По-вашему, студент, уехавший в глухую испанскую провинцию в то время, когда его товарищи борются за свои права – трус? Надо было остаться в Париже, и вылететь из университета, если уж не попасть под арест, так? Вместе с друзьями, ага! Но примите во внимание, что я уехал ещё до начала «студенческой весны», что мой маршрут по следам Мериме согласовали с Мадридом ещё зимой, что… Да ладно! Имеете право, я сам бы плохо думал о неудачнике, застрявшем в горах между Арагоном и Каталонией в то время, когда жандармы штурмуют Сорбонну. Ну, а раз подобные мысли начали кружить голову, пришлось поступить, как истинному рыцарю без страха и упрёка: делать, что должен… Вторая часть девиза – «пусть будет, что будет» – тут же отыгралась на неудачнике! Что я мог сделать? Верно, всё бросить и вернуться к ребятам. Бросить получилось. Вернуться…
Короче, я решил срезать путь через горы. К счастью, велосипед не нуждается в бензине, и по узким тропам в рощах падуба и мирта можно ехать не намного медленнее, чем по шоссе. Сначала всё шло по плану, а потом я заблудился. Так сказать, в лучших традициях приключенческой литературы. Банально? Само собой. Обидно? Нет слов! Похоже, свернул не на том повороте, в не по-майски знойных горах, и вуаля! Не обнаружив в очередной долине искомого селенья, запаниковал, поехал наобум… и окончательно сбился с пути. Довольно долго колесил по безлюдным пустошам; даже ставшие привычными маленькие стада овец или коз больше не попадались. Темнело. Скоро я забеспокоился о неудобствах предстоящего ночлега в этом захолустье. Наконец, впереди, сквозь листву одичавших олив что-то блеснуло.
В бархатных сумерках пиренейской глуши одинокий огонёк не испугал – кого бояться студенту из Европы, если вокруг «генеральный порядок»? Это на границе могут появиться сложности с людьми каудильо Франко, а пока… Замечено: чем дальше от столицы, тем гостеприимнее, сердечнее относятся к незнакомцам. Или это относится только к французам? Не знаю, но томик Мериме и волшебные слова «Кармен», «литература» и «Дон Кихот» всегда выручали, когда я искал ночлега в местах, запустевших ещё в Гражданскую войну. В общем, побренчал звонком и устремился на свет, как Рыцарь Печального Образа, утомившийся в странствиях – к волшебному замку. Право, я был бы не прочь попасть вместо замка на постоялый двор!.. Но это был монастырь.
Керосиновый фонарь, висевший на кривой ветке, освещал угол полуразрушенного строения; меж остатками стены и деревом раскинулся небольшой шатёр. Для современной палатки он выглядел недостаточно солидно, для пастушеского шалаша казался слишком основательным. Пока я с удивлением рассматривал поляну, а, вернее, остатки заросшего травой дворика, из-за угла вышел человек. Хозяин странного убежища, худощавый смуглый человек небольшого роста, пристально смотрел на меня, словно оценивая, насколько могу помешать. Пожилой, но крепкий – я подумал, что так мог выглядеть Хозе, если бы прожил после убийства Кармен ещё лет двадцать пять.
Наконец, он кивнул и ответил на моё торопливое приветствие. Его выговор походил на каталонский, и он не казался чужаком в горах. Я, как сумел, объяснил своё положение и успокоил незнакомца, спросив о дороге до какого-нибудь места, где смог бы продолжить путь на родину. Он вздохнул, развёл руками, слегка улыбнулся и покачал головой – вокруг разлилась ночь. Выбора не оставалось: я не мог продолжать поездку, а он не мог продлить своё уединение. Мы представились, и Педро – так звали нового знакомого – помог устроить велосипед с багажной сумкой возле монастырской стены.
На пятачке, огороженном обломками кирпича, лежал хворост. С вершины в долину пополз туман и, не дожидаясь, пока станет слишком холодно, мы развели костёр. Мои бутерброды и походный кофейник объединились с тортильями и флягой вина гостеприимного хозяина. Крепкая малага развязала язык, и я сам не заметил, как выболтал Педро причину своей спешки.
– Как неосторожно, сеньор! Вы слишком молоды и доверчивы… А если я фалангист? – горькая ухмылка скривила его тонкие губы, оттенённые седой щетиной. Я невольно вздрогнул, но быстро успокоился:
– Не думаю, что сторонник политики генералиссимуса выскажется подобным образом. Да и откуда взяться «синим» в этих местах?
Он помолчал, раскуривая сигару. Прищурившись, долго смотрел в бездонное небо. Сплюнул в костёр:
– Ты прав, парень. Здесь остались только их следы, – он ткнул пальцем за спину, указывая на руины. – Воронки от взрывов. Развалины. Безлюдье… и старые бродяги, вроде меня.
