Свалка

— …Да, пропало воскресенье.

Проговорил задумчиво Тепляков и сплюнув, закурил.

Олег был самый старший из нас и уже полгода как курит, не прячась от родителей.

У Теплякова какая-то очень редкая болезнь, что-то там с генетикой и наверно, поэтому ему многое прощается, и в школе и дома.

С двенадцати лет у него начала расти борода и усы, поменялся голос и вообще, глядя на Олега, никогда не скажешь, что ему всего только четырнадцать… Мужик, да и только.

Первое время, мать его, она же наша учительница математики, Елизавета Петровна, еще как-то пыталась бегать по врачам, но те, загнув что-то мудреное по латыни и пожимая плечами пряча взгляд, говорили ей что-то о сдвиге в его генетике, отягощенной последствием взрыва на почтовом ящике «Маяк». А один из них, возьми и брякни ей, хлопнув дверью перед самым ее носом.

— Да что вы мамаша с ним носитесь? Такие дети вообще-то, честно говоря, долго не живут. Вы, пока еще не совсем поздно, попробуйте второго родить. Вдруг, да и повезет?

Елизавета Петровна, рожать больше никого не стала, но вот к водке пристрастилась очень даже основательно и часто на урок, она, приползала практически невменяемая и утвердившись за кафедрой, тут же засыпала, похрапывая и заполняя класс стойким запахом перегара, за что мы ее может быть даже полюбили еще больше.

Приятно, что ни говори, чувствовать себя приобщенным к какой-нибудь тайне, да и урок пробездельничать, тоже не самое плохое дело.

— Пропало воскресенье…

Повторил он и ловко послал окурок в голубовато мазутную воду реки, на берегу которой мы сейчас и стояли.

— Пропало.

Согласились мы и одновременно посмотрели вслед упавшему окурку.

Вода в реке, где мы собирались сегодня купаться, под слоем какой-то жирной мерзости, вызывала стойкое отвращение, да и пахла скипидаром.

— Опять на лакокрасочном фильтры накрылись, значит, вода еще долго не очистится.

Авторитетно бросил толстый Гоша, усаживаясь на растрескавшуюся автомобильную, горячую от солнца покрышку.

Его отец трудился на этом заводе, вот уже двадцати лет, потерял половину легкого и все зубы, так что Гошу можно было смело считать знатоком в подобных вопросах.

-Ну и куда подадимся, орлы?

Серега, мой лучший дружок детства, убрал в карман маленькое, круглое зеркальце в которое только что с сомнением разглядывал свой первый юношеский прыщик. — Жарко становится.

Было и в самом деле необычайно жарко. Середина сентября, а на улице, до двадцати пяти в тени.

— Слушайте, — Закричал Вовка Речкалов, до сих пор молчавший потому, что какой-то ржавой кочергой все это время пытался выудить из воды полудохлую рыбину.

— Пойдемте на пустырь за пересылкой, бздника уже вовсю поспела.

Бздникой в нашем городе среди пацанов, да и не только, назывался черный паслен, в изобилии росший на пустыре за пересыльной тюрьмой и вызывающий в последствии бурный метеоризм.

— Жарко — Пробасил Тепляков и вновь закурил.

-Жарко — согласились мы. — А там, за ветром совсем жопа.

— А может на обмен? — Проговорил я и тут же осекся, денег у меня не было.

— Пойдем пацаны. — Поддержал меня Олег и двинулся по рыжей, глинистой тропе перерезающей зеленый откос берега, к ближайшему магазину.

Купив на все деньги две пачки чая номер тридцать шесть и пару пачек Примы (ему, бородатому даже вино продают), мы поспешили к пересылке, пересыльной тюрьме.

У местных ребят практиковался такой способ обмена: через высокую кирпичную стену, с колючкой по-над ней, бросается пакет с чаем, сигаретами или фотографиями голых женщин. А оттуда, если конвоиры не помешают и урки честные попадутся, прилетает пакет с самодельными ножами, или фигурками, вылепленными из хлебного мякиша — твердыми и блестящими как из мрамора.

Подойдя к стене, Тепляков, глубоко в рот засунул два грязных пальца и протяжно свистнул, а Гоша, на чьи деньги и была куплена передачка для обмена, привязал к бумажному пакету с чаем и сигаретами камень для веса и разбежавшись, со всей дури швырнул его высоко и вперед.

