнев рвал у горла кунтуш, пытаясь вдохнуть хотя бы глоток морозного воздуха. Слышались ему, как во сне, похабные смешки дворни, гортанные команды Алоиза да всхлипывание невесты, как вдруг воцарилась тишина. На поляну с погоней и беглецами вышел невиданный доселе страхоидол, прямоходячий и страшный, на две головы выше любого пана, снизу и доверху заросший чёрной вонючей шерстью, как слизистый подводный камень. Локус, метнулась в Збышеке потерянная мысль. Но нет, это был не медведь-оборотень. Голова страхоидола больше напоминала… Збышек затруднился и вспомнил: обезьяну-орангутана! Видел на картинке в старой энциклопедии пана Тадеуша, библиотекаря и отцова приятеля. Чудовище вперило грозный взгляд в Малгосю, и та бессильно обмякла за спиной у Алоиза. Бесстрашный доезжачий вновь взмахнул кнутовищем, да не тут-то было: чудовище вспрыгнуло на шею коня, чиркнуло Алоиза длинным корявым ногтем поперёк косматого горла… мгновение, и чёрная кровь холопа, шипя, помрачила стоптанные сугробы.
Зарычав, чудовище перекинуло недвижную Малгосю через плечо, спрыгнуло с окаменевшей коняги и повело горящими глазками по сторонам. Все, включая Збышека, замерли в каком-то диковинном ужасе, в непостижимом столбняке, наведённом на них страхоидолом. Шагая по сугробам враскачку, словно матрос по штормовой палубе, чудовище просквозило меж деревьями и скрылось из виду.
Не стало ни родни, ни дома у пана Щепы. Вспомнив отца, устроился Збышек лесничим к местному шляхтичу, пану Радзиевскому, и стал день за днём утюжить, конным и пешим, лесные угодья, пытаясь отыскать логово страхоидола. Но больше всего покоя не давало ему странное чувство ужаса, испытанного при встрече с чудовищем. Никогда ещё юному шляхтичу не встречалось ничего подобного! Долгими зимними ночами Збигнев, дрожа, как в приступе малярии, вглядывался в чёрную копоть потолочных балок лесной сторожки. Он ждал и боялся этого ужаса… впервые ощутив, какова она, реальная власть над людскими душами, он жаждал и боялся этой власти.
Местные крестьяне понемногу привыкли к беспокойному лесному всаднику. Пан Щепа добросовестно следил за вверенными ему угодьями, питался скромно – и почти перестал спать. Прошло семь или восемь недель. Понемногу в воздухе потянуло весенней свежестью, и с первыми каплями оттепели лесничий пан Щепа исчез бесследно. Между тем на хуторах стали пошаливать: то овцу ночью выкрадут, то плетень порубят, то кадку с капустой вывернут. И вот однажды, сидя в засаде, боязливые хуторяне углядели длинную косматую тень, неслышно просквозившую к ним в конюшню.
Сипло заржал и оборвал дыхание жеребец. Засадники с гомоном, вразнобой кинулись в дверь, отпрянули – с яростным рёвом растолкало их невиданное чудище, схватило-бросило за спину восьмилетнюю Крыську, незаметно увязавшуюся следом за взрослыми, и длинными скользящими шажками помчалось к лесу. Крестьяне бросились в погоню – тогда чудовище стало, вскинулось и зарычало, ощерившись, обнажая в смрадном зове гнилые полки зубов. И тут, по остаткам драных порток с галунами, признали крестьяне пропавшего своего лесничего. Снизошёл на них диковинный ужас, не смогли они остановить страхоидола. Слишком поздно, пан Щепа… дело не поправишь, коль бездна взглянула в бездну.
Из сборника "Странная история пана Щепы"
Автор публикации