В этих словах мне послышался намёк на его прошлое. Возможно, это старый республиканец, боец интербригад? Спрашивать прямо казалось неудобным, и я поинтересовался историей места нашей встречи.
– Монастырь? Нет, он не старый. Возвели после изгнания, – он усмехнулся, – извини, амиго! Короче, когда Бонапарта выдавили…
Он замолчал, продолжая курить. Совсем отчаявшись утолить любопытство, я заикнулся о святом покровителе монастыря, надеясь на продолжение рассказа. И угадал!
– Покровительница. Святая Инесса, – его лицо потемнело. Он воткнул окурок в землю, приложился к наполовину опустошённой фляге. Пил как пьёт лекарство смертельно больной, как истомлённый жаждой путник цедит воду сквозь сведённые жаром губы – медленно и бесконечно. Наконец, оторвался от горлышка, утёрся холщовым рукавом застиранной рубахи, резко мотнул головой, вставая:
– Идём!
Пьяным он не казался, но что-то такое в нём было. Обречённость? Отчаяние?
Педро взял фонарь, и мы направились вдоль северной, самой высокой из уцелевших стен. Шли медленно – битый кирпич, фрагменты лепнины, черепица и обгоревшие балки – всё переплетено хмелем, заросло дроком; ямы и валы оплыли от времени… Перешагивали остатки фундамента полностью уничтоженных строений, проходили насквозь залы без крыш, с зияющими оконными и дверными проёмами… Колеблющееся пятно света, освещавшее путь, замерло: дошли! Мой провожатый поднял фонарь, освещая маленький – не знаю, как называется! – притвор… или капеллу?
В центре уцелевшего зала под сводчатым потолком возвышался невысокий постамент. Вокруг него вповалку лежали глыбы, странно одинаковые, похожие на грубо обтёсанные заготовки колонн. Некоторые казались треснувшими при падении. Краем глаза я различал выхваченную фонарным светом мозаику на стенах, блеск витражного стекла, однако ничего этого тогда не осознавал, так захватила моё внимание статуя.
Конечно, узнал! Скульптор, не мудрствуя лукаво, повторил композицию знаменитой картины Риберы. Точно так же, как на холсте в Дрездене, девушка-подросток стояла на коленях, молитвенно сложив тонкие руки. Волосы так же укрывали её до пят, глаза с неземным смирением искали нечто в небесах. Сверху чуть видны лицо и руки небесного Ангела, драпирующего полудетское тело полотном. Инесса – Агнесса – непорочный Агнец… Или – Огонь?!
Но на мраморе играли, не согревая, блики света от керосинового фонаря, и мой восторг немного утих. Я внимательнее присмотрелся к деталям, и тут меня ждало небольшое открытие. То, что сначала показалось искусно-наивной передачей ткани из камня, как у натуралистичных скульптур семнадцатого века, оказалось настоящей парусиной!
Мне захотелось проверить впечатление, и я, перешагнув валявшийся обломок колонны, протянул руку к драпировке. Что-то послышалось под невысоким сводом – эхо моего дыхания или шорох крыльев летучей мыши? Сильный толчок заставил отшатнуться: Педро буквально отбросил меня прочь… А ведь я совсем забыл, как оказался здесь, возле статуи Инессы! Шепча молитвы пополам с проклятьями, испанец потащил меня прочь. Но я готов поклясться – ни одним словом он не упрекнул меня. Скорее, его поведение походило на заботу; так отец или брат оттаскивают малыша от чужого пса.
Не то, чтобы я не смог вырваться, вот только неподдельно огорчённое лицо Педро никак не вызывало желания устраивать потасовку. Волей-неволей пришлось следовать за ним. Он отпустил мою руку только у костра и глубоко, едва ли не со стоном, вздохнул… В отблесках огня лицо старика выглядело ещё более расстроенным. Мы какое-то время молча смотрели друг на друга, потом испанец махнул рукой и полез в свой шатёр. Пока я раздумывал, где удобнее улечься спать, Педро вернулся к костру с бутылкой агуардиенте. Жестом рыбака, прикидывающего вес улова, показал её мне и уселся прямо на землю, точнее – на брошенную накидку из козьих шкур, которые служат пастухам и плащом, и ковром. Я медлил, тогда он слегка похлопал ладонью рядом с собой:
– Присаживайся, парень! Смотрю, от любопытства лопаешься? Да только история у меня невесёлая, без водки горло обдерёт.