Мы сели в жаркую тень ь под большим старым тополем и стали ожидать ответного свиста.

Минут через двадцать, за стеной свистнули и тяжелый газетный сверток, шлепнулся недалеко от нас.

Гоша радостно кинулся к нему и торопливо разрывая газетную упаковку, отгородился от нас спиной.

— Тяжеленький! —

Радостно прошептал он и вдруг неожиданно согнулся в приступе рвоты.

Пакет из его рук упал на землю и жидкие, человеческие экскременты брызнули в пыли.

— Насрали суки!

Поднялся с земли Тепляков и схватив обломок кирпича швырнул его через забор.

Козлы, пидарасы!

Громким басом закричал он, а мы под собственный свист и улюлюканье, так же начали кидать через забор все, что только попадалось под руки.

— Все, ребята, хорош — скомандовал Олег. — А то сейчас менты выползут!

И действительно, не успели мы нырнуть в заросли ирги, как из металлической калитки, выбежало несколько милиционеров и бросились в нашу сторону, громко топая и отчаянно матерясь. .

Мы рассыпались веером и уже через несколько минут сидели на горячих рельсах и вновь решали, как и где провести это воскресенье.

А по субботам, — мечтательно протянул Речкалов. — На свалку кинопленку свозят…. —

Сказал и замолчал, хитрец.

…В соседнем дворе, в трех этажном доме, жила семья глухонемых фотографов. Сухопарая рыжая женщина на кухне, при занавешенных окнах печатала фотографии популярных артистов, игральные карты с полуобнаженными женщинами и прочую хрень, которую потом ее муж, добродушный толстяк, продавал в поездах дальнего следования и пригородных электричках.

Мы часто приносили им мотки кинопленки найденные на городской свалке, отбракованные кинотеатрами, а уж они потом из них выбирали определенные кадры, химичили с ними и, одним словом шлепали свою продукцию. Нам они, просмотрев мотки этих кинопленок, иногда платили пару рублей, а иногда, дарили фотографии, напечатанные с этих, принесенных нами пленок.

Как сейчас помню, у меня в учебнике, лежал большой фотоснимок из кинофильма «Триста спартанцев» — короткие мечи, шлемы с перьями, оскаленные лошадиные морды и решительные лица спартанцев… Класс одним словом.

Олег закурил, выбросил, пустую пачку под откос и спросил, обращаясь сразу же ко всем нам.

— Ну, что пацаны, как поедем, на автобусе, или подождем проходящего поезда?

Городская свалка — целая горная система всяческих отходов, которые свозятся ежедневно со всего огромного рабочего города, находилась довольно далеко от нас, аж за кладбищем.

По ее откосам и отвалам шныряют крысы и странные личности в грязных рваных одеждах, таких же серых, как и крысиные шкурки.

Обычно мы добирались туда на автобусе.

Но сейчас, добираться на автовокзал было жарко и честно говоря, лень.

— Подождем поезда.

Почти одновременно сказал я и Речкалов. Остальные также были явно не против.

Ну а пока решили сыграть в карты.

— В шестьдесят шесть!

На правах владельца колоды приговорил Речкалов и на пыльную, пропахшую мазутом и железом траву, упали первые карты.

Откуда-то снизу, со стороны вокзала послышался надрывный кашель паровоза и мы спрятались за кучей прелых, рыжих шпал.

Если машинист заметит, что пацанва забралась в вагоны, то просто напросто сообщит об этом дорожной милиции и нас примут на ближайшей станции.

А вот и паровоз — красивая матово-черная, мощная машина с трудом перла на подъем несколько десятков вагонов груженных сверкающим антрацитом.

Пропустив несколько вагонов, мы по одному выскакивали из-за укрытия и запрыгивали на подножку, что бы чуть позже собраться всем вместе на площадке кондуктора, дощатой и продуваемой всеми ветрами.

— Эх, до чего же здорово, вот так вот ехать, с друзьями, ехать куда угодно, да хоть на край света, ехать и ни о чем не думать.

Просто ехать под мерный стук чего-то там, смотреть вниз, туда, где сверкающие чугунные колеса наматывают на себя серебристые рельсы, подставить лицо навстречу теплому ветру и ехать, ехать, ехать…-

Похоже, так думал не только я…

Взглянув на своих товарищей, я заметил, какие у них, у всех глупые и сентиментальные лица.

…Свалка началась сразу же поворотом, в километрах десяти от города. Сотни черных, крикливых ворон и белых, стремительных чаек, кружили над горами свежих отходов.

Вовка Речкалов повел нас каким-то, только ему известным путем, коротким, как он считал.

Но мы не дошли.

Перед нами появилось несколько десятков подростков, наших ровесников, но грязных и оборванных, вооруженных короткими обрезками арматуры.

— Землянцы — охнул Гоша и попятился за наши спины.

Да, это были землянцы. Внуки мастеров с заводов, эвакуированных во время войны из Ленинграда и Сталинграда. Их, эвакуированных, расселили по развалюхам и землянкам, в поселке близ города, обещая со временем выделить им отдельные квартиры, но после войны, отчего-то про этих людей словно забыли. Так и жили они и их семьи в лачугах и бараках, без водопровода и света, рядом с городской свалкой, словно какие-то злобные крысы, постепенно и в самом деле обретая качества и повадки этих тварей.

Тепляков посмотрел на нас, испуганно сбившихся вокруг него, осмотрел десятки грязных и злых землянцев, вооруженных железом, быстро все просчитал и вдруг сделав удивленное лицо, вглядываясь куда-то за спины противника громко протянул.

— Ну ничего себе!

Землянцы обернулись, обернулся и явно их главарь, рослый и плечистый подросток. Олег, со всей силы врезал ему ногой в пах и громко крикнув нам.

— Бегите к линии!

Бросился бежать. Мы побежали вслед за ним, с ужасом ожидая удара арматурой по голове.

Мы бежали вдоль железнодорожного полотна и ждали, ждали когда же паровоз, выпуская белый, влажный пар притормозит настолько, что бы мы могли прыгнуть ему под колеса.

— Самое главное,

На бегу кричал Тепляков.

— Как можно плотнее прижаться животом к шпалам, а потом выпрыгнуть на той стороне состава.

Наверное землянцы, с арматурами в руках вызывали в нас настоящий, животный ужас, раз мы и в самом деле решились на такое.

Метнувшись между медленно крутящимися колесами, я упал на теплые, вонючие шпалы и постарался расплющиться, настолько сильно, чтобы меня не зацепило, что-нибудь, торчащее под дном вагонов.

Посчитав сначала до десяти, а потом и до двадцати, я с криком вновь бросился под колеса, но уже на другой стороне состава.

…Мы бежали вдоль вагонов и криками подбадривая Теплякова, не думая, не догадываясь о том, что ему, самому крупному из нас, сделать подобный прыжок, наиболее сложно.

Он оттолкнулся всем телом от шпал, прыгнул и тут же его ноги, в черном трико с вытянутыми и линялыми коленками, потянуло куда-то вглубь, под равнодушно крутящееся многопудовое колесо.

…Самое страшное, как мне тогда казалось, было то, что Олег, даже на мгновенье не потерял сознание.

— Жгут… Ребята, надо натянуть жгут на ноги, а то кровью изойду.

Шептали его белые, бескровные, удивительно страшные на фоне черной бороды, губы.

Мы, как смогли, аккуратно стянули с него тяжелое от крови трико, и вместе с отрезанными ногами и китайскими кедами, зачем-то оттащили в сторону и вниз по насыпи.

Страшные, светлые, раздробленные трубчатые кости Олега, светились в вечернем сумраке, и в курчавых волосах его паха, запеклась плотными сгустками кровь. Именно тогда, я впервые почувствовал, унюхал, как сладко и мерзко пахнет человеческая кровь. Особенно если ее очень много.

…Дверь нам долго не открывали, а когда, Елизавета Петровна, мама Олега и наша учительница математики все ж таки справилась с замком, я сразу понял, что она вновь пьяна.

Тетя Лиза…- пролепетал я, понукаемый сзади стоящими дружками,

-Олег сегодня не придет домой. Он умер.

Елизавета Петровна, посмотрела на меня пустым, оловянным взглядом и голосом, показавшимся мне необычайно трезвым, проговорила, выдохнула.

— Ты знаешь Вовка, а он бы все равно очень рано бы умер… Врачи сказали…По дури…

Когда мы спускались по лестнице, мне показалось, что кто-то там, наверху, за коричневой, фанерной дверью, задыхаясь слезами жалобно протянул, почти пропел.