Пока я пытался устроить по-турецки длинные (девушкам нравятся!) ноги, он сделал пару глотков и снова закурил. Убедившись, что я тоже отхлебнул, выпустил длинный клуб дыма, кивнул и начал рассказ.
– Можешь верить, или – как хочешь. Пожалуй, ты первый из иностранцев услышишь об этом. Местные знают, потому сюда не ходят, городских тут не водится, нечего им здесь делать… Ну, так.
Обитель запустела в Первую мировую. Оставалось не то пять, не то шесть монахинь, и тех в начале тридцатых выгнали куда-то в город. В гражданскую в монастыре расположился штаб Интербригад. Ну, скоро германцы с аэропланов разнесли всё, что только смогли. После войны крестьяне потихоньку стали кирпичи да тёсаный камень растаскивать. Хуже всего, когда франкисты начали охотиться за побеждёнными.
Он помолчал, приложился в бутылке. Ещё несколько минут тишины. Я хотел подбросить в костёр ещё один сук, но Педро протянул руку, останавливая. Наверное, думал скрыть слезу, пробороздившую щёку… а я уже заметил и хотел отвернуться, якобы за топливом! Дёрнулся – и остался сидеть, глядя на старика. Он всё понял, закусил губу. Швырнул окурок в костёр. Ещё раз хлебнул, продолжил:
– В общем, спряталась здесь молодая девушка, из коммунистов, а «синие» её выследили. С десяток их было. Нашли там, в келье, что рядом с притвором, возле Святой… – испанец скрипнул зубами, сжал кулаки. Крикнул:
– Сестра моя, парень! Понимаешь?! Сама потом и рассказала, как и что…
Судорожно кивнув, я нерасчётливо глотнул огненной влаги. Поперхнулся, закашлялся. Пока вытирал глаза и, стыдно сказать, хлынувшие ручьём сопли, Педро чуть успокоился. Дальше говорил напряжённо, быстро, но вполголоса:
– Одежду разорвали, глумились. Она плачет, восемнадцать всего. Начальник их предложил выбирать, с кем первым ляжет. Всё на Инессу кивал, ухмылялся. Легенду помнишь? То-то! Да только через минуту они смеяться перестали… Гром, молния – с постамента Инесса сошла! Она тогда с мраморным плащом была – им сестру прикрыла, сама перед теми выпрямилась. Тело живым светом полно… Что, говорит, мужи неправедные, любви ищете, или награды? Они оробели сперва – шутка ли, камень ожил! А потом осмелились, ведь всего лишь девушка говорит, нагая и беззащитная. Им бы глянуть: камень тканью стал, прежнюю жертву укрывая – нет, не поняли! Кинулись скопом, свиньи. Сестра испугалась, зажмурилась… Вдруг тихо так стало, непонятно. Выглянула… И молиться принялась – забыла всю свою выучку марксистскую. Всё вспомнила, чему нас бабка в детстве учила. Поверишь тут, когда обидчики камнем вокруг Святой стоят!
Он коротко захохотал, но, словно устыдившись, оборвал смех, прикрыв рот рукой. Угли едва рдели – я засмотрелся на игру умирающих язычков пламени, пытаясь вообразить происходившее здесь тридцать лет назад: две беззащитно-обнажённых девушки, банда разнузданных насильников, развалины освящённых стен… Сестра Педро, наверное, крепенькая смуглянка, рядом с белоснежной хрупкостью мраморного изваяния должна была выглядеть особенно живой, манящей. Молодчики – небось, пьяные, больше от безнаказанности, чем от вина. Заговорившая статуя… Нет, это невозможно представить!..
Кажется, я произнёс это вслух. Испанец, энергично мотнув головой, возразил:
– Когда на следующее утро я пришёл проведать Марию, она всё ещё сидела – как это сказать? – внутри, под плащом. Он тоже каменным стал, так-то… Изваяния рядом не было, а те колонны, вокруг постамента, напоминали людские фигуры. Услышав, что твердит сестрёнка, я подумал – рехнулась, прости, Господи! Да только достать её из мраморного мешка оказалось непросто. В общем, разбил я плащ святой Инессы, а сестра вцепилась в меня, плачет и смеётся, всё на молитву сбивается – то Ave, Maria шепчет, то Sanсta Agnessa причитает. Уговорила на постамент ткань накинуть, я как раз старый парус нёс, на одёжу перешить. Пришлось оставить, только так и успокоил. Ну, коротко говоря, отвёл Марию к тем самым монахиням, что отсюда в город подались. С тех пор у них и живёт.
Пепел прикрыл угли. В темноте я слышал, как Педро укладывается спать. Не решаясь оскорбить его недоверием, я молчал, затаив дыхание. Он поворочался, вздыхая. Рывком поднялся:
– Что-то тебя томит, парень! Не веришь, думаешь – спятил старик? Спрашивай уже…
Пришлось высказать сомнения:
– Откуда вообще взялась скульптура? Знаете, мне кажется, что… Извините, конечно, но – это вы тогда всех «синих» того, навахой по горлу. Нет-нет! Я не осуждаю. Даже, конечно, помогу вам, чем сумею…
Невидимый собеседник невесело засмеялся:
– Ох, уж эта молодость! Всё-то они знают лучше отцов, так? Тогда слушай дальше. Короче, пока я Марию в городе устроил, пока сам прятался – не до монастыря с ожившей скульптурой было. Да и не особенно верил тогда, сам-то молод был. Вот… В общем, ушёл в горы, три года коз пас, да людей с французской стороны переводил, от германцев к нам многие бежали – евреи в основном…
Однажды позвал меня местный полицейский чин. Говорит, едут туристы, из Дрездена. Нужен проводник – и называет место, этот самый монастырь. Возьмёшься? А мне и самому любопытно, как там всё. Двое их было, профессор с ассистентом. Пока до деревеньки добрались, они настороженно себя вели. Тут, в горах – помягчели, разговорились. Скульптурой очень интересовались. Младший мне открытку с картины показал – так и есть, говорю, она это! Про случай с сестрой, понятно, помалкиваю.
Вечером, накануне перед тем, как сюда идти, профессор про девушку на картине рассказывал. Жалко, бедную! Отец с неё непорочную святую писал, а саму принц-ублюдок обманул, с ребёнком бросил. Вот ведь судьба – через картину и познакомились, немец говорил. А потом, когда в Баварии скульптуру по этой картине высекали, там тоже что-то нехорошее случилось: то ли невеста у мастера с ума сошла, то ли сестра утопилась. В общем, в изваянии все девичьи обиды копились! Тогда я не подумал, что к чему. Ну, утром пришли сюда с ассистентом: профессору плохо стало, от жары и непривычки к горным тропам. Зашли, смотрим, а она – там! Точь-в-точь, как на картине, и парусом моим укутана. И ведь помню, что не было Инессы три года назад, когда уходил. Думаю, кто ж её нашёл, да на место поднял? Может, катили как-нибудь, колонны-то вокруг валяются, круглые?
Пока я на каменные обломки, вокруг постамента наваленные, глазел, немец ткань потянул… Взгляд поднимаю, а он уже белый весь, и не дышит. Окаменел! И ткань скользит, падает!..
Педро судорожно, со всхлипом, вздохнул. Во тьме раздалось бульканье. Опустошив бутылку, он крякнул, усмехнулся:
– Как же я тогда бежал! Едва не расшибся. Хотел скрыться – нет, думаю, старый хрыч в полицию заявит. Пошёл за ним, в деревню. Так и так, говорю, чудо случилось, хотите верьте, хотите – нет… И тут этот пень баварский тоже засобирался, охота убедиться, как и что. Тоже, апостол Фома выискался! Небось, как и ты решил, будто я ассистента лезвием попотчевал. Вызвал жандармов, а местные-то не идут! Городских дожидаться слишком долго, своих, германских, из Франции вызвать и того больше времени убьёшь, прости, Господи. В общем, пошли вдвоём. Я всю дорогу молился, а как на месте оказались – только под ноги смотрел. Он вокруг топтался, фотоаппарат помощника с пола поднял. А как голос раздался, снова уронил.
Тихо, едва слышно, Педро повторил то, что – я старался себя уверить – мне самому почудились тогда, возле скульптуры:
– Зачем ты здесь? Чего ищешь? Любил ли ты кого-нибудь, кроме себя?
Старик замолчал, и больше не сказал ни слова до самого утра. Я тоже не решился нарушить тишину удивительного места, догадываясь, что старик многие годы добровольно охранял место давней трагедии, сам становясь частью легенды… Может быть, таким был рыбак Пётр-Камень, первый ученик Христа?.. Единственный, поднявший меч в защиту Учителя – и трижды предавший его.
Утром мы расстались. К закату мне удалось благополучно добраться до границы, избежав проблем с таможенниками. Ночью в Пучсерда сел на поезд, идущий в Париж, и до утра маялся в общем вагоне, так и не заснув. За окном уже мелькали тарасконские пейзажи, а я думал о древней легенде, получившей продолжение тогда, тридцать лет назад, о сестре Педро, боровшейся за одну правду и нашедшей другую… И о нас, нынешних, маловерных и жадных до счастья.
Другие публикации автора:
Автор публикации
Россия. 
С почином, Алексей2014! Добро пожаловать на сайт ?
Здорово! Действительно, в духе Мериме, но по-своему